Город Анатоль, стр. 20
Плохо же он о ней думает!
Если бы она была бедной швеей, она и тогда была бы верна своим идеалам. Она сказала ему, что он сделался легкомысленным, циничным, что она не узнаёт его. Просто ужасно, что с ним сталось за последние два года! Он стал эгоистом, думающим только о том, как бы пожить в свое удовольствие. И затем она сказала ему, — конечно, она не должна была этого делать: «Самое скверное, что вы с такой удивительной легкостью прибегаете ко лжи».
Тогда Жак встал и ушел. С ужасом смотрела она на его бледное, искаженное лицо.
Соня остановилась и оглянулась кругом. Если бы он пришел сюда! Она должна сказать ему несколько слов. Ведь это всё гордыня, — присваивать себе право быть судьей над другими.
Соню охватила тревога. Куда исчезло дивное спокойствие раннего утра! Прежние мысли снова начали мучить ее…
XXIII
Соня идет между виноградниками. Она внимательно смотрит под ноги и старается не наступать на муравьев и жуков. Каждое существо, даже самое маленькое, — божье создание. Солнце начинает уже припекать. Тощий ослик взбирается по тропинке с бочонком воды на спине. У него кроткие, красивые глаза, из которых на нее изливаются мир и тишина.
Очень трудно (быть может, это самый трудный жребий на свете) быть молодой девушкой; во всяком случае, трудно быть Соней Ипсиланти. Нелегко жилось Соне в ее юные годы, ужасной мукой было созревать и делаться знающей. Она хотела бы думать только о чистом и прекрасном! Когда она в семнадцать лет начала догадываться о тайнах жизни, она заболела от отвращения и стыда. Ужас перед жизнью охватил ее. Тогда-то и проснулось в ней желание уйти в монастырь. Она отстранилась от своих подруг. Все они были чувственными созданиями, бесстыдными и испорченными. Их испорченность доходила до того, что они хвастали друг перед другом своей грудью и ощупывали друг друга. О, они были совершенно бесстыдны! Соня сделалась недоверчивой и стала презирать, людей. Кругом не было никого, кто мог бы внушить ей настоящее уважение. Как глупы и пусты были эти люди! Своим ничтожеством они вызывали просто смех. Говорили ли они когда-нибудь о великих мира сего, которым можно подражать как образцу, о философах и поэтах, о чудесах творения? О нет, никогда! Они говорили о деньгах, о ценах на вино, о пирогах. Они были пошлы, глупы и грубы.
Здесь в городе у нее раньше были две близкие подруги. Но после возвращения сюда она решительно порвала с ними. Одна из них была Антония Роткель, девушка болезненная и чувствительная. Они много музицировали вместе. Но после своего возвращения Соня с первых же слов поняла, что Антония сделалась поверхностной и тщеславной. Второй подругой была Ютка Фигдор, которую она раньше горячо любила. В первую же минуту их свидания Ютка рассказала, что у нее есть возлюбленный, женатый человек и что самое интересное на свете — это чувственные переживания. «А как ты, Соня?» Нет, лучше оставаться одной!
А ведь у нее и в самом деле никого не осталось в этом городе. Вот теперь она потеряла еще и Жака. И ей особенно обидно, что и в нем она обманулась. Любила ли она Жака? Да, когда-то это было. Она любила его. А теперь? Нет, нет! Она может любить только человека, который поведет ее вверх, к совершенству, куда она не может прийти одна, своими силами. Но ей всё-таки хотелось, чтобы Жак любил ее как прежде, любил ее так, как любит Янко. И даже больше! Еще больше!
Есть очень хороший способ прогнать глупые фантазии. Слышишь, Соня? Для этого нужно работать, как работают крестьяне на виноградниках. Их не осаждают ненужные мысли.
Придя домой, Соня под палящим солнцем принялась полоть сорняки на клумбах. Мухи совсем замучили ее, — ведь Соня не в состоянии убить ни одну тварь, — пот лил со лба. Очень хорошо, как крестьяне на виноградниках… Она стояла на коленях, и камешки посыпанной гравием дорожки больно впивались ей в ноги. Еще не было десяти, она будет работать, пока не пробьет двенадцать. Пусть болит спина!
Янко нашел ее копающейся в земле, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами.
— Добрый день, Соня! — удивленно воскликнул он. Соня бросила на него беглый взгляд.
— Добрый день, Янко, — сказала она, не отрываясь от своего дела. — Не сердитесь на меня, Янко, что я продолжаю работать.
— Чего ради вы себя мучите, Соня? Это могли бы сделать и ваши слуги!
Он с восхищением смотрел на прелестную, стройную и белую шею Сони, покрытую крошечными золотистыми волосиками, и плавную линию округлых плеч.
— Я работаю, чтобы не допускать в свою голову глупых мыслей, Янко, — ответила Соня, стоя перед ним на коленях. — Имеете ли вы понятие о том, какие глупые и скверные мысли могут приходить в голову молодой девушке?
— Только не вам, Соня!
— Почему не мне? Почему я должна быть исключением? Нет, я совершенно такая же, как другие, совершенно такая же, только хочу казаться лучше.
Она покраснела без всякой видимой причины, и Янко нашел ее смущение очаровательным.
На несколько мгновений Соня оторвалась от своей работы.
— Вы сегодня уже виделись с Жаком? — спросила она, нахмурив лоб. — Мы с ним вчера поссорились, вернее — я его обидела. Я откровенно признаю это и очень хотела бы, чтобы он об этом узнал.
— Жак не злопамятен, Соня. Он ни на кого не может долго сердиться. Вы это знаете.
Соня нахмурилась. Ни на кого? Она не «никто». Было бы обидно и для нее и для него, если бы он так быстро простил ей. И она усердно продолжала работать.
«Боже мой, — думал Янко. — Если б она позволила прикоснуться к ее руке. Если б у меня хватило смелости взять ее за руку!»
XXIV
Жак целый вечер спорил с Феликсом о существовании бога и о жизни и вернулся к себе в гостиницу очень поздно. Не успел он войти в комнату, как Франциска вполголоса спросила через дверь, может ли она побеспокоить его на несколько минут. И, не дождавшись ответа, Франциска вошла в комнату.
— Надеюсь, вы не сердитесь на меня? — спросила она, бросив на него быстрый испытующий взгляд. — Я была очень невежлива с вами, я знаю. Но вы посмотрели на меня так странно! — Она близко подошла к Жаку. — Ну что же, не сердитесь?
Жак вовсе не забыл ее тогдашнего глупо-надменного вида, но сегодня он был весел и настроен миролюбиво.
— Может быть, вы были переутомлены? — сказал он, улыбаясь в знак примирения.
Да, она была утомлена, и вообще она иногда не умеет владеть собой. Такой уж несчастный у нее характер. Сегодня, конечно, слишком поздно, чтобы разговаривать. Она пришла только затем, чтобы сказать ему, что завтра утром она переезжает к себе в усадьбу. Ей страшно подумать, как там будет скучно.
— Вы будете меня навещать? — спросила она. — Ведь вы на меня больше не сердитесь? Я буду паинькой. Не сердитесь? Да? Когда же вы придете?
— Ну, скажем, послезавтра, в шесть часов.
Жак сдержал слово. Через день, около шести часов вечера, он пришел на «Турецкий двор». Франциска была в превосходном настроении.
— Как чудесно, что вы пришли! — радостно воскликнула она. — Я вчера чуть не умерла со скуки. Простите мне мой костюм. Это от жары я так оделась. Я сегодня с семи часов утра хлопочу по хозяйству.
На ней было легкое розовое кимоно, на ногах желтые шелковые, немного стоптанные туфельки. Лицо ее пылало, и сегодня волосы решительно отказывались подчиняться ей: напрасно она обеими руками старалась их пригладить.
Жак нисколько не интересовался «примитивным сельским хозяйством», но вежливость обязывала его хотя бы мельком заглянуть на скотный двор и на конюшню. Там стояли коровы, стояли дюжие битюги, которые привозили из леса тяжелые возы с дровами.
— Ну что, разве они не красавцы? — спросила Франциска, преисполненная гордости.
Всё это принадлежит ей. Теперь всё будет вычищено и побелено. Дом и ставни будут заново выкрашены. Она, наверно, продаст усадьбу. Нужно, чтобы у дома был более привлекательный вид. В сарае были сложены железные трубы. Эти толстые трубы вдруг заинтересовали Жака. В первый раз лицо его оживилось.