Синдром, стр. 99

Мами не заводила разговора, пока они не расположились на засаженном цветами дворике-патио. Все трое сидели в белых плетеных креслах в увитой растениями беседке и восхищались волнами, ласкающими пляж. Мами принесла графин мартини и блюдо с закусками — сыр, фрукты и крекеры.

Разлив мартини в традиционные фужеры на высоких ножках, хозяйка добавила оливки и протянула напитки гостям.

— Итак, — сказал она, поднимая бокал, — за вас. — Напиток оказался крепким: от первого же глотка по телу разлилось приятное тепло. — Насколько я помню, вы хотели поговорить о Кале. Что именно вас интересует?

Посетители решили придерживаться старой версии о переписке покойной сестры Эйдриен с Крейном, на что Мами ответила, что совершенно не в курсе дел.

— Каль не упоминал ни о чем подобном. Впрочем, если подумать… — Мами помедлила и продолжила: — Он бы, вероятно, и не стал упоминать.

Вокруг позвякивали ветряные колокольчики, и собеседники завели разговор о человеческих качествах Кальвина Крейна. У Макбрайда появилась прекрасная возможность поинтересоваться, были ли у почетного главы фонда недоброжелатели.

— Полицейские задавали мне тот же вопрос, — ответила Мами. — А я чувствовала, что они просто отрабатывают версии и на самом деле им глубоко наплевать на то, что я скажу. Так вот, я об этом и не задумывалась. По крайней мере всерьез. — Винкельман откусила крохотный кусочек сыра и запила его щедрым глотком мартини. — Я знаю лишь то, что он перешел дорожку Гуннару Опдаалу. Каль выдвигал Гуннара, пока еще работал в Институте, однако позже… Что с вами, мистер Макбрайд?

При упоминании фамилии Опдаал у Льюиса екнуло сердце, в груди что-то кольнуло. Должно быть, он вздрогнул, потому что Эйдриен прикрыла его руку своей ладонью.

— Ты в порядке? — спросила она.

И Лью солгал:

— Что-то в глаз попало.

Девушка кинула на него недоверчивый взгляд.

Макбрайд же подумал: «Что происходит? Гуннар Опдаал… Кто он? Образованный воспитанный человек, с которым приятно поболтать за обедом». И все же его не покидало чувство, будто где-то в памяти скрывается, ожидая своего часа, что-то крайне неприятное. Наконец он откашлялся и взглянул на Мами:

— Простите, о чем вы говорили?

— Я рассказывала, что Гуннар с Калем рассорились.

— Вы не знаете, из-за чего вышла размолвка? — поинтересовалась Эйдриен.

— Не совсем, — ответила та. Хотя хозяйка дома отпивала из бокала совсем по чуть-чуть, она уже прикончила большую часть своего мартини. — Я уехала из Швейцарии раньше Каля. Видите ли, в определенном возрасте погода начинает сказываться на самочувствии.

— А когда мистер Крейн ушел на пенсию?

— В девяносто третьем, — ответила голландка. — Хотя ссора, о которой я вам сказала, произошла гораздо позже. Думаю, проблемы начались… мм-м… где-то год назад. Возможно, чуть раньше.

— Это связано с Институтом? — спросила Эйдриен.

Престарелая леди невесело кивнула, взяла графин и наполнила свой фужер.

— У меня есть все основания полагать, что они поссорились по какому-то делу, связанному с фондом. Дело в том, что Институт оставался их единственной точкой соприкосновения. Выйдя на пенсию, Каль по-прежнему принимал активное участие в определенных мероприятиях. Как один из основателей фонда, он еще обладал правом голоса.

— А в каких вопросах?

— В том, что касалось членства, исследований и, конечно же, клиники. Они так здорово помогают проблемным молодым людям. — Мами ненадолго замолчала и продолжила: — Такие неожиданные осложнения с Гуннаром, возможно… — Она пожала плечами и не закончила мысль. — Только поймите, это мои собственные догадки, и я ничего не знаю наверняка.

— Все равно расскажите. Пожалуйста, — настаивала Эйдриен. — Нам так мало известно…

— Что ж, судя по всему, их последняя ссора имела какое-то отношение к деньгам. Гуннар чувствовал, что Каль давит на него. Опять же это лишь ощущение — услышала телефонный разговор, перехватила фразу, — и только. — Винкельман выловила из фужера оливку и отправила ее в рот.

Макбрайд подался вперед:

— Как вы думаете, а в Институте кто-нибудь знал об их разногласиях?

Мами нахмурилась:

— Вряд ли. Каль оставался последним представителем группы основателей, а новички… Я их даже не знаю.

— Лью работал в Институте, — заметила Эйдриен, искоса взглянув на спутника.

— Да что вы, правда?! — воскликнула Мами, и расплылась в широченной улыбке. — Как интересно! — Она потянулась к гостю, по-девически пожала его кисть и покровительственно похлопала по ладони. — Вы, должно быть, действительно выдающийся молодой человек!

Льюис улыбнулся. Взгляд Мами уже блуждал по сторонам, а речь становилась все более невнятной. Похоже, подруга Кальвина Крейна рассказала все, что знает.

То же не укрылось и от глаз Эйдриен. Мами выпила второй мартини и теперь вылавливала оливку. Это наводило на мысль о том, что разговор вот-вот прервется, поэтому настало время переходить к решительным действиям. Эйдриен взяла бокал за ножку и покрутила его, наблюдая, как по стенкам расплываются маслянистые разводы. Вдали с назойливым комариным писком пересекал бухту водный мотоцикл, подпрыгивая на волнах, а Макбрайд рассказывал Мами о своей исследовательской работе.

«А если бы это было разбирательство в суде? Как бы ты себя повела?» — подумала Эйдриен и без обиняков спросила:

— Мистер Крейн оставил какие-нибудь бумаги?

Вопрос явно застиг хозяйку врасплох.

— Простите?

— Я знаю, что его собственность уже распродана, — пояснила Эйдриен, — но иногда…

— Что ж, вы не первая, кто задает мне этот вопрос, — сказала Марика Винкельман и, икнув, прикрыла рот рукой. — После смерти Кальвина приходил какой-то человек из полиции. И тоже интересовался бумагами. Ужасно мерзкий тип! — Мами тряхнула головой. — Я ответила ему любимой французской поговоркой Каля: «Pas des cartes, pas des photos, et pas des souvenirs».

Эйдриен беспомощно взглянула на нее:

— Я учила испанский.

Макбрайд перевел:

— «Ни писем, ни фотографий, ни воспоминаний». — Он горестно улыбнулся. — И это очень неутешительно. Что ж, спасибо за гостеприимство. Думаю, нам пора.

— Вы очень добры, — согласилась Эйдриен и встала, протянув хозяйке на прощание руку.

Та взяла ее ладонь в свою и довольно долго держала ее, со знанием дела изучая линии на руке.

— У вас сильная аура, моя милая, — сказала она и тут же рассмеялась. — Давайте присядем. — Повернувшись к Макбрайду, Мами Винкельман добавила: — Каль был таким болтуном. Тоже мне, «pas des cartes»!

Глава 37

Мами вернулась несколько минут спустя, подправив помаду на губах и прибрав волосы. В руках она держала потрепанный портфель и небольшой фотоальбом.

— Калю нравилось заниматься перепиской здесь. — Она поежилась и добавила: — Что-то ветер поднимается, пойдемте в дом.

Поманив гостей за собой, Мами провела их по длинному коридору, и все трое оказались в зале с низким потолком и старомодными окнами с опущенными жалюзи. Над самой головой лениво вращался вентилятор.

Ветер трепал листья пальм, за которыми виднелась черно-синяя гладь Мексиканского залива — на воде дрожали белые пенные барашки. Макбрайду казалось, что воздух буквально пронизан электричеством. В обставленном старой ротанговой мебелью зале хозяевами себя чувствовали растения: фиги с узкими листьями, папоротники, гибискусы, цитрусовые деревья в огромных глазурованных горшках… У самой двери цвели, наполняя воздух приторным благоуханием, гардении.

Мами устроилась на диване между гостями и положила на колени альбом. Открыв его, она принялась быстро переворачивать страницы, одну за другой, нигде не задерживаясь подолгу.

— Родительский дом, — проговорила голландка. — В Амстельвине.

— Какая прелесть, — заметила Эйдриен и не слукавила: дом и впрямь выглядел роскошно.

— Они оба работали в банке, — поведала хозяйка. — А мама при этом еще участвовала в феминистском движении. Настоящая «Долли Мина»! [47]