Свое имя, стр. 52
— Какой пророк нашелся! — Алешка с нагловатой усмешкой закинул голову. — Посмотрим. Может, кой-кому еще придется за нами вприпрыжку…
Остыв немного, Митя подумал, что разговаривал бестолково, неумело, — рассорился только, а чего добился? Верно говорится, что злость плохо дружит с умом. Над последними Алешкиными словами он посмеялся в душе, но через некоторое время обстоятельства заставили его вспомнить их.
Очки на носу
Когда Митя вернулся от Алешки, Ковальчук складывал в ящик инструменты, собираясь идти обедать.
— Чего смутный? — мельком взглянув на своего подручного, спросил он.
Митя рассказал о разговоре с Алешкой.
— Наплюй на него с высокой колокольни и говори с мастером за себя. Ветрогон твой товаришок, ось хто вин. — Ковальчук бросил зубило в ящик верстака и, понизив голос, добавил: — Только Сегодня до Никитина краще не пидходь.
— Это еще почему?
— А подывысь. — И Ваня кивнул через плечо.
По пролету медленно шли Горновой и Никитин. Временами они останавливались, разговаривая, и шли дальше. Увидев мастера, Митя понял, что Ковальчук предостерегал его не напрасно: очки у Степана Васильевича были на носу.
В цехе было известно: если очки у мастера на лбу — все ладно; если же он насаживает их на нос — значит, не все благополучно на подъемке.
Начальник депо и мастер остановились в двух шагах от Мити, и он невольно услышал их разговор. Сегодня утром два слесаря пришли с повестками из военкомата и, вместо того чтобы приняться за работу, отправились получать расчет. Никитин в отчаянии разводил руками.
— Разве ты не знаешь, Степан Васильич, — невесело улыбался Горновой: — беда в одиночку никогда не ходит, она всегда является с целой свитой больших и малых неприятностей.
— Мозги сохнут, Сергей Михайлыч! — жалобно отвечал Никитин, показывая на паровозы, стоящие на канавах. — Что ни машина, то самый сложный ремонт. А руки-то, руки рабочие где взять?
Митя проводил их долгим взглядом. Эх, если бы можно было подойти сейчас и сказать: «Понапрасну горюете, товарищ Горновой, и вы, товарищ Никитин! Мы с Белоноговым сработаем и за себя и за тех двоих, что ушли сегодня. Такое наше обязательство. И можете не сомневаться, сработаем на совесть!» И тогда взлетят у Горнового тяжелые брови и выпрямится Никитин, поднимет на лоб очки, и озабоченное морщинистое лицо его посветлеет…
Голос Ковальчука прервал раздумье:
— Гэй, хлопче, прикорнув, чи що? Айда в столовку.
Они уже подходили к столовой, когда Митя замедлил шаг и стиснул Ковальчуку локоть:
— Нет, я лучше к Никитину. Пообедать успею…
— Ой, боюсь, Дмитро! — нараспев проговорил Ковальчук. — Знаешь, чем драил мастер свои окуляры? Паклей. Нехай провалюсь на этом месте! Сам бачив.
Была еще одна достоверная примета душевного беспокойства Никитина: волнуясь, он то и дело протирал стекла очков специально предназначенным для этого платком. Легко представить себе, что творилось на душе у Степана Васильевича, если он протирал стекла грубой паклей…
Но Митя в ответ на слова Ковальчука упрямо махнул рукой:
— Может, он целую неделю паклей будет тереть очки, а я — сиди и жди? Что будет, то будет!
Он осторожно высвободил руку и побежал назад. Обернувшись, крикнул:
— На меня обед закажи!..
Конторка мастера представляла собой тесную, но светлую коробочку с тремя деревянными остекленными стенами; четвертая, каменная стена коробочки была одновременно и стеною корпуса.
Мастер сидел у стола и в угрюмой задумчивости листал замусоленные страницы технологических карт. Почти на краю стола дымилась алюминиевая кружка со слабо заваренным полусладким чаем. Время от времени Никитин, не отрываясь от карт, шарил по столу рукой, будто слепой, находил кружку, отхлебывал несколько глотков и, крякая, отставлял ее.
— Степан Васильич, — с ходу начал Митя, едва притворив за собой дверь. — Степан Васильич, можно с вами посоветоваться?
Митя понял, что мастер не только не слышал, но и не заметил его, и умолк. Нетерпеливо переступил с ноги на ногу, не зная, как привлечь к себе внимание, и, к счастью, вдруг чихнул, да так звучно, что сам испугался.
Никитин оторвался от технологических карт, провел ладонью по лбу.
— Черепанов? — Мастер взглянул на него рассеянно сквозь очки. — Неужто опять заусенцы?
В первые дни, когда Митя начинал слесарить, Ковальчук почти ничего не давал ему делать. Ремонтируя или выпиливая какую-нибудь паровозную деталь, Ваня подробно объяснял новичку назначение этой детали и поручал зачистить ее, снять заусенцы. Так прошла целая неделя. И Митя заявил Ковальчуку протест:
«Ты наверняка думаешь лет пять держать меня в учениках!»
Но Ваня лишь добродушно посмеялся:
«Який швидкий! Лезешь поперед батька в пекло. На все свой час, хлопче. Поначалу треба добре знать, що к чему, а то будешь работать, як автомат, без головы и без души…»
Митя пожаловался мастеру:
«Сколько же можно, Степан Васильич, на заусенцах сидеть? Одни заусенцы да заусенцы. Кто-то сделал вещь, а ты только подчищай…»
Этот разговор и вспомнил сейчас Никитин.
«Смотри-ка, не забыл!» — с удовлетворением подумал Митя и еще больше осмелел.
— Нет, Степан Васильич, — сказал он, взволнованно улыбаясь: — Заусенцы я все уже снял… Я к вам по другому… Степан Васильич, что нужно, чтоб слесарем стать? Настоящим слесарем?
В усталых глазах Никитина затеплилось любопытство.
— Настоящим? — повторил он задумчиво. — Перво-наперво хотение надо иметь. А там уж зависимо, какая у человека голова, какие руки…
С надеждой посмотрев на свои руки в заживающих царапинах, в бугорках мозолей, темных и твердых, точно кедровые орешки, Митя сказал:
— Раз уж попал в слесаря, так хоть кровь из носу, а надо стать хорошим слесарем…
Едва заметная усмешка шевельнула бесцветные губы Никитина.
— Кровь-то зачем? — сказал он тихо. — Ее и так сейчас много льется. А вот попотеть да мозгами поворочать доведется…
Митя метнул на Никитина хитроватый взгляд.
— А скажите, Степан Васильич, если человек все время будет работать арматурщиком, в одной только арматурной группе, что из него получится?
— Известно, слесарь-арматурщик, специалист своего дела…
Никитин откинулся на спинку стула и со все возрастающим интересом смотрел на Митю. По всему было видно — паренек гнет какую-то линию, как будто хочет поймать его на слове, но пойди отгадай, что ему нужно, что он собирается выудить!
— Говорят, наше слесарное дело — все равно что докторское. Верно? — спросил Митя. — А какой же это доктор, если он только одно что-нибудь знает, а во всей машине ни бум-бум?..
«Ишь ты, какой перец!» — с удовольствием подумал мастер и спросил:
— Что же ты предложить можешь, Черепанов?
С опаской взглянув на телефон, который в любой момент мог прервать разговор, Митя залпом выложил свой план.
На желтом лбу Никитина разгладились длинные, глубоко прорезанные складки. Он ответил не сразу. Мите показалось, что прошло минут двадцать, не меньше, а Никитин не произнес ни слова. Спокойный, даже немного медлительный характер мастера, о котором с уважением говорили в цехе, сегодня извел Митю. От волнения у него вспотели ладони, и он вытер их о брюки.
Наконец Никитин отодвинул технологические карты, кружку с остывшим чаем и поднял очки на лоб. Митя задохнулся от этого радостного предзнаменования.
— Ну-ка, присаживайся, Черепанов, — мастер блеснул сощуренными в улыбке, оживившимися глазами. — Садись, давай потолкуем…