Свое имя, стр. 10
Митя колебался недолго.
— Быстренько только, — прошептал он.
Спустя минуту они стояли перед дверью шкафа, подталкивая друг друга локтями: вдвоем в зеркале не помещались.
На Мите гимнастерка сидела мешковато. Он собрал ее на спине и показался выше и стройнее. Алеше гимнастерка пришлась почти до колен, он попросту утонул в ней. Кисти рук исчезли в рукавах, и оттого вид у него был неуклюжий, беспомощный, Митя посмотрел на друга и засмеялся, прикрыв рот ладонью.
— Голова! — обиделся Алеша. — Эта гимнастерка одному только Илье Муромцу подойдет. А нам подберут по росту, факт…
Внезапно их ослепил неяркий электрический свет.
— Это кто тут моей продукцией распоряжается? Ах вы, шкодники этакие! — певуче проговорила Марья Николаевна.
Ребята стояли посреди комнаты смущенные и растерянные.
Марья Николаевна оглядела каждого, притронулась к Алешиным, потом к Митиным плечам и, задумчиво склонив голову набок, улыбнулась:
— Да, раненько вырядились. И одежонка показывает, что раненько…
Друзья переглянулись.
Во дворе Алеша с упрямым задором сказал:
— Ну, это еще будет видно, раненько или не раненько!
Улица Красных Зорь, широкая, ровная, обсаженная березами и похожая на аллею, была одной из самых красивых улиц поселка. Но Митя почему-то заметил это только сегодня. Только сегодня почувствовал, что ему милы и мостовая с пробившейся меж серых булыжников травой, и домики с узорчатыми наличниками и цветами на окнах, и весь Горноуральск, размашисто и чудесно открывавшийся с горы.
Где-то в другом конце города глухо ударил взрыв. За ним — второй, третий. В горах, окружавших город, прошел раскатистый гул; казалось, под ногами слегка покачнулась земля: это на горе Крутихе взрывали породу.
— Прямо артиллерийская пальба, — заметил Алеша. — И небо-то, смотри, как над полем боя…
Небо было такое, как всегда над Горноуральском в ночную пору: раскаленное, жарко-багровое, тревожное, оно полыхало, подожженное высоким, неугасающим заревом домен. Сильные отсветы огня, пробившиеся из огромных окон металлургических цехов, трепетали на облаках. Сегодня зарево было ярче и больше прежнего: на днях горноуральцы задули новую домну.
Митю охватило чувство смутной, неосознанной гордости за родной город, где все так живо напоминало о войне, о фронте.
Молча побродив по городу, друзья вышли на привокзальную площадь. Здесь Алеша остановился, отрывисто сказал:
— Пока. Завтра в двадцать ноль-ноль. Без опозданий. А я на «проверку».
Митя попытался задержать его, но Алеша приложил к козырьку два пальца и быстро зашагал в сторону кладбища.
Долго шел он светлой и довольно людной улицей, постепенно устремлявшейся в гору, Потом началась другая улица, узкая, полутемная и почти безлюдная. Никогда еще он не испытывал такого недостатка в чужих, незнакомых людях, именуемых прохожими. Шаги его отдавались в тишине одиноко и тревожно.
Впереди, на холме, в густой зелени показалась каменная церковь; небо окрасило ее в бледно-розовый цвет. Там, за каменной оградой, в лесочке, было городское кладбище.
Медленно вошел Алеша в церковный двор, выложенный плоскими плитами серого камня, огляделся. От тяжелых каменных ступеней паперти в обе стороны ветвились широкие дорожки. Он выбрал ту, которая была по левую руку: ему показалось, что там светлее.
Позади что-то хрустнуло. «Наверное, ветка», — подумал он. Но обжигающе-холодная волна пробежала от головы до пяток. Алеша до боли сжал кулаки и, чтобы не греметь каблуками по твердой каменистой дорожке, пошел на цыпочках. Когда он успокоился, сбоку что-то пискнуло, остро и протяжно. Не отдавая себе отчета, Алеша быстро нагнулся, нашел камень и замер прислушиваясь. Что бы это могло быть? Не иначе, какая-то птица, возможно сова. Стоит ли обращать внимание на всякие пустяки?
Он с трудом заставил себя двинуться дальше, однако камень не бросил. Эх, надо было свернуть не налево, а направо, здесь не так уж светло…
Дорожка суживалась. Алеша старался держаться середины ее, но железные и деревянные кресты, каменные плиты и земляные холмики все ближе подступали к нему.
От далеких паровозных свистков он вздрагивал. Ему непреодолимо хотелось оглянуться, но он не мог повернуть голову, не мог пошевелить рукой, страшно отяжелевшей от небольшого камня.
Дорожка плавно свернула влево. За темными стволами деревьев неожиданно поднялось что-то высокое и белое; Алеше почудилось, будто кто-то огромный, широко раскинув ручищи, движется прямо на него…
Он вскрикнул и бросился назад. Через минуту понял: чудовище это — обыкновенный каменный крест. Однако остановиться уже не мог, вылетел из церковной ограды, не заметив, как чья-то тень промелькнула впереди за старой толстой сосной.
Алеша бежал почти до привокзальной площади. Только здесь он вспомнил о камне, который держал в руке, и кинул его за изгородь сквера. Вытер влажный лоб и устало потащился домой.
«Было бы это боевое задание, все вышло бы совсем по-другому, — размышлял он. — К тому же на фронте человек при оружии, не то что тут…»
Сомнения
Все утро Митя не отходил от отца. Но после завтрака в калитку постучалась рассыльная — Тимофея Ивановичи просили немедленно явиться в партийный комитет.
Как только Митя остался один, ему сразу сделалось беспокойно: видно, Алешка все-таки твердый, постоянный человек, решил — и никаких сомнений. А у него семь пятниц на неделе. Вечером уверен, что поступает правильно, а утром кажется — он не на той дороге. Скорее бы уж условленный час, и не болтаться от решения к решению! Но время летит без оглядки, когда на письменной по математике у тебя не выходит задача. А если приходится ждать, оно тянется так, что с ума можно сойти.
Будильник напоминал раздавшегося вширь человечка с поразительно маленькой головкой-звонком и короткими и тонкими ножками. Он был стар, работал только в лежачем положении и все же никогда не врал. Но Митя не верил ему сегодня. Впрочем, и стенные часы, висевшие в столовой, не могли утешить: время ползло черепашьим шагом.
Наконец он нашел способ «подогнать» время: старательно подмел двор, приколотил висевшую на одном гвозде доску в заборе, смазал керосином петли на входной двери, чтобы не скрипели, полил цветы на окнах, потом вспомнил, что крыша в будке Жука стала протекать.
Пес вертелся возле него, благодарно виляя пушистым хвостом.
— Сейчас отремонтируем твой дом, — приговаривал Митя. — Дело, Жучок, к осени идет… А я уезжаю. Небось заскучаешь без меня…
Ему стало грустно, а на Жука эти слова не произвели никакого впечатления — пес по-прежнему жизнерадостно мотал хвостом.
Митя оглянулся, испугавшись, что разговаривает чересчур громко.
Но почему он боится, почему прячется? Не потому ли, что делает необдуманный, неверный шаг?
Закончив ремонт собачьей будки, Митя предложил матери свои услуги. Как и большинство людей его возраста, он считал, что самое скучное и неподходящее для мужчины занятие — это хождение в магазины. Но чего не сделаешь, чтобы скоротать время!
Он стоял у прилавка третьим, когда в магазин влетел коренастый юркий паренек — быстрые черные, как у цыгана, глаза, маленький, аккуратный, весело вздернутый нос, чернявый мягкий пушок над пухлыми розовыми губами. На цыгански смуглом лице паренька темнели отпечатки измазанных мазутом пальцев. Но не только лицо, вся одежда его — черная, длинная и широкая, словно с чужого плеча, тужурка с металлическими пуговицами, брюки и форменная фуражка железнодорожника, щегольски сдвинутая набок, — была великолепно измазана машинным маслом и тускло лоснилась.
В руке у него был железный сундучок. Правда, неказистый, даже, можно сказать, неприглядный, с гвоздем, согнутым подковой, вместо замка, но, судя по вмятинам и царапинам, видавший вилы сундучок.
По Митиным предположениям, паренек был не старше его. Не поднимаясь на носках, Митя видел масляные пятна на донышке его фуражки. И все же перед ним стоял настоящий рабочий человек.