Фантастика 1973-1974, стр. 10

Я бы искупался, как прежде, только одному купаться… я подбираю слова: невесело? боязно?…

Не купаться бы мне ночью в Ловатй и раньше, если 6 однажды сама она не подошла, ко мне и не сказада: - Искупаться бы в реке, да днем нельзя, а ночью боюсь одна, может, присмотрите за мной?

И мы скрылись. Не хрустнула ветка, не качнула светлым свечным языком ночная фиалка. Возникла и пролетела ласковой птицей первая ночь. Как же давно это было!

…Наш комбат был строг и справедлив. Если б не он, очень могло статься, что Наденьке проходу бы не давали, такая она была ладная девушка. Комбат сказал:

– Прекратить. Она нам должна товарищем стать, бойцом. Если надо будет, товарищ Наденька сама разберется, кто чего стоит.

Но ни в первую, ни во вторую ночь, не говорилось нами слов, подобных тем, которые слышались мне в госпитале, во сне.

А что, если сейчас пойти берегом, не приведет ли сама река меня к ней, думал я. Трудно, конечно, рассчитывать на это - один шанс из тысячи, что я сразу, сейчас смогу ее разыскать. И все-таки… Странная мысль не покидала меня. Я даже не заметил, как ладонь моя коснулась мокрого песка: я сидел на корточках у самого берега, и мне хотелось почему-то дотянуться до тростника. Меня отделяла от него полоса темной воды шагов в пять шириной.

И тогда я увидел вдруг: тростник качался; шорох был почти неслышен, иначе я обратил бы на это внимание раньше. Высокие тонкие копья как-то дружно гнулись и выпрямлялись, сквозь их колеблющийся строй иногда высвечивались светлые пылинки звезд, упавших в воду. С необыкновенным вниманием пытался я уловить хотя бы малейшее движение воздуха. Иногда Мне казалось, что веет лёгкий ветерок. Минутой позже я убедился, что вокруг спокойно и тихо - так, как только может быть в ясную ночь самого спокойного ме; сяца года - августа. И потом, когда я пришел сегодня к реке, тростник был недвижен. Я же отлично помнил: час назад было так же вот тихо, пахло мятой…

Я раздумывал. Совсем недолго.

Потом встал и пошел берегом.

Я шагал все быстрее и быстрее, пока наконец не побежал. И мне казалось, вот там, за поворотом берега, за выступом ракитника, увижу ее. Ведь я знал - знал, что она была где-то у реки, может быть, так же, как и я, сидела у берега… Потому и шелестел тростник.

Она поправляла волосы! Как раньше. Может быть, она даже догадывалась, что я уже вернулся. Шумела таволга, била по плечам, а я не улавливал ее запаха. Мое время - до утра, как и тогда, в июне. Лишь чей-то вскрик “стой!”, оставшийся за спиной, лишь брызги из-под травы, устлавшей прибрежное болотце, лишь быстрые звуки сломанных веток. Я уверился в неожиданной, нелепой мысли. И я - подумать только! - боялся, что Наденька могла уйти. Сухой сук оставил на моей щеке глубокую кровоточащую царапину, почти рану, а я почувствовал лишь легкое тепло от стекавшей за воротник крови.

Не знаю, сколько прошло времени, - я остановился. Смыл кровь, растянулся на траве, и мне долго не хотелось вставать.

Тот же вопрос лениво, неназойливо всплывал в моей памяти. О маятнике.

Ветер раскачивает стебли так же, как постоянное вращение оси - маятник Фроуда. Ведь метелки тростника как бы текут вместе с воздухом, стоит им наклониться - и тогда уж ветер не мешает им снова подняться. Потом опять и листья и метелки становятся поперек невесомому, казалось бы, току воздуха. И снова движение вниз. Потом вверх. Бесконечное движение. Но маятник Фроуда - очень чувствительный механизм. Малейшее изменение массы или упругости, или самые легкие толчки могут “разбудить” его или, наоборот, остановить. Дроздов говорил, что сам Жуковский, создатель теории крыла, находил время, чтобы снова и снова возвращаться к загадке маятника Фроуда. Дроздов как-то согласился со мной, что слабые электромагнитные волны могут раскачать маятник, согласен он был и с тем, что человек излучает такие волны, ведь об этом писали уже в двадцатых годах, а вот рассказу моему о тростнике так и не поверил.

Да верил ли я сам?… Почему-то никто не задумывается над тем, отчего качается тростник. Но, по существу, ответа на этот простой вопрос нет.

А если еще трава качается, повторяя движение человеческих пальцев?…

Маятник Фроуда, электромагнитные волны… Нет, трудно было убедить в этом кого бы то ни было. “Возможно ли?” - задавал я себе один и тот же вопрос.

А звезда, которая сегодня вечером первой взошла над лесом, повнсла уже надо мной и словно позвала меня побыстрее идти. Я встал.

То знакомое многим ощущение, когда руки и ноги от усталости кажутся ватными, постепенно, с каждым новым шагом исчезало. Река опять говорила мне о близкой встрече: едва слышно шептали о ней длинные листья тростника (а ветра не было). В небе уж проступала белая заря, вода становилась синее, дорога - легче, а усталость пропала совсем.

Я сначала угадал Наденьку за пологим далеким поворотом. Потом увидел ее. Потом поверил. Она бежала навстречу. Шинель была накинута на ее плечи, она торопливо поправляла волосы одной рукой, другой - застегивала ворот белой рубашки. Все вокруг уже собиралось вдруг, по-летнему, проснуться. Кажется, звучали уж голоса - смутные, неясные. Вели разговор птицы-невидимки, и рос прерывистый гул самолета над другим берегом, наполт нявший предрассветное пространство неизъяснимым предвестием тревоги.

Звонок голос Наденьки:

– Андрей Николаевич, Андрюша! Радость-то какая! Я-то все думала: нет и нет нашего Андрюшеньки. А сегодня вечером уж знала, догадывалась, что ты приехал. Здравствуй, Андрюшенька. Здравствуй!…

Совсем рядом были ее темные, но прозрачные глаза. Мы были уже вместе. Тогда ее и настигла неожиданная пуля с другого берега.

…Пришла осень на берега ЛоваTь-реки. Черная земля прикрылась чем могла: опавшими листьями, пожухлой травой, намокшей соломой, упавшей в придорожье с воза. Отсветились синим светом берега; серой мглой упали на них легкокрылые зори; осень военная принесла с золотом листьев серебро слез. Наша часть шла на юг, к Белоруссии. Дороги под ногами, под колесами машин были вымощены стволами берез и осин. Кровью заалели ягоды рябины на голых ветвях. Дожди вымыли наши сапоги, и по первому снегу мы двинулись в долгожданный бой. Перед нами лежала прекрасная, но истерзанная войной земля - Белая Русь.

Наполнив гулом обнаженные леса, исковеркав деревья, сжигая дома, оставляя тела на снегу, война постепенно уходила от берегов, где отзвучал Наденькин голос, но где навсегда, казалось, остались следы на песке, которого касались ее ноги.

ВАЛЕРИЙ ЦЫГАНОВ Марсианские рассказы

Он поглядел на марсианина, стоящего на фоне неба.

– Звезды! - сказал Томас.

– Звезды! - отозвался марсианин, глядя на Томаса.

Сквозь тело марсианина; яркие, белые, светили звезды, его плоть была словно расшита ими - так искрятся светящиеся крупинки в фосфоресцирующей оболочке студенистой глубоководной рыбы. Звезды мерцали, точно фиолетовые глаза, в груди и в животе марсианина, блистали драгоценностями на его запястьях.

– Я вижу сквозь вас! - сказал Томас.

– И я сквозь вас! - отвечал марсианин, отступая на шаг.

Томас ощутил живое тепло собственного тела и успокоился. “Все в порядке, - подумал он, - я существую”.

Марсианин коснулся рукой своего носа, губ.

– Я не бесплотный, - негромко сказал он. - Живой!

Рей Брадбери

Ночная встреча.

– Я как раз не склонен считать человека венцом природы, - сказал Петровский.

– Это любопытно, - сказал Паркер.

Он вскинул голову и посмотрел на Петровского немигающим взглядом. Была у него такая неприятная манера.

– Поймите меня правильно, - сказал Петровский, - я хотел сказать только, что глупо считать себя пупом вселенной. Надо полагать, мы не единственные представители разума даже в нашей Галактике. О более отдаленных местах я и не говорю.