Ты (СИ), стр. 17

Холодный ветер снова взметнул в воздух полы пальто. Холодно. По телу пробежал озноб. Почему в данной стране всегда сыро и ветрено?! От этого любой мороз становится в тысячу раз сильнее!

Колючий ветер взметнул в воздух кучку снега с соседней крыши. Адреан не сдвинулся с места, так и оставшись сидеть на корточках. Казалось, за эти часы он уже сросся с карнизом серого здания, сам превратившись в одну из скульптур, украшавших дом по периметру. Полы пальто задубели.

Внизу бурлила и кипела жизнь: шумели, сигналили машины, орала музыка, горели огни фонарей вместе с неоновыми витринами универмагов, люди бежали каждый по своим делам, глядя только строго перед собой, как лошади, одевшие шоры. Даже если бы вампир стал танцевать наверху польку — никто не обратил бы внимания.

Но охотник не двигался, продолжая наблюдать за всей этой суматохой. Он думал.

Вот уже два месяца, как в его жизни появилась живое, подвижное существо. Милена. Она успокаивала его и одновременно будоражила, заставляя вспомнить, что такое жизнь, вспомнить ту сладкую горечь короткого века, всю его прелесть и насыщенность.

С годами всё приелось. Он много учился, получил образование почти во всех знаменитых университетах мира по тысячам разных профессий, прожил почти сотню судеб. Но всё наскучило. Чувства остыли и потеряли свою яркость. Потом стали видоизменяться: вспыльчивость сменилась хладнокровием, импульсивность — расчётом, гнев — равнодушием, привязанности и симпатии — логикой, а после пришло одно сплошное безразличие и жестокое спокойствие.

Она же напоминала ему о них, возвращала, воскрешала из прошлого былые эмоции и давно умершие ощущения. Порою, вампир сам забывал, кто он на самом деле, и снова становился тем двадцатилетним юнцом-человеком. С нею рядом казалось, что всё прежнее было сном, длинным затяжным сном после сильной усталости. Но наступало утро, и вместе с уходящей девушкой исчезал и мираж, и Адреан вновь с горечью осознавал, что тот жизнерадостный весёлый юноша давно погребён под пылью веков.

Вся жизнь — театр, и мы в ней — актёры. Годы хорошо отточили в нем лицедейский талант. За длинную жизнь он исполнил тысячи ролей, работал во многих знаменитых театрах мира, выступал на самых престижных сценах, даже один раз в Колизее… В последующем навыки пригодились и в охоте. Когда бессмертный встретил Милену во второй раз на остановке, то играл, но потом и сам не заметил, как вышел из образа и стал собой.

За сотни лет одиночество опостылело. Зелёная безграничная тоска ела душу, если та у него имелась. Вампир криво улыбнулся своим мыслям. Что одиночество делает с существами?! Порою хотелось выть на луну или выйти и встретить рассвет солнца, чтобы прекратить эту глупую череду серых будней. Милена внесла разнообразие. Она появилась тогда, когда от отчаяния хотелось кусать и царапать стены.

Это хрупкое человеческое создание внесло в его бытие яркие краски, свежий воздух. Она не надоела ему ни через неделю, ни через месяц и уж тем более теперь. Рядом с ней вечного охватывало какое-то странное чувство сладостной тоски. Что это? Вампир не мог понять, так же как не мог объяснить и знакомство с её родителями. Забыв про осторожность, он взял и съездил на выходных к ней в гости. Даже постарался понравиться родственникам…

Милена не задавала глупых вопросов, не настаивала, почему они видятся по только вечерам, вероятно, относя это к своей второй смене и его работе. Он, действительно, работал. Точнее владел фирмой, поэтому два раза в неделю полный день проводил в кабинете с затемнёнными стёклами, подписывая все необходимые бумаги. Подчинённые этому не удивлялись, зная, что босс ещё и художник, целыми днями сидящий в своей студии. Если требовалась срочная подпись, то документ присылали по факсу, в самом крайнем случае привозили. Вид его мастерской никогда не обсуждали: у творческих натур свои заскоки. Тем более, что картины пользовались успехом за рубежом.

Он всегда рисовал. Даже тогда, в юности. И испокон веков его произведения раскупали за огромные деньги. Шли годы, и, помня о том, что человеческая жизнь быстротечна, бессмертный менял имена вместе со стилями письма и жанрами. Но ценность полотен, вместе с его гением оставалась. Они как всегда продолжали пользоваться бешенным успехом.

Забавно, что до сих пор ни один искусствовед не заподозрил в его шедеврах одного и того же автора. Обычно они кричат, что каждый мастер неподражаем и даже в другом стиле будет чувствоваться его манера. Это как подчерк. Напиши правой рукой, левой, да хоть ногой — всё равно по определённым чертам видно, что упражнялся в грамматике один и тот же. Говорят, подчерк отражает характер. Может быть, но Адреана пока никто не засёк. Возможно, это также часть его гения.

Забавно, однако, что Милена, рассматривая однажды у него в студии картины двух знаменитых авторов, сказала:

— Знаешь, у меня такое чувство, что их писал один человек.

— Почему ты так решила? — удивился Адреан, глядя на свои работы.

— Не знаю, — пожала плечами та. — Просто чувствую, и всё. В них обоих какая-то тоска, одиночество и отчаяние.

— Это удел всех гениев.

— Возможно, — грустно согласилась гостья, идя дальше по студии. — Но хоть они все и одинаковы в своём отчаянии, их участь могла быть куда лучше, если б те захотели.

— Но, возможно, тогда они не были бы гениями, и не создали бы такого.

— А они пробовали? — обернулась она к вампиру, подходя ближе. — Они пробовали?

— Думаю, нет.

— Страх, — спокойно произнесла Милена. — Страх мешает жить. Мы боимся что-либо изменить, потому что метаморфозы повлияют на то, что уже имеем. И мы держимся за Своё мёртвой хваткой. А ведь, может быть, именно это и мешает нам взлететь выше, до самых небес. Творчество — это полёт, а многие таланты сидят на земле, боясь разбиться! И ты тоже.

Адреан вздрогнул. Забавно, но то же самое ему говорил его учитель — Леонардо да Винчи. И, чтобы поверить, не ослышался ли, переспросил:

— Что?

— Ты — талантлив, — повторила она, — но ты сидишь на земле и боишься взлететь, страшишься разбиться.

— Мои картины покупают за огромные деньги.

— Я знаю, — улыбнулась Милена. — Но ты — птица, сидящая в клетке своих демонов.

Адреан снова содрогнулся. И эти слова ему прежде говорил Леонардо, когда они сидели в саду, пили вино и обсуждали творчество. Учитель был гением и видел потенциал в нём. «Ты боишься высоты, — часто повторял он, — но самое смешное то, что ты не рождён ползать и пресмыкаться. Твоё место — там!» — и он указывал пальцем на небо.

— Ты боишься высоты, — тихо произнесла Милена. Адреан обнял её сзади и зарылся носом в пушистые ароматные волосы.

Сколько раз он лазал по деревьям, забирался на самые высокие скалы и крыши и кричал оттуда: «Я не боюсь высоты!» Охотник и сейчас любил сидеть на небоскрёбах, в этом городе выбирал самые высокие здания, видно, в долг старой привычке противоречить, доказывать учителю обратное. Но Леонардо лишь смеялся: «Наверное, я не доживу до того дня, когда ты взлетишь!» — «Я стану знаменитым!» — схватил его за грудки Адреан. — «Станешь, — спокойно произнёс гений, — но даже тогда твои картины будут лишь палитрой для росписи. Творчество — это полёт, а твои порывы больше похожи на попытки моей летательной машины взлететь. Ты скачешь по кочкам, а не творишь! Вот тебе облака, вид сверху, чтобы ты не забывал, как выглядит небо. И может быть, когда-нибудь любопытство сделает с тобой то, чего не смог добиться я, и ты сравнишь копию с оригиналом!» И он подарил ученику картину, которую тот прозвал «Манок».

Когда изобрели самолёт, вампир проверил. Всё в точности. «Как ему это удалось?» — извечно мучил с тех пор таланта вопрос.

Милена проследила взгляд друга на картину, где были нарисованы облака. Её спутник уже минуту их задумчиво изучал.

— Похожи на облака в «Сикстинской Мадонне» Рафаэля, — осторожно сказала она.

— Похожи, — вздохнул Адреан. Девушка мягко выскользнула из объятий иного и подошла к другой картине.