Таинственный замок, стр. 26

Святой долго вглядывался в лицо герцога. В сияющих бледно-голубых глазах Хоприга светилось знание и жалость.

– Вы должны раскаяться, сын мой. Какие благие дела не начинались с раскаяния?

– Какой же я глупец! Нужно всего лишь покаяться, и я немедленно обращу свои мысли к покаянию. Уж конечно я найду для этого повод, – вскрикнул герцог, оживляясь.

Хоприг многозначительно заявил:

– Думаю, именно так. Однако у меня больше нет времени на задушевные разговоры с вами. Итак, я чистосердечно предупредил вас самым деликатным образом, даже не упомянув ваши колдовские наклонности и мою особую изощренность в борьбе с нечистыми силами. Надеюсь, в дальнейшем вы воздержитесь от повторения былых ошибок, сын мой. Я весьма учтиво предупреждаю вас, что ради поддержания своей небесной репутации я намерен покончить с вашей греховной жизнью и наставить вас на путь истинный. Еще раз призываю вас к покаянию, дорогое дитя. Ну что ж, теперь настало время возвращаться в Морвен. Наглядевшись за пять последних месяцев на все прелести современного мира, я, как и положено начинающему святому, избрал себе место отшельничества – Верхний Морвен.

– Можно спросить, что побудило вас поселиться именно там? – Флориан подумал, что Верхний Морвен находился слишком уж близко от Бельгарда.

Святой в изумлении уставился на герцога:

– Спросить, конечно же, можно. А вот отвечать я не намерен.

– Да, но, месье, Верхний Морвен обладает дурной славой, он имеет репутацию места, отданного нечистой силе…

– Что ж, мне жаль того колдуна, который встретится на моем пути. Тем не менее, я намерен выполнять свои обязанности христианского святого с особым усердием…

– Но месье, вы будете очень одиноки в Верхнем Морвене.

Улыбка Хоприга показалась Флориану двусмысленной.

– Если умеешь творить чудеса, никогда не бываешь одинок, – заметил святой.

На этом Хоприг поджал губы и исчез. Флориан остался наедине со своими волнениями и предчувствиями, безнадежно глядя на меч. Впереди предстояло преодолеть трудности, с которыми Фламберж вряд ли сможет справиться.

Глава 19

Запертые ворота

Флориан не отправился прямиком в Бельгард, чтобы провести последние остававшиеся ему четыре месяца счастья с Мелиор. Вместо этого он отправил полное слов любви и заботы письмо, где с прискорбием сообщал, что дела не позволяют ему вернуться раньше февраля.

Герцог поселился в Отеле де Пайзен. Вместе с Клермоном, Симианом, обоими Бель-Илями и другими оставшимися из распутного окружения Филиппа Орлеанского он оказался изгнан из Версаля. Его комнаты были отведены де Приэ, согласно указу нового министра, месье де Бурбона, с которым Флориан вел себя непозволительным образом.

В любом случае, герцог поселился в Отеле де Пайзен, где и жил с месяц довольно уединенно. Не то чтобы он совсем забросил дела между ужином и завтраком, но в дневное время герцог воздерживался от участия в дебошах и лишь трижды дрался на дуэли. Только один оппонент был убит – бесцветный Анжевин, чьего имени Флориан никак не мог вспомнить. За этими исключениями, он прожил месяц подобно отшельнику.

Никто точно не знал, чем занимался герцог в дневное время за ставшими теперь негостеприимными воротами Отеля де Пайзен, но ходили слухи, что Флориан отнюдь не забросил былые увлечения.

Все знали, что герцог удерживает в отеле Альберта Элайю, самого известного и могущественного колдуна, практикующего в городе. Чем конкретно эти двое занимались за закрытыми дверями отеля Де Пайзен, оставалось неизвестным, ибо Флориан ни с кем не обсуждал своих дел. Свидетельства Элайя не стоили и ломаного гроша – колдун от природы являлся виртуозным лжецом. Однако он сообщал, что месье герцог пользуется его услугами, чтобы вызывать духов самых известных и красивых женщин прошлого. Желание само по себе вполне резонное, но, черт возьми! когда очаровательные создания были материализованы и готовы для всевозможного использования, герцог требовал у прекраснейших королев и императриц всего лишь беседы с ним. Не то чтобы он получал от разговоров особое удовольствие, но в течение десяти минут милые дамы рассказывали де Пайзену, что историки толковали их прошлое с непозволительной вольностью, искажая большую часть фактов. Выслушав жалобы красавиц и расспросив о том, что же в действительности имело место в их земной жизни – через десять минут дружеской беседы – герцог качал головой, почти стонал от неведомой боли и просил леди вернуться туда, откуда они пришли.

Кажется, месье испытывал разочарование – вызванные леди если и обладали интеллектом, то тщательно его скрывали. Пожимая плечами, Элайя пускался в философские размышления о пользе для всего человечества в том, что все красивые женщины немного глупы. Леди, которых некто страстно желал убедить в чем-либо, созданы, чтобы поддаваться убеждениям: добрый Господь позаботился о высшем благе для наибольшего числа своих сынов.

Наступил февраль, и Флориан мог надеяться лишь на три месяца счастья с Мелиор. Но герцог послал жене письмо, скорбя о необходимости оставаться вдали от дома до марта. Слухи о его занятиях стали менее цветистыми, но почти невероятными. Никто не знал наверняка цели его поисков. Элайя же сообщал, что теперь они вызывают духов людей, известных своей святостью, даровитостью и другими достойными восхищения качествами; кажется, месье де Пайзен разочаровывался даже в самых замечательных примерах человеческого совершенства.

Герцог не понимал, что если люди и совершают великие дела или произносят вошедшие в историю слова, то это лишь короткие мгновения в их жизни. Во всем же остальном они ничем не отличаются от простых смертных. Месье де Пайзен похоже верил, что знаменитые военачальники выигрывали по семь битв в неделю, что истинные поэты разговаривали гекзаметром, а великие мудрецы размышляли не о семейных проблемах, а исключительно на философские темы. Элайя поведал о разочаровании герцога, узнавшего о незначительности великого и недостатках выдающегося. Эсхилл оказался обыкновенным пьяницей, пророк Моисей заикался, а Шарлемань поведал о том, как страдал от сумок на больших пальцах ног. Месье де Пайзену следовало бы радоваться открытию стольких неизвестных истории фактов, но они, напротив, повергали его в депрессию. В беседах с умершими знаменитостями обнаружилось, что история человечества состоит из обычных человеческих же деяний. И герцог сожалел об этом. Романтик! Таков вердикт Элайи: он неизлечим. Герцог не будет счастлив.

– Его жены слишком быстро умирали, – шептались люди.

– В этом есть своя прелесть… – отвечал Элайя.

В первый день марта, когда Флориан мог надеяться лишь на два месяца счастья с Мелиор, он послал жене письмо, сообщая, что не может вернуться раньше апреля.

Еще месяц жизнь герцога была окутана тайной. Лишь в конце марта он устроил вечеринку и ужин для молодых людей, за которыми последовала новомодная форма дебоша – праздник Адама.

Раздеваясь, Флориан обратился к гостям:

– Оставим же житейские заботы, друзья мои. Любовь отличается от супружества; мужчины отличаются от женщин. Подтверждение любого из этих фактов суть пустая трата времени. Мы вполне способны внести свои коррективы, и займемся этим прямо сейчас. Будем же логичны, господа!

В промежутках между любовными забавами гости обсуждали новый мир и новую эру, свидетелями которой являлись. Европа тогда лишь поднималась из руин, в которые безумные амбиции одного человека – Людовика Четырнадцатого – повергли цивилизацию. Собравшееся общество пережило все тяготы войны, и юное поколение лишилось всяческих иллюзий. Стариков отодвинули на задний план молодые и более энергичные представители новой знати. Каждый понимал, что ему довелось жить в историческую эпоху, не знающую себе равных. Гости Флориана обсуждали за ужином все происходящее, триумфально разоблачая ошибки человечества. Юное поколение наконец-то получило полную свободу самовыражения и предлагало свои способы обновления общественного мышления.