Кое-что о Еве, стр. 16

Эварван не могла полностью скрыть свое беспокойство по поводу чтения сонета. Но тем не менее в ее голосе прозвучала почти материнская нежность, когда она спросила Джеральда:

– Неужели ты сочинял стихи обо мне тогда, еще в то время?

– Чтобы доказать это, – ответил Джеральд, – я сейчас прочту тебе тот самый сонет.

И он прочел.

Однако голос его так дрожал от избытка чувств, что, закончив восьмистишие, Джеральд замолчал, так как был не в силах сопротивляться красоте возвышенной мысли, когда она столь адекватно выражена в безупречном стихе. Итак, мгновение он стоял в молчании. Он прижал прекрасные руки Эварван из зеркала к своим дрожащим губам.

Ибо этот чарующий яркий сон превратился в западню, которая сбивала его с дороги в предназначенное ему царство и снова вовлекала его в привязанность к прекрасным идеям и показному блеску юности. Сейчас он хотел бы не видеть более эту коварную женщину-мечту, которая готова была довериться ему и отдать ему все, и которая, все-таки, была прекраснее и дороже всего на свете. Потом он будет жалеть о ней, он знал это; он всегда будет сожалеть об Эварван, какие бы красоты ни ожидали Джеральда в предназначенном для него царстве. Тем не менее эта мечта была препятствием на пути Спасителя и бога Солнца, которым эта мечта мешала выполнять присущие им функции; и труднее всего было Джеральду не проявить неучтивость по отношению к женщине, а воздержаться от совершения святотатства.

Отогнав эти промелькнувшие у него в голове мысли, Джеральд вздохнул и продолжил читать свой сонет тоном высокого самоотречения, смешанного с определенно справедливым одобрением действительно хорошей поэзии.

– Это прекрасный сонет, – сказала Эварван, когда он закончил, – и я горжусь, что послужила для него источником вдохновения. Но мы говорили о чем-то другом, я забыла о чем...

– Я не забыл, – ответил Джеральд.

– Да, теперь я вспомнила. Мы говорили о том, какой тебе представился прекрасный шанс избавиться от этой ужасной лошади.

Джеральд полюбовался еще мгновение самой прекрасной иллюзией, которую он видел в Зеркале Кэр Омн. Затем он начал читать вслух таблицу умножения.

Стало заметно, что она напугана.

– О, и я поверила тебе! Я отдала тебе все!

Она принялась ныть, красота ее потускнела. Она выглядела точно как Эвелин Таунсенд, которая раздражала Джеральда сверх всякой меры.

Но Джеральд, как бы тяжело ни было у него на сердце, – у Джеральда, который считал обременительным всякое беспокойство – продолжал неумолимо изгонять Эварван старыми заклинаниями здравого смысла. Он говорил о слоне, который является крупнейшим из животных, о совершенно непохожих способах хозяйствования, которые практиковали Царь Израиля и Elija the Tishbite, и о прямой, которая есть кратчайшее расстояние между двумя точками; и старая магия оказалась могущественной.

На его глазах Эварван из зеркала претерпевала изменения. О деградации, которая происходила с ней, следует сказать только, что эта прекрасная особа проходила в обратном порядке стадии жизни всякой смертной женщины. Из девушки она превратилась в длинноногую девочку-подростка, затем в смешного, агукающего младенца, а потом обрела форму, которая была у нее в материнском чреве. В конце концов от самой милой иллюзии, которую Джеральд видел в Зеркале Кэр Омн остались две розовые фигурки в виде мягкого, пульсирующего яйца и похотливо снующего вокруг него головастика, которые постепенно растаяли в лунном сиянии Священного Зеркала Кэр Омн.

Но это было не все. Жены Глома, Храм Зеркала и все, что окружало Джеральда, подернулось рябью. Все материальные предметы казались теперь росписью на тонкой газовой ткани, колыхавшейся и двигавшейся от легкого дуновения. Очертания жен Глома вытянулись и потускнели: они выглядели, как тени женщин в лучах чудесного солнечного заката. Затем чудно окрашенные тени потянулись к зеркалу и вошли в него, подобно тому, как дым втягивается и улетучивается в открытое окно. Затем за ними последовал весь Храм, как будто окрашенные потоки вливались в отверстие. Зеркало поглотило все. Кэр Омн исчез; страна Дэрсам стала опустошенной, обезлюдевшей землей. Наконец, поблекшее стекло замерцало, семикратно появляясь и исчезая, подобно зарнице, и зеркала не стало.

Джеральд стоял в одиночестве на тенистой кедровой аллее. Он горько рыдал. Его глубочайшие поэтические чувства были затронуты прекраснейшей идеей – мыслью о том, что он всю жизнь любил эту женщину и только что потерял ее навсегда. Но неподалеку от Джеральда стоял избежавший участи быть принесенным в жертву жеребец и мирно щипал траву.

Часть V

Книга Литрейи

Джеральд верхом на жеребце Калки проследовал по кедровой аллее в царство Долгоноса. Ему сказали, что эта страна называется Литрейя. Но и здесь всех одолевало уныние, атмосфера была элегическая, ибо повсюду люди оплакивали бодрость, веселье и радость жизни, которая покинула их носы, так как все люди в Литрейе утратили способность к обонянию и не могли использовать свои носы каким-либо другим обычным способом.

– Ну что ж, полагаю, вы проводите меня к вашему королю, – сказал Джеральд, – поскольку, может быть, я смогу оживить радости, утраченные здесь из-за насморка.

– А кто же это, скажем мы ему, прибыл в Литрейю – с рыжими волосами и на спине этого огромного, дивного коня с великолепным носом?

– Скажите своему царю, что эту страну почтил своим посещением Светловолосый Ху, Помощник и Хранитель, Князь Третьей Истины, Возлюбленный Небожителей, в своей ужасной ипостаси свершающий путь в предназначенное ему царство Антанское верхом на знаменитом серебристом жеребце Калки, звере, у которого, в строгом смысле, нет носа, но есть только ноздри на кончике его длинной, благородной морды.

Они, казалось, тоже не были потрясены.

– Ни один бог не имеет ужасной ипостаси, кроме Священного Носа Литрейи. Не признаем мы и никакого царства, кроме него. Тем не менее вы можете пойти с нами.

– Честное слово, – подумал Джеральд, – в этих краях люди совершенно неподобающим образом обращаются с нами, божествами, и немногим лучше, чем еретики.

Но он безропотно пошел с этими чрезмерно скептически настроенными личностями к их королю Тенхо.

Тенхо принял Возлюбленного небожителей более любезно. Однако сначала важный, седобородый король разделил с божественным гостем великолепный обед, услужливо поданный им десятью пажами в горностаевых мантиях и сенешалем, облаченным в платье из ярко-красного шелка. Только когда обед был окончен и оба они уселись вместе, попивая приправленное пряностями вино, король стал рассказывать о своих бедах. Тенхо поведал, что нос его стал отвислым и дряблым. Ему больше не поклонялись.

– Это было во всех отношениях прискорбно, – сказал король, снова наполняя свой кубок, – поскольку его народ поклонялся Носу, и не уважал ни одного существа мужского пола, у которого не было большого, высоко задранного, могучего и мясистого носа.

Джеральд был слегка озадачен, так как ему казалось довольно странным, чтобы кто-нибудь страдал таким недугом, если только он не был вызван колдовством ведьм. Но Джеральд воздержался от комментариев. Он спросил только, каким образом возникла такая печальная ситуация.

Ему было сказано, что всякая молодость и сила покинула Священный Нос Литрейи, нос Тенхо и носы всех мужчин в королевстве из-за губительных чар колдуньи, которая недавно поселилась в гробнице короля Петра Строителя.

– Именно там, – сообщил Тенхо, – хранится закрытое покрывалом Зеркало Двух Истин; но даже этого, кажется, не боится колдунья.

– И я тоже, если угодно, ибо я – Князь Третьей Истины. Что ж, совершенно очевидно, что эта женщина – ведьма.

– Наверное, вы правы. Признаюсь, такая ужасная догадка не приходила мне в голову.