Юмористические произведения, стр. 46
Дело происходило зимой в большом губернском городе, в зале благороднейшего городского собрания.
Сидели за столом почтенные люди и играли в карты. Были среди них, между прочим, железнодорожный начальник и начальник тюрьмы.
Разговор коснулся снежных заносов.
— А у нас-то какая беда! — сказал вдруг железнодорожник. — Занесло поезд. Стоит в степи второй день, и ничего поделать не можем. Рабочих рук нет.
Услышав это, начальник тюрьмы подумал минутку и затем произнес роковую в своей жизни фразу:
— Пожертвуйте рублей сто, я пошлю сегодня же ночью своих арестантов, они вам живо путь расчистят.
Железнодорожник обрадовался, согласился и поблагодарил за предложение.
— Вот выручите-то вы нас! Подумать только: ведь поезд-то пассажирский! Люди голодают там, в снегу!
— Будьте спокойны. Все устрою.
Начальник тюрьмы в ту же ночь отправил на путь своих арестантов с лопатами, и те благополучно откопали поезд, который с триумфом и с голодными, иззябшими пассажирами прикатил в город.
Доложили о происшедшем губернатору.
Тот остался очень доволен поведением начальника тюрьмы.
— Молодец! А? Какова находчивость! А? Какова сообразительность? А? Нужно непременно исхлопотать для него что-нибудь такое-эдакое! Молодчина Журавлихин. Мол-лодчина!
Так ликовал начальник губернии, а в это же самое время вице-губернатор слушал с ужасом доклад одного из своих подчиненных. Докладывалось о том, как начальник тюрьмы вывез ночью из города всех арестантов, на что по закону ни малейшего права не имел, что явно нарушает закон и должно немедленно повлечь надлежащее наказание.
Вице-губернатор поскакал к губернатору.
Тот встретил его словами:
— Мол-лодчина у меня Журавлихин! Надо ему что-нибудь такое-эдакое! Непременно надо! Мол-лодчина!
Вице-губернатор опешил.
— Да знаете ли вы, ваше превосходительство, что он вчера ночью сделал? Он противозаконно вывез всех арестантов из города! Ведь это же нарушение закона!
— О? — удивился губернатор. — Нарушение закона? Да как же он мне смел! Да я его за это и так и эдак! Позвать сюда Журавлихина!
И Журавлихин получил такой разнос, что потом два дня ставил припарки к печени.
Через несколько дней встречается губернатор с железнодорожником. В разговоре жалуется на нервное расстройство.
— Покою нет! Тут еще Журавлихин, кажется, по вашей же милости, набезобразничал. Вывез ночью арестантов из города! Изволите ли видеть, фокусник какой нашелся!
Железнодорожник удивился.
— Да что вы! Какое же здесь противозаконие! Ведь он же их вез в арестантском вагоне и под конвоем. А арестантский вагон — это та же тюрьма.
— О? — обрадовался губернатор. — Та же тюрьма? Мол-лодчина у меня Журавлихин, вот-то молодчина! Нужно ему непременно что-нибудь такое-эдакое! Конечно, арестантский вагон — та же тюрьма. Окна с решетками! Мол-лодчина! Позвать сюда Журавлихина!
Не прошло и недели, как вице-губернатор, обеспокоенный равнодушной медлительностью своего начальника в столь вопиющем деле, как нарушение закона Журавлихиным, напомнил губернатору об этой печальной истории.
Но тот встретил его насмешливым хохотом.
— Никакого тут закона не нарушено. Арестантский вагон—та же тюрьма, а Журавлихин молодчина! Позвать его сюда!
Но вице-губернатор не уступал:
— По закону арестант не может отходить от своей тюрьмы дальше, чем на строго определенное количество саженей. А они там по всему пути разбрелись!
При чем же здесь вагон! Ведь они не в вагоне сидели, когда поезд откапывали.
Губернатор приуныл.
— Подлец Журавлихин. И как он это смел! Позвать его сюда!
Недели через две приезжает к губернатору влиятельный генерал.
Рассказывает, как его занесло в поезде снегом, и если бы не распорядительность начальника тюрьмы, то, наверное, все пассажиры погибли бы. Рассыпался в похвалах Журавлихину, просил его отличить и отметить.
Генерал был очень важный, и губернатор отмяк снова.
— Да, действительно, Журавлихин молодец! Я и сам думал, что ему нужно что-нибудь такое-эдакое. Позвать сюда Журавлихина!
Так время шло, судьба пряла свою нить, поворачиваясь к Журавлихину то лбом, то затылком. И Журавлихин не жаловался. Так ребенок, которого по системе Кнейпа перекладывают из холодной воды в горячую и потом опять в холодную, или умирает, или настолько великолепно закаляется, что уж его ничем не доймешь. Журавлихин закалился.
Но сам губернатор, переходя постоянно от восторга к раздражению, совсем измочалил свою душу и стал быстро хиреть.
Даже предаваясь мирным домашним развлечениям, он не мог оторвать мысли от журавлихинского дела и, в зависимости от положения этого дела, все время приговаривал:
— Нет, как он мне смел! Позвать его сюда! Или:
— Нужно ему что-нибудь такое-эдакое. Молодчина Журавлихин!
Играя в карты, он вдруг с удивлением впирался взором в какого-нибудь валета и недоуменно шептал:
— Нет, как он мне смел! Или лихо козырял, припевая:
— Молодчина!
Затем последовала катастрофа.
Он увидел у знакомых в клетке попугая.
Птица качалась вниз головой и повторяла попеременно то:
— Попка, дур-рак! То:
— Дайте попочке сахару.
Какая-то смутная, подсознательная мысль колыхнула душу губернатора туманной ассоциацией. Он сел и вдруг заплакал.
— Как смеют так мучить птицу! Ведь и птица тоже человек! Тоже млекопитающийся!
И вышел в отставку, с мундиром и всеми к нему принадлежностями.
Таков седой факт, иллюстрирующий всю трудность и все ужасы обязательного по долгу службы категорического суждения.
«ДЕ»
Гимназисту Щупаку прислали с родных бахчей арбузов и дынь.
Пронюхавшие об этом событии приятели не замедлили завернуть вечером на огонек.
Собралось всех, кроме хозяина, трое, и все люди будущего: будущий философ, будущая акушерка, будущий дантист, и только сам Щупак, бородатый и тусклый гимназист, был без всякого будущего. Его только что выгнали из гимназии без права поступления, и он ждал приезда матери, которая должна была у кого-то «вываляться», чтобы Щупак мог дальше и без конца быть гимназистом.
Сидели у стола и долго молча чавкали.
Хозяин вынимал из лубочной корзинки арбуз за арбузом, вскидывал на руке и с треском раскалывал ножом пополам.
— Многие воображают, — говорил он, презрительно щуря глаза, — что в арбузе самое вкусное середина. Не середина хороша, а вот тут, где семечки. Тут всего слаще. Ей-Богу! Середина твердая. Это понимать надо.
— Гм! — мыкнул будущий дантист, вгрызаясь в корку.
— Здесь сама природа отметила, — продолжал Щупак. — Видите, как тут красно. А середина бледнее. А вот еще бывают арбузы, у которых семечки светлые, с черным ободком. Удивительно хороши! В прошлом году мне присылали с бахчи. Это, надо вам сказать, понимать надо!
Все молча чавкали.
Щупак был доволен. Редко ему случалось говорить при такой большой и внимательной аудитории. Раз в год. А именно, по осени, когда присылали с бахчей. А то никто никогда не слушал и в комнату не заглядывал. Теперь Щупак чувствовал себя не последним человеком и отводил душу за целый год.
— А вот дыня. Она, конечно, с пятном. Но что же из этого? Тем лучше. Пятно показывает, что она дозрела. Пробкина, хотите дыни?
Будущая акушерка, не глядя, протянула лапу и, нащупав отрезанный кусок, потащила его к себе на тарелку.
Сам хозяин еще не пробовал ничего, но ему было не до того. Некогда. Нужно было пользоваться случаем, когда тебя слушают.
— Вы вот, наверное, скажете: «А как же холера?» Холера нам не страшна, раз есть чума. Чумы надо бояться, вот что. Мы бережемся, и холера нам не страшна. Но если беречься чрезмерно, то это еще хуже. Я читал недавно в газетах, как померла одна жена статского советника. Страшно, понимаете, береглась! Кухарку свою мыла каждый день кипяченой водой. И что же вы думаете, — выпила как-то чашку чаю и через полчаса померла!