Половина собаки, стр. 56

— И запомни: бабушке надо сказать: «Сочувствую от всего сердца!» — прошептала мама.

Бабушка протянула руку отцу, и отец сказал:

— Теперь, дорогая теща, все мы сироты!

Они оба заплакали.

— Здравствуй, баб! — попытался я сказать так бодро, как только мог. — Не огорчайся, мы возьмем тебя жить к нам!

Я почувствовал, как мать толкнула меня локтем, но все же никак не мог произнести эту манерную фразу: «Сочувствую от всего сердца».

Ведь бабушка и так наверняка знала, что мы все одинаково несчастны и должны сочувствовать друг другу.

— Мадис, что ты должен был сказать? — напомнила мне мама, но я словно онемел.

— Да, этот парнишка совсем из другого теста, чем Майду! — Бабушка вздохнула. — Мы Луйки, люди чувств, а у Мадиса густая ингерманландская [15] кровь! Хочешь ли ты вообще-то посмотреть на деда? — обратилась бабушка ко мне, вид у нее был обиженный.

Я кивнул.

Окна в спальне были распахнуты, и когда открывали дверь, гардины взлетали, как два белых облачка.

— Дедушка!

Но тот, кто лежал в гробу, не был дедушкой, хотя и был очень похож на него. Дедушка не мог ни секунды обходиться без улыбки, песни, смеха. Мне хотелось сказать всем: «Не печальтесь, это ведь не настоящий дедушка!» Но вдруг у меня перед глазами затанцевали синие, красные и желтые искорки, ноги сделались слабыми, пол наклонился и закачался.

Приходя в себя, почувствовал какой-то резкий, противный запах. Открыл глаза и увидел перед собой дедушкиного друга — ветеринара, который держал вонючую ватку перед моим носом. Я лежал на диване, под голову мне была подложена подушка.

— Ну, Мадис-парниша, — сказал ветеринар, грустно улыбаясь, — вот и мы наконец опять встретились.

— Мальчишка голодный, потому и упал в обморок, — считал стоявший рядом с диваном отец. — Паштету хочешь? Хороший паштет, домашний!

Я, возражая, потряс головой. Ощущал удивительную пустоту и в голове, и во всем теле.

Однако же отец протянул мне бутерброд с паштетом и приказал:

— Ешь, ешь! Ешь хотя бы насильно, тебе еще нужно быть сегодня за настоящего взрослого мужчину!

— Да, ничего не поделаешь, — грустно сказала мать. Она тоже стояла тут и глядела, как я прихожу в себя. — Мадис, вставай теперь и одевайся.

— Неужели среди родственников нет больше мужчин, что мальчишку заставляют нести гроб деда? — удивился ветеринар и покачал головой.

— Майду на два года старше, — сказала мать. — Но он у нас такой чувствительный и нежный, он такого не переживет.

Я враз понял о чем идет речь: не хватало родственников-мужчин, чтобы нести дедушкин гроб. Я тут же вскочил, мне показалось, будто дедушка сказал улыбаясь: «Ну, Мадис-парнишка, разве мало я носил тебя на руках, теперь твоя очередь прийти мне на помощь!»

Из дальнейшего помню только холодный, белый и гнетущий туман, в котором мы вшестером несли гроб дедушки на кладбище. У тумана был запах еловых веток и астр, пострадавших от заморозков. Я опять был, словно тупой робот, который механически делает все, что велит мать. Когда два могильщика с лопатами быстро разместили венки и цветы на могильном холмике и чужой фотограф в кепке велел близким родственникам стать в ряд потеснее и, наведя фотоаппарат, щелкнул несколько раз, мне казалось, что все это какой-то гнетущий сон.

Чувство, что пребываю в сновидении, не исчезло у меня и когда сидели за столом на поминках, и вечером, когда я лежал рядом с Майду на бабушкином диване. Весь дом, весь мир казался каким-то другим — пустым и жестоким, когда не стало дедушки. Слышно было, как мама и бабушка в кухне мыли посуду.

— Медали я отцу в гроб не положила, — сказала бабушка. — Он всегда говорил, что оставит их сынку и аккордеон тоже. И ведь он это всегда Мадиса сынком называл… Но разве Мадис сможет оценить такое? Подумай, ни одной слезинки не проронил!

— Он вообще-то хороший мальчик, трудолюбивый и послушный, — попыталась оправдать меня мама.

— Но Майду-то, душевный ребенок, выразил, как полагается, сочувствие и плакал, все время плакал. Человеку с таким жалостливым сердцем трудно будет жить, — считала бабушка.

Я толкнул локтем Майду, но он уже спал.

— Дала Майду давеча сахарной воды, это успокаивает, — сказала мама.

— Ты могла бы его денька на два оставить со мной, — попросила бабушка. — Поначалу так страшно одной… Небось они позволят ему там, в школе…

— Не знаю, мальчик в последнем классе… Да он и со скотиной не привык дело иметь, все только читает книги и возится с радиодеталями. Пожалуй, больше помощи было бы от Мадиса, — предложила мама.

Бабушка вздохнула:

— Видать, придется мне самой справиться.

Мама стала ее утешать:

— Нет-нет, завтра и послезавтра мы вдвоем с Майду побудем у тебя, а потом видно будет, как там дальше…

Но я знал, что лучше, чем Майметса, места нет.

6

— Теперь, сын, иди и отдохни, — сказал отец, когда мы вдвоем с ним вернулись домой. — Давай, я сегодня займусь скотиной и другой работой по дому. А то будто скребет что-то в груди, прямо необходимо чем-то заняться.

«Думаешь, у меня не скребет?» — хотелось мне спросить в свою очередь, но вместо этого я молча пошел в комнату и переоделся в домашнее. Решил немного привести в порядок свой велосипед, но, как нарочно, цепь на сей раз не снималась и даже шины притворились, будто им не требуется подкачка.

Легко сказать: иди и отдохни! Как тут отдыхать, если знаешь, что Олав, Эльмо и все остальные вкалывают сейчас где-то на картофельном поле, но на каком именно — спросить не у кого!

— Велосипедная гонка Майметса — Москва — Магадан! — крикнул я своему старому велику, нажимая на педали изо всех сил.

Гонка чуть улучшила мое настроение, и свистящий в ушах ветер разогнал черные тучи над моей головой. Перед тем как выехать на шоссе, я призадумался: свернуть ли в совхозный центр или помчаться наугад прямиком на поле Лёэве? Именно там совхоз всегда начинал копать картофель.

— В десять утра Олава уже наверняка нет дома, — сказал я себе, но поехал все же почему-то к совхозному центру. И что ты скажешь! На автобусной остановке я заметил Тийну, которая как раз поправляла шапочку на голове своего маленького братика, сидящего в коляске. Я притормозил и соскочил с велика.

— Привет няньке!

— Привет, привет! — Тийна застенчиво улыбнулась.

— Неужели на озере Лауси все тонущие уже спасены, что ты нашла себе другое занятие?

— Ах! — Тийна встряхнула головой. — По мне, так пусть утонет весь этот мир!

— Сама прогуливаешь, да еще и сердишься на весь мир!

— Мы и шестиклассники — во второй, послеобеденной смене, — сообщила Тийна. — Так что еще успеешь взять корзину и помчаться на поле в Лёэве. Те, кто поедут туда автобусом, должны собраться возле школы к часу. Ах да, — Тийна пошарила в кармане своего пальто, нашла там какой-то листок и протянула мне. — Возьми, возьми!

— Мямми! — настойчиво потребовал ее маленький братик. — Мямми!

— Мямми получишь позже, — устало пообещала ему Тийна.

— Что это за бумажка? «М. Поролайнен, 5 кл., 3 кг…» Я, кажется, новорожденным весил больше трех килограммов.

— Это талон за сданную бумагу, получен в библиотеке.

— М. Поролайнен не собирает макулатуру принципиально!

— Зато Т. Киркаль собирает, — усмехнулась Тийна. — И прими к сведению, что три кеге макулатуры — это один час ОПТ.

— Ты сделала за меня ОПТ! Зачем? — удивился я.

Тийна не ответила. Она смотрела на приближающийся из-за поворота автобус, словно на нем должен был прибыть знаменитый на весь мир поп-ансамбль. На остановке автобус распахнул свои дверки-гармошки, но из него не вышел ни один человек. Видя, что и мы не собираемся садиться в автобус, водитель захлопнул дверки и покатил дальше.

— Маамаа! — крикнул малыш, а у Тийны на глазах показались слезы.

— Кого ты ждешь?

— Мы ждем маму. — Тийна развела руками. — Она вчера поехала в Карилу за своей трудовой книжкой, должна была еще вечером вернуться… Не вернулась. И мне теперь некуда деть малыша, а в поле с собой я его тоже не могу взять.