В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста, стр. 99
Роммель, который еще не оправился от тяжелого ранения, полученного во время автомобильной катастрофы, находился в это время в своем доме, в Херлингене, близ Ульма. Он попросил время для раздумья, поднялся на второй этаж к жене и увидел, что дом его окружен эсэсовцами. «Через четверть часа, – сказал он жене, – я буду мертв. По поручению Гитлера меня поставили перед выбором: либо отравиться, либо предстать перед судом. Яд они привезли с собой».
Он сел в машину и, отъехав немного от дома, принял яд. Его труп был доставлен в госпиталь в Ульм. Официально было объявлено, что Роммель скончался от последствий автомобильной катастрофы, и на 18 октября были назначены государственные похороны. Прочувственную речь на могиле произнес Рунштедт, вполне информированный об истинных обстоятельствах смерти Роммеля. Вдове Роммеля была вручена высокопарная телеграмма соболезнования от Гитлера.
С другими, менее известными заговорщиками гестапо расправлялось гораздо проще. Их избивали до смерти, расстреливали, вешали без суда и следствия.
После того как фашистскому аппарату насилия удалось расправиться с организованной буржуазной оппозицией, был до предела усилен террор в отношении наиболее решительных и активных противников гитлеровского режима, в отношении его подлинных классовых противников – трудящихся масс Германии. По стране прокатилась новая волна арестов. Была учинена кровавая расправа без суда и следствия над многими томившимися в концлагерях и тюрьмах коммунистами и другими антифашистами. В этих людях фашисты видели активных организаторов и участников будущих революционных преобразований в Германии. Но эта кровавая расправа, учиненная над немцами крайне враждебным народу антинациональным «тысячелетним третьим рейхом», уже не могла спасти гитлеровский фашизм.
МОЯ «БИТВА» В НОРМАНДИИ
Открытие второго фронта в Европе, произошедшее через несколько недель после него покушение 20 июля не привели к сколько-нибудь значительным событиям в Кротуа. Быстро исчезала готовность солдат и офицеров умереть в последний час «смертью героя» за «самого великого фюрера всех времен». Немало немецко-фашистских гарнизонов в городах и других населенных пунктах Франции и Бельгии ждали подхода союзных войск, чтобы наконец сдаться в плен, не рискуя оказаться перед нацистским военным трибуналом или перед командой карателей. Серьезное сопротивление высадившимся войскам союзников оказывали лишь некоторые фанатично настроенные фашистские подразделения и кое-где части вермахта из страха перед все более безудержно свирепствовавшим кровавым террором карательного аппарата «третьей империи».
Отправка на фронт
Где-то во второй половине июля 1944 года неожиданно поступил приказ: «казацкому» батальону надлежит сегодня в 22 часа выступить в направлении Фалайзе в Нормандии. В спешке мне все же удалось повидаться и переговорить с моим австрийским другом из взвода тяжелого оружия. Он должен был выступить примерно на час раньше всего батальона. Мы условились договориться о наших дальнейших действиях сразу же по прибытии к месту назначения.
Мы погрузились в вагоны на небольшой железнодорожной станции. В течение двух или трех суток наш эшелон медленно, со многими остановками двигался в направлении Нормандии. Дорога пролегала по холмистой, местами покрытой лесом местности. Потом мы выгрузились и сразу же двинулись дальше.
Через несколько километров пути нам приказали остановиться. Светало. Мы укрылись в лесу, что с нашими конными упряжками оказалось не таким уж трудным делом.
Расположенный на холме лес, в котором мы укрылись, разделялся оврагом, по одну сторону от него расположился штаб нашего батальона, по другую – «казацкие» роты, численность которых составляла не более чем по 80–90 человек. Взвод тяжелого оружия куда-то исчез.
Командир батальона приказал мне отправиться к «казакам» и разузнать, каково там настроение и не было ли «потерь» во время переброски. И действительно, в одной из рот недосчитались семи человек, в другой – одиннадцати, в третьей – пяти. На вопрос, куда делись эти 23 человека, мне ответили, что они исчезли в пути.
В беседе с моим знакомым мы условились, что о настроении солдат я доложу в штабе примерно следующее: командиры рот и их заместители, несмотря на неожиданные потери – речь шла, несомненно, о дезертирах, – уверены в том, что роты выполнят в бою свой долг. Сказав, что он мне доверяет, он сообщил затем: его часть намерена при первой же возможности перейти на сторону союзников. Он уполномочен предложить мне присоединиться к ним. Поблагодарив за доверие и сделанное предложение, я заверил его, что отношусь к их намерению с пониманием. Но что касается меня, заметил я, то у меня другие планы. Мы условились с ним также о следующем: в своем докладе командиру батальона о настроении солдат я отмечу, что считаю данную командирами рот оценку настроения чрезмерно оптимистической и что, по моему мнению, реальная боеспособность части крайне низка. Об этом свидетельствуют и многочисленные случаи дезертирства. Если учитывать сложившуюся обстановку, то вряд ли можно рассчитывать на что-либо иное. Эти личные соображения при докладе командиру батальона должны были помочь мне избежать после перехода «казацких» рот на сторону союзников обвинения в том, что мой доклад не соответствовал действительности. Мы расстались с моим знакомым как друзья, и больше я его не встречал.
Выслушав мой доклад, немецкие офицеры батальонного штаба помрачнели, но никто не возразил против моей оценки настроений. «Черт побери, – сказал командир батальона, – продолжайте следить за людьми. Но почему вы так сердечно с ним распрощались?» Я ответил, что у нас с ним неплохие личные отношения, а если предстоят боевые действия, как в данном случае, то ведь не знаешь, доведется ли еще увидеться друг с другом.
Когда стемнело, поступил приказ выступать.
Прошло не больше двух-трех часов после начала движения, и поступил приказ сойти с дороги на ее правую обочину. Как только это было сделано, мимо нас с грохотом покатились эсэсовские танки. Этот марш продолжался несколько часов. Но только части шли не на фронт, а с фронта в тыл. Отступавшие части были оснащены тяжелым вооружением, танками и бронемашинами. А нам с нашей конной тягой и повозками, с допотопным вооружением надлежало остановить американцев и англичан. В течение той ночи подобные встречи с отступавшими частями вермахта повторялись не раз. И каждый раз нашему «казацкому» батальону с его обозом приходилось сходить с шоссе, тесниться на его обочине или забираться в канаву. А тем временем «отборные» части совершали явно плановый отход. Происходившее являлось убедительным наглядным уроком для тех, кто это видел, хотя мы тогда и не могли знать распоряжение фашистского руководства – вывести по возможности целыми боеспособные части из Франции, Бельгии и Люксембурга, оставив там для оказания сдерживающего сопротивления второразрядные подразделения.
Наконец направлявшиеся в тыл танковые колонны прошли, и мы смогли продолжить наш изнурительный марш к передовой линии фронта. Ранним утром мы прибыли в район позиций, которые нам предстояло защищать. Роты получили приказ незамедлительно занять окопы.
Около 8 часов утра, во время нашего завтрака, над нами появился вертолет – летательный аппарат, о котором я хотя уже и слышал, но ни разу не видел его в действии. Казалось, он, подобно стрекозе, висит над нашими головами. Судя по всему, на нем находился разведчик-наблюдатель английской или американской артиллерии, который передавал на землю точные сведения о расположении наших частей. Об уничтожении с нашим вооружением этого летательного аппарата не могло быть и речи.
Теперь нам, несомненно, следовало ожидать артиллерийского обстрела, а возможно, и воздушного налета с напалмовыми бомбами. Имевшаяся у нас инструкция поучала, что в случае такой бомбежки определенной защитой может служить окоп с натянутой над ним плащ-палаткой. Но мы не испытывали особого доверия к этому рецепту остаться в живых. Командир батальона был явно встревожен. Он послал меня вместе с ефрейтором из штаба в расположившиеся впереди в окопах роты, чтобы предупредить об ожидавшемся артиллерийском обстреле и наладить постоянную связь через посыльных.