В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста, стр. 92

Я находился среди тех, кому предписывалось идти в бомбоубежище. Придя туда, я устроился на лавке у стены подвала и задремал. Проснулся я, услышав разговор о том, что в небе уже развешаны «елки» и что на этот раз нам, видимо, здорово достанется.

И вот нас начали накрывать бомбовым ковром. Тяжелые фугасные бомбы падали так часто, что их взрывы слились в сплошной гул и грохот. Глухие разрывы падавших где-то рядом крупных фугасок сотрясали каменную стену, о которую я опирался спиной, она качалась и дрожала так, что, казалось, каменный дом, под которым мы прятались, вот-вот рухнет на нас. А когда старший по бомбоубежищу объявил, что все вокруг наверху охвачено огнем, я не смог больше выдержать в подвале, который, казалось, грозил стать нашей общей могилой. Я выбрался наверх, намереваясь помочь тушить пожар. Подстерегавшие наверху опасности – самолеты союзников, судя по всему, уже отбомбились и удалялись от города – показались мне более терпимыми, чем беспомощное ожидание конца в напоминавшем склеп помещении.

Когда я выбрался наверх, все кругом, действительно, было охвачено огнем, в том числе и наша превращенная в казарму старая народная школа. Рушились дома. Улицы были усеяны развалинами и щебнем. О тушении пожара не приходилось и думать – с чего начинать и чем кончать? Я никому не был нужен. И я пошел вдоль широкой улицы, посредине которой вроде бы можно было чувствовать себя в относительной безопасности от рушившихся домов, падавших обломков крыш и камней.

Памятуя о наставлениях на занятиях по противопожарной безопасности, я натянул на голову и плечи мокрое одеяло, и хорошо сделал. Из бушевавших то здесь, то там на этом огромном пожарище гигантских костров вдруг неожиданно выбивались огромные языки пламени, охватывая со всех сторон людей, находившихся на середине улицы. Нескольких людей, выбегавших из горящих домов, мне удалось спасти, заставив их лечь на асфальт и укрыв их головы моим мокрым одеялом. Языки пламени быстро исчезли, но они в любой момент могли вновь появиться там, где их совсем не ждали. Эти короткие паузы надо было использовать, чтобы быстрее выбраться на какое-нибудь более открытое место.

На одной из находившихся поблизости фабрик взорвался склад металлических баллонов с углекислотой, что еще больше усилило общий хаос. На улицах лежали убитые и раненые. Вместе с несколькими солдатами и другими добровольными помощниками мы в первую очередь постарались оттащить их на более безопасное место. К рассвету пожары и огненные смерчи немного ослабли. Курсантам из роты переводчиков было объявлено, что им следует собраться на небольшой площади вблизи дотла сгоревшей народной школы.

Там нас проверили, организовали поиски пропавших. Те из курсантов, кто, вроде меня, имел в Берлине квартиру, получили трехдневный отпуск, после которого им было приказано явиться в лицей в районе Шёнеберг.

Три дня отпуска – это неплохо. Но так как я оставил ключ от квартиры у дядюшки, который в тот час наверняка уже был в пути, направляясь к своему меховому магазину на площади Лютцовплац, я решил пойти туда, а по дороге посмотреть на разрушенный бомбами Берлин. Придя на Лютцовплац, я увидел, что в ту же ночь сгорел и четырех– или пятиэтажный дом, в котором размещался меховой магазин.

Когда я шел через городские кварталы, превратившиеся в усеянные грудами развалин пустыри, меня несколько раз останавливали для проверки документов военные патрули. Они явно охотились за дезертирами или за вырвавшимися в ночном хаосе на свободу заключенными.

Может быть, среди них имелись и коммунисты. Я был лишен возможности помочь им, но при каждой проверке документов стремился как можно дольше задержать патруль. У меня была оформленная по всем правилам увольнительная записка и другие не вызывавшие никаких подозрений документы. Я подолгу, со всеми подробностями рассказывал о событиях минувшей ночи, о бомбежке, о сгоревшей казарме, многочисленных жертвах среди гражданского населения, выражал беспокойство по поводу того, уцелела ли моя квартира, и обычно спрашивал солдат: «А вы сами откуда? У вас, наверное, ведь тоже была бомбежка?» Мой рассказ обычно выслушивался с большим интересом, но когда я начинал задавать эти вопросы, командир обычно прерывал беседу, и патруль двигался дальше.

После ночного кошмара в Моабите я с огромным наслаждением провел три свободных дня в мирной пригородной тиши Рансдорфа. Потом я отправился в район Шёнеберг, где находилась моя рота переводчиков. О нормальной учебе там поначалу нечего было и думать: мы привозили, разгружали и расставляли мебель, оборудовали комнаты для занятий и спальные помещения, меняли сгоревшую экипировку. На все это ушла почти неделя, и лишь тогда служба и занятия пошли своим чередом.

Беседа с Хильгером

Во время учебы в роте переводчиков в Берлине я как-то раз ненадолго зашел в отдел торговой политики министерства иностранных дел. Из беседы с кадровиками я не узнал ничего нового. Разговор с моим бывшим начальником в московском посольстве советником Хильгером побудил меня лишь к максимальной осторожности. Состоявшаяся в маленьком министерском кафе на Мауэрштрассе встреча с всегда хорошо осведомленным, но очень громогласным ван Шерпенбергом была весьма продуктивной, но явилась истинным испытанием для моих нервов. Беседуя с ним, я все время думал о том, что нас внимательно слушали некоторые находившиеся поблизости незнакомые мне люди. Мое обмундирование, которое даже в тех условиях выглядело чрезвычайно заношенным – не питавший ко мне особого расположения каптенармус выдал мне необъятные галифе с огромной заплатой сзади, – далеко не первой свежести орденская ленточка в петлице моего френча придавали мне вид фронтовика, только что выбравшегося из окопа. Я уже знал, что такой вид идет на пользу моей безопасности. Но громкость, с которой ван Шерпенберг высказывал в нашей беседе в этом маленьком кафетерии свое весьма импонировавшее мне мнение о том, что война давно проиграна, и убедительно говорил, что необходимо как можно скорее покончить с нацистским режимом, вызывала у меня тревогу.

У Хильгера было подавленное настроение, соответствовавшее военной обстановке. Он поздравил меня с моей военной формой.

Я перевел беседу на военную обстановку, вспомнил в разговоре о его, Хильгера, Шуленбурга и Кёстринга предостережении против вступления в войну с Советским Союзом. Неужели в руководящих кругах Германии все еще не понимают, какая непоправимая ошибка совершена неспровоцированным военным нападением на Советский Союз? Ведь исход Сталинградской битвы и то, что последовало потом, прежде всего поражение на Курской дуге, – все это, собственно, должно открыть глаза каждому наделенному разумом немцу. Ведь в нашу окончательную победу теперь могут верить только безнадежные глупцы или совершенно отчаявшиеся, лишенные совести люди, готовые ради своих бредовых идей разрушить германское государство. И я с озабоченностью спросил Хильгера, что, по его мнению, следует делать «нашему брату», если русские действительно подойдут к Берлину. Хильгер ответил, что он разделяет мое мнение относительно исхода войны. От обсуждения вопроса, что же тогда следует делать «нашему брату», он уклонился.

В заключение Хильгер дал мне прочесть выдержки из протокола допроса попавшего в немецкий плен раненого сына Сталина, который являлся офицером Красной Армии, а до армии – инженером.

Когда сына Сталина спросили, кто, по его мнению, одержит победу в этой войне, он не оставил ни малейшего сомнения в своем твердом убеждении, что победителем будет Советский Союз. Судя по всему, нацистское руководство намеревалось использовать сына Сталина в своей пропаганде против Советского Союза. Но из этого ничего не получилось, так как сын Сталина до конца непоколебимо верил в победу народов СССР над гитлеровской Германией. Он был убит в концлагере Заксенхаузен.

Мы расстались с Хильгером друзьями, он взял с меня обещание еще раз заглянуть к нему.

В «КАЗАЦКОМ» БАТАЛЬОНЕ У «АТЛАНТИЧЕСКОГО ВАЛА»

В январе – феврале 1944 года курсы переводчиков с русского языка были завершены. Я ждал направления на Восточный фронт, где намеревался, как только представится возможность, перейти на другую сторону баррикады, на сторону правды.