В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста, стр. 68
Наш водитель – солдат из вермахта, его имени я также не запомнил – родился в Эльзас-Лотарингии и казался больше французом, чем немцем. После оккупации Франции он был призван на военную службу в вермахт и, пройдя краткосрочные курсы, служил шофером в Германии или в прифронтовых районах. Говоря о Франции и французах, он никогда не прибегал к нацистскому жаргону, всегда выражался весьма корректно. По-французски он говорил столь же свободно, как и по-немецки, однако совершенно не владел каким-либо из славянских языков. По специальности он являлся автослесарем, хорошо знал свою автомашину и обладал бесценным умением добывать везде горючее. Он так же быстро и умело выполнял несложные ремонтные работы. Ему, судя по всему, мало нравилась роль солдата нацистской Германии. Когда я дал ему понять, что ему совсем не обязательно стоять передо мной навытяжку, поскольку я по натуре прирожденный штатский, он, кажется, проникся ко мне симпатией.
Я с самого начала стремился установить с обоими своими сотрудниками отношения взаимного делового доверия. Рассказав им без обиняков о своем задании, выполнить которое, несомненно, будет совсем не просто, я сказал, что рассчитываю на их помощь и прежде всего на то, что при обсуждении связанных с нашей миссией вопросов они будут со мной откровенны; так же буду вести себя и я по отношению к ним. Разумеется, подчеркнул я, все, о чем мы будем говорить друг с другом, останется между нами; это будет хорошей основой для нашего сотрудничества, и мы сможем, таким образом, справиться со всеми трудностями на нашем пути.
Мы, действительно, хорошо ладили друг с другом в ходе этой поездки, довольно откровенно говорили, обменивались впечатлениями и опытом. Убежден, что, возвращаясь в Берлин, оба мои спутника были более скептически настроены относительно шансов на победу нацистской Германии в войне, глубже задумывались над ее исходом, чем в начале путешествия. Конечно, я мог вести их политическую обработку лишь гомеопатическими дозами и в той мере, чтобы не подвергать опасности самого себя. Приводя им убедительные, неприкрашенные факты, я пытался побуждать их самих делать из них правильные выводы.
Через три дня после сдачи заказа я действительно получил полную сизо-серую «повседневную дипломатическую форму» министерства иностранных дел Риббентропа. В этой форме и в легковой автомашине вермахта я выглядел, как павлин или, по меньшей мере, как тыловой генерал. По пути из Берлина в Краков мне даже ни разу не пришлось предъявлять свое удостоверение личности.
В Берлине я встретился еще с одним старым знакомым, с которым мне довелось работать в бывшем германском посольстве в Москве, г-ном Баумом. Теперь он служил в бюро Розенберга, которое занималось вопросами «завоеванных восточных областей», управлением ими и их эксплуатацией германским империализмом. Баум в течение многих лет работал в германском посольстве в Москве в качестве пресс-атташе. Он играл там немаловажную роль, занимаясь какими-то таинственными махинациями. Я хотел прежде всего разузнать у него, чем занимался теперь в Киеве бывший директор Института Восточной Европы в Бреслау, тогдашний профессор, а теперь майор Кох.
Баум был со мной вполне откровенен. Когда я рассказал ему о предстоявшей мне работе во Львове и Киеве, он коротко и сухо сказал, что желает мне успеха, но думает, что моя поездка вряд ли увенчается особым успехом. Его давний друг профессор Кох, сказал он, также занимается безнадежным делом. Его послали в Киев, чтобы готовить создание сепаратного украинского государства под протекторатом Германии. Однако в Берлине уже сложилось мнение, что Украина, собственно, слишком богатый край, чтобы оставить его самим украинцам, и необходимо подыскать гораздо более тесную форму его привязки к «велико-германскому рейху». Теперь уже не может быть и речи о самостоятельном украинском государстве, даже если это было бы лишь чистой формальностью. Но поскольку профессор Кох уже начал по поручению Розенберга поиски среди украинских эмигрантов и на самой Украине людей, которые более или менее подходили бы для министерских постов и выполнения других административных функций, у него сейчас по горло неприятностей. Гестаповцы начали арестовывать и ликвидировать его людей. Но он готов дать мне письмо к своему другу Коху при условии, что по возвращении в Берлин я расскажу ему, что же, собственно, происходит теперь в Киеве – он изо дня в день получает оттуда ужасные сообщения.
В столице «генерал-губернаторства»
О первых двух этапах моего путешествия, об обстановке в Бреслау и Катовице рассказывать особенно нечего. Конечно, проезжая Бреслау, я навестил Шарлотту и нашего сынишку, которые, как уже говорилось, жили неподалеку от Бреслау, в Ротбахе.
В Кракове, в представительстве берлинского МИД у «генерал-губернатора» Франка – после 1945 года он понес заслуженную кару – уже знали о моем приезде. Но посланника фон Вюлиша в то время в городе не было, и беседа с ним могла состояться лишь через два дня. Таким образом, у меня оказалось свободное время и я мог оглядеться в городе. Хотя военных разрушений было здесь не так уж много, город произвел на меня потрясающее впечатление. Повсюду – нацистские солдаты. У ворот старинного дворца польских королей Вавеля стояли вооруженные с головы до ног эсэсовцы. В самом Вавеле теперь размещалась резиденция нацистского «генерал-губернатора». Город, в котором раньше кипела жизнь, теперь, казалось, задыхался в тисках фашистского террора.
Посланник фон Вюлиш с большим интересом выслушал мой рассказ о Москве и Советском Союзе. Сообщение о моем служебном задании он поначалу лишь принял к сведению. Но потом пригласил меня к себе домой поужинать. Там, сказал он, у нас будет достаточно времени, чтобы спокойно и без помех обсудить все за бутылкой вина. В заключение он вручил мне полученную в Кракове и предназначенную для меня телеграмму министерства иностранных дел. Телеграмма содержала уведомление, что «фюрер и рейхсканцлер» Адольф Гитлер одобрил предложение имперского министра иностранных дел Риббентропа и распорядился принять меня на дипломатическую службу, присвоив мне звание секретаря посольства. Кроме того, в связи с эвакуацией сотрудников бывшего посольства в Москве я награжден орденом «За военные заслуги» II класса. Подписанный «фюрером и рейхсканцлером» документ о присвоении мне звания и орден я получу по возвращении в Берлин в отделе кадров министерства иностранных дел. Фон Вюлиш поздравил меня, а я в свою очередь поблагодарил его за признание моего труда.
Во время ужина за бутылкой вина между Вюлишем и мной возникла другая атмосфера. Он начал беседу, заметив, что после моего перехода на дипломатическую службу мы стали коллегами в прямом смысле слова. В годы нашей совместной работы в Варшаве он оценил меня как надежного и умеющего молчать сотрудника. Поэтому он намерен совершенно откровенно говорить со мной о трудностях, которые ожидают меня при выполнении служебного задания. Он, правда, не знает во всех деталях обстановку в Лемберге, но что касается положения польской интеллигенции, то, по его мнению, оно вряд ли существенно отличается от обстановки в Кракове.
Затем он рассказал мне о том, что сделали нацистские оккупанты с образованными поляками в Кракове, и не только в Кракове. Совершенно очевидно, сказал он, что имеется высочайшая директива о физическом уничтожении польской интеллигенции и эту директиву применяют повсюду. Правда, МИД не информировал его о том, что имеется подобная директива.
В Кракове, после того как «генерал-губернатор» приступил к своим обязанностям, произошло чрезвычайно неприятное событие. С тех пор ему, фон Вюлишу, постоянно приходится заниматься этой историей. После того как г-н Франк приступил к своим обязанностям, профессоров Краковского университета и других высших учебных заведений Кракова лично или через объявления в газетах пригласили на торжественное собрание по поводу якобы предстоявшего вскоре возобновления занятий в высших учебных заведениях. Поскольку польские ученые были чрезвычайно заинтересованы в открытии высших учебных заведений, зал Краковского университета оказался переполненным. Царила атмосфера напряженного ожидания. Потом, когда все входы и выходы были заняты эсэсовцами, в зале возникло некоторое беспокойство. Вместо ожидавшегося докладчика на трибуне появился эсэсовский офицер, который потребовал от присутствовавших соблюдать тишину и выстроиться парами в проходах зала между креслами. Затем колонны тронулись. У выхода из университета польские участники собрания были посажены в стоявшие на площади грузовики и доставлены в различные концлагеря, прежде всего в Заксенхаузен, а также в Освенцим. Многие из них там уже умерли. «Торжественное собрание» было организовано лишь для того, чтобы одним махом арестовать и ликвидировать большую часть живших в Кракове польских ученых.