В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста, стр. 52

Советоваться о моих банальных личных делах с московскими друзьями из Красной Армии, которые, конечно, знали, почему я так стремился выбраться из гостиницы, мне показалось неуместным. К тому же у меня сложилось впечатление: считая военную конфронтацию с фашистской Германией неизбежной, они думали, что дело до этого дойдет лишь года через два-три. На все мои попытки убедить их в том, что вторжения фашистских армий следует ожидать значительно раньше, возможно всего лишь через несколько месяцев, они отвечали недоверчивой улыбкой и приводили свои аргументы. Таким образом, свои жилищные проблемы я должен был решать сам.

Взвесив все «за» и «против» и посоветовавшись с Шарлоттой, которой, конечно, не терпелось вместе с нашим маленьким сыном поскорее перебраться в Москву, я все же решил со всей серьезностью и энергией улаживать свои жилищные дела так, будто я ничего и не подозреваю об изменении общей политической обстановки и день ото дня возраставшей угрозе войны. Я принял все меры к ускорению отправки в Москву моей хранившейся в Берлине мебели и ящиков с домашними вещами, вывезенными из Варшавы. Оплату пересылки вещей должно было произвести германское министерство иностранных дел. К организации переселения моей семьи я подключил также посольство в Москве, чем подчеркнул важность и срочность пересылки мебели и вещей.

Наконец в начале мая 1941 года в Москву прибыл большой ящик с моими вещами, которые были доставлены в новую квартиру. А к этому времени большинство сотрудников посольства ввиду все более явно приближавшейся войны уже отправили в Германию свои семьи и наиболее ценные домашние вещи.

Массовое бегство с объемистым «курьерским багажом»

Работая в Москве, большинство дипломатов довольно дешево приобретали ценные произведения искусства, ковры, украшения из золота, драгоценные камни, иконы. Это все были вещи, вывоз которых из Советского Союза был запрещен и которые поэтому стремились вывозить под видом дипломатического багажа или курьерской почтой. «Канцлер» Ламла, в обязанности которого входило обеспечение технической стороны отправки на родину жен дипломатов, просто стонал от огромного числа документов на багаж этих «беженцев из Москвы». Он должен был готовить для них эти документы как для дипкурьеров или «особых» курьеров. Он жаловался мне на то, что содержимое множества запломбированных мешков, в которых якобы находилась служебная, дипломатическая почта, на самом деле составляли различные ценные вещи. Так, освобожденные от таможенного досмотра, эти вещи, следовавшие с женами дипломатов или с другими «особыми» курьерами, переправлялись в Германию.

Советские службы, конечно, знали об этой массовой эвакуации, о которой и я не раз со многими подробностями рассказывал моему советскому другу.

Генерал Кёстринг, который после нескольких месяцев отсутствия вновь появился в Москве за несколько недель до военного нападения, в донесении своему командованию в Берлине характеризовал эту обстановку следующим образом: «Однако с двумя явлениями в посольстве я не могу примириться и уже высказал на сей счет свое мнение со всей определенностью. Это те же самые явления, свидетелем которых я был в Чехословакии и о которых мне пришлось прямо сказать послу как о недостойных. Поскольку эти явления уже произошли и неизбежно будут иметь последствия, питая различные слухи, мне приходится воздержаться от принятия каких-либо служебных мер. Они вызвали бы в высших инстанциях разговоры и пересуды, которые я считаю в настоящее время вредными. Одно из этих явлений я назвал бы вывозом ценностей. Насколько мне известно, в Германию в течение последних недель вывезено огромное количество чемоданов с ювелирными изделиями, серебром, ценными вещами, например мехами, коврами и другим барахлом. Это – факт. Что же можно сделать теперь, когда все это уже случилось? Ведь в этом участвовали как подчиненные, так и руководители. Последствия таковы, что, поскольку эту переправку ценностей можно утаить разве что от посыльных, но не от русских наблюдателей, она дает пищу самым диким слухам. Как недостойно все это!.. Другие последствия мне представляются еще более серьезными. Как и в Чехословакии, все, что я еще раз называю барахлом, через границу могут переправить лишь те, у кого есть дипломатический паспорт, то есть высокопоставленные чиновники. И еще: почти все жены дипломатов из нашего посольства уже удрали. Кое-кому из них, возможно, действительно нужно выехать, но большинству, конечно, нет. Можно представить себе, что думают жены других служащих и машинистки посольства, когда они видят, как их подруги с дипломатическими паспортами удирают… И хотя мое мнение нередко считают грубым, я, несомненно, прав: «Бабам на войне делать нечего». Нужно ли, чтобы все прибывающие для усиления посольства сотрудники везли с собой семьи? Они приезжают сюда, наедаются до отвала маслом и икрой, увешивают себя мехами и ожерельями, купленными за дешевые рубли, а потом отваливают или по меньшей мере стремятся спасти свое добро в ущерб великому делу, во вред нашим единству и сплоченности… Я испытываю грешное желание, чтобы бомбы англичан попали в те дома, где хранится это вывезенное недостойным путем в Германию добро».

Замечу, что с текстом этого донесения Кёстринга я впервые познакомился в одной из послевоенных публикаций.

К этому написанному в форме личного письма донесению, адресованному начальнику Кёстринга в Берлине генералу Матцки, было приложено примечание полковника генерального штаба Кребса, замещавшего Кёстринга на посту военного атташе в Москве примерно с середины марта до начала мая 1941 года. Кёстринг якобы был тогда болен. В действительности же Кребс, который играл немаловажную роль в конкретной подготовке военного нападения на Советский Союз, явно хотел лично ознакомиться на месте с состоянием обороноспособности Советского Союза. Генерала Кёстринга в Берлине упрекали в том, что он, как и посол фон дер Шуленбург и советник Хильгер, переоценивал обороноспособность Советского Союза и был склонен «принимать советскую пропаганду за чистую монету».

1 Мая 1941 года в Москве

Для Кребса, в соответствии с его заданием, было важно посмотреть военный парад 1 Мая 1941 года на Красной площади Москвы, поскольку ожидалось, что, учитывая столь напряженную обстановку, Советский Союз покажет там кое-что из своей новейшей военной техники. Ведь промышленникам нацистской Германии, которые приезжали в Советский Союз в сопровождении опытных разведчиков, показывали современные заводы. Это производило на членов немецких делегаций большое впечатление. Но сутью выводов, которые делали из отчетов своих людей алчные германские империалисты, было не «Остерегайтесь пожара! Если мы нападем на Советский Союз, то будем иметь дело с чрезвычайно серьезным противником!», а «Все это должно принадлежать нам! Мы должны немедленно выступить, иначе риск нападения станет слишком велик».

После первомайского парада полковник Кребс был на приеме, устроенном послом в связи с его предстоявшим возвращением в Берлин. На этом приеме я воспользовался предоставившейся возможностью и в присутствии некоторых руководящих сотрудников посольства спросил Кребса, как он оценивает парад. Он был чрезвычайно раздражен. Теперь, когда мне известны некоторые взаимосвязи, я хорошо понимаю причины этого раздражения. Парад 1 Мая 1941 года на Красной площади Москвы не согласовывался с официальными оценками военной силы Советского Союза, которые давали фашисты при самом деятельном участии Кребса Германский империализм серьезно недооценивал военную мощь Советского Союза. Того, что было показано 1 Мая на Красной площади, согласно оценкам фашистов, просто не могло быть. Поэтому в ответ на заданный мной вопрос Кребс заорал: «Все вы здесь слишком верите советской пропаганде! Считая нас, немцев, дураками, Кремль хочет заставить поверить, что участвовавшая в параде дивизия действительно оснащена оружием, которое сегодня провезли по Красной площади. Если речь идет о трех показанных на параде длинноствольных орудиях, то они изготовлены на пльзеньском заводе «Шкода». И мы точно знаем, что во всем Советском Союзе имеются всего лишь три таких орудия. Это значит, что современная техника, которую мы видели на параде, собрана со всего Советского Союза, чтобы произвести впечатление на иностранцев, которых здесь считают дураками».