В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста, стр. 2
Во время этой поездки, продолжал он, необходимо прежде всего избежать каких-либо инцидентов. Ведь в нынешней напряженной политической атмосфере малейшее происшествие может повлечь за собой неприятные последствия. И поскольку я знаю польский язык и имею обусловленный характером моей деятельности – я был тогда научным сотрудником главного политического отдела посольства – опыт общения с польскими властями, мне надлежит возглавить эту группу отъезжающих. Билеты в спальном вагоне уже заказаны. Подлежащие отправке сотрудники уведомлены. И если в пути все же возникнут непредвиденные трудности, я должен немедленно сообщить об этом ему, а он сделает в Варшаве все необходимое, чтобы помочь нам. По прибытии в Берлин мне следует явиться в министерство иностранных дел и позаботиться о том, чтобы его немедленно уведомили о нашем приезде.
Слушая все это, я не испытывал особого удовольствия. В середине августа я предпринял небольшую «прогулку» в Берлин, чтобы прежде всего повидаться с бывшим в течение многих лет помощником военного атташе посольства майором Эберхардом Кинцелем. В течение многих лет его главным занятием был военный шпионаж в Польше. Мне было известно, что теперь он участвовал в проводившейся в Берлине и Потсдаме подготовке явно предстоящего в ближайшее время нападения на Польшу.
Он прямо, без утайки говорил о приближавшейся войне. Гитлер приказал, чтобы полная готовность к военному нападению была обеспечена к 00 часов 26 августа. После этого речь могла идти всего лишь о каких-то часах. И он надеется, что какой-нибудь подлец не устроит что-нибудь подобное Мюнхену и не лишит нас возможности показать всему миру, что такое блицкриг. «Польша, – заметил мой собеседник, – будет просто смята гусеницами наших танков. Через пару недель все будет кончено».
Это было неприятное ночное путешествие. Я не исключал, что скорый поезд Варшава – Берлин, в котором находилась моя группа сотрудников посольства, мог где-то в районе германо-польской границы попасть в круговорот начавшихся военных действий. Кроме того, я задавал себе вопрос, не приложило ли руку к моему назначению руководителем этой группы гестапо?
Товарищу Рудольфу Гернштадту уже пришлось выехать из Варшавы, и теперь он, видимо, находился в Москве. Посоветоваться в польской столице с товарищами в эти последние драматические предвоенные дни я уже не мог. Взвесив все «за» и «против», я решил выехать в Берлин в соответствии с данным мне поручением. Моя жена Шарлотта с нашим трехлетним сыном Петером была уже у своих родителей в Бреслау (ныне Вроцлав).
Последние предвоенные часы
О сне нечего было и думать. Военное нападение Гитлера на Польшу, которое – в этом я был убежден – приведет ко второй мировой войне, еще не началось. Но мне было неясно, сколько времени оставалось до военной катастрофы – часы или дни. Было очевидно, что нормального мира уже больше нет. На вокзалах становилось заметно, что правительство Польши начало принимать всерьез смертельную угрозу со стороны германского фашистского империализма. «Санационный» режим, в правительстве которого решающую роль играл к тому времени уже польский авантюрист и друг Геринга министр иностранных дел Бек, слишком долго пособничал аннексионистской политике гитлеровской Германии. Теперь, после присоединения к Германии Австрии, а также раздела и оккупации Чехословакии, следующей жертвой была избрана Польша. Польское правительство до самых последних недель не хотело принимать это всерьез.
Под нажимом Лондона и Парижа, добивавшихся частичного удовлетворения требований германских фашистов и не хотевших раздражать Гитлера, в Польше до сих пор не была объявлена всеобщая мобилизация. Но вокзалы были забиты встревоженными людьми. Чувствовалась нескрываемая ненависть к виновникам происходившего, к немцам. Говорить в этой накаленной атмосфере по-немецки значило вызвать инцидент.
Я обратился к членам моей группы с просьбой по возможности не выходить из купе во время следования по территории Польши, не открывать окна и не зажигать в купе свет, избегать разговоров с другими пассажирами. Забрав у членов группы паспорта, я передал их вместе с хорошими чаевыми проводнику, которого попросил выполнить за нас все формальности на границе, а нас по возможности не будить; но если у пограничников возникнут все же к нам какие-либо вопросы, то я, разумеется, буду готов ответить на них. Я исходил из того, что польская разведка, которая, конечно, следила за нашей старавшейся не привлекать к себе внимания группой, не являлась, как и мы, заинтересованной в каких-либо инцидентах. Ведь эти инциденты немедленно были бы использованы фашистским правительством для усиления антипольской милитаристской пропагандистской кампании, которая и без того достигла небывалого размаха.
Где-то после двух часов ночи поезд по расписанию сделал остановку в Познани. На польскую пограничную станцию Збажинь мы прибыли с опозданием. Отсюда до немецкой пограничной станции Нойбенчен (ныне Збоншинек) было всего лишь несколько километров. Стрельбы не было. Но то здесь, то там – я не мог определить, на немецкой это или на польской стороне, – в воздух взлетали сигнальные ракеты.
Моя сделка с проводником удалась – я часто прибегал к ней, совершая один воскресные поездки в Берлин, чтобы встретиться с товарищами-коммунистами. Польские пограничники в Збажине ограничились вопросом, нет ли у нас с собой запрещенных к провозу вещей. Стоянка затянулась, было уже 4 часа утра. В 4 часа 30 минут начнет светать. Это время я считал критическим, потому что именно в этот ранний час обычно начинались военные действия. Внезапно поезд тронулся. На платформе Нойбенчен было полно людей в фашистских гимнастерках и в военной форме. Наш поезд быстро отправили в Берлин. Прибыв туда, я снял номер в гостинице «Центральная» у вокзала Фридрихштрассе. В 10 часов утра 26 августа я, как мне и было предписано, явился в министерство иностранных дел, расположенное на тогдашней улице Вильгельмштрассе.
Там я оставил список прибывших со мной сотрудников посольства в Варшаве, попросив немедленно уведомить о нашем приезде советника посольства фон Вюлиша. Дежурный сотрудник министерства, который не знал об указании отправить из Варшавы в Берлин группу людей, даже вначале не поверил, что мы беспрепятственно пересекли германо-польскую границу именно в эту зловещую ночь. Он также предполагал, что вторжение в Польшу начнется ранним утром 26 августа. Один добрый знакомый по секрету сообщил мне, что нападение было отложено в самый последний час.
Неувязки при переносе срока нападения
Фашистский вермахт действительно получил 25 августа приказ начать военные действия против Польши на всех предусмотренных фронтах на следующий день, то есть 26 августа в 4 часа 15 минут. О приказе обеспечить полную боевую готовность к 0 часов 26 августа уже говорилось выше. Но еще 25 августа около 19 часов 30 минут приказ о нападении был отменен, судя по всему, из-за международных осложнений. Позднее срок нападения был окончательно назначен на 1 сентября 1939 года. Хотя механизм агрессии уже заработал, еще удалось дать отбой, правда, при этом произошло несколько неувязок.
Так, «особая команда» переодетых в польскую военную форму нацистов начала на рассвете 26 августа атаку на польскую пограничную заставу на важном участке польско-словацкой границы, откуда крупные танковые соединения фашистского вермахта должны были нанести удар по важным промышленным центрам Польши. В соответствии с приказом «особая команда» уничтожила польскую пограничную заставу и захватила горные проходы, открыв путь для фашистских танков. Но танковой атаки на сей раз не последовало. Танковые части были своевременно уведомлены об отмене приказа о нападении. В то же время ввиду неисправности своей радиоаппаратуры «особая команда» фашистских солдат в польской военной форме, которая уже продвинулась далеко в глубь польской территории, сообщения об отмене приказа не получила. Вечером 26 августа, еще до соприкосновения с крупными подтягивавшимися к границе польскими частями, она отошла на территорию Словакии. Но об этих деталях я узнал намного позднее.