Толстый мальчишка Глеб, стр. 29
Глеб поправил свои очки и ничего не ответил. Он долго молчал, помогая травинкой муравью, волочившему громадную муху в свою кладовую, потом спросил:
— А где он — дом двадцать один?
— Эх ты! — опять усмехнулся Мишаня. — Сколько время на Гусиновке живешь, а домов не знаешь. Где мы пьеску смотрели: пост этот самый…
И вдруг он сообразил:
— А что, если они тебя заматывают, чтоб отомстить? Придешь, а они как схватят, как начнут…
Сперва и Глеб рот разинул: не думал он, что таким вот образом может дело обернуться, потом начал себя успокаивать:
— Да ну-у… Не затем этот пост устроен, чтоб драться. И учительница у них руководит. Она не позволит, чтоб схватывать.
— А кто их знает, — продолжал пугать его Мишаня. — Уйдет куда-нибудь Галин Петровна, они и… Может, тебе охрану захватить? Я пойду, Гусь, другие ребята… Эх, жалко, оружия не успели сделать, а то как бах! бах!..
— Нет! — замотал головой упрямый Глеб. — Я думаю, это просто ответ на наши письма. Она решила словами сказать, безо всякой канители.
— А говорят, ты чуть не каждый день шлешь.
— То брату… Руслану…
— Об чем же ты ему так много пишешь?
— Да так… Обо всем… Все описываю…
— А он не приедет?
— Нет… Ему некогда. Занят он.
— Чем?
— Да так… Вон Колюнька плетется. Сейчас мы у него все до капли разузнаем.
— Мишань, а Мишань… — заныл Колюнька, подойдя к смородине. — Вы где? Можно, я к вам?
— Лезь!
Колюнька ловко пролез между кустами, огляделся, съел несколько смородинок и сказал:
— Как тут хорошо! Как в воде… Все такое… зеленое…
— Лучше, чем под крыльцом?
— И не сравнять! — кивнул Колюнька. — Можно, я сюда свои игрушки принесу, буду с вами жить?
— Давай живи! — разрешил Глеб. Мишаня тоже не возражал, довольный, что новая его квартира всем, кого ни спроси, нравится.
— Когда Нина тебе письмо давала, что она говорила? — спросил Колюньку Глеб.
— Забыл… — ответил Колюнька. — Постой, сейчас вспомню…
Двигая бровями, он долго вспоминал, наконец, радостно объявил:
— Вспомнил! Говорит: на, отдай Глебу.
— И больше ничего?
— Ничего. Еще сказала: приходи скорей на экскурсию.
— Мне приходить? — не понял Глеб.
— Да нет! Это только для маленьких экскурсия! Больших не брали. Я ходил, Маринка ходила, Фриц… много народу! Галин Петровна нас водила.
— А Нина?
— И она тоже… Только она не считается: с Галин Петровной были! Смотрела, чтоб мы не потерялись… Знаешь, кого мы там видели? Собачища черная, чужая… подошла, хотела нас кусать, потом не стала. Нинка дала мне сахарок, чтоб я не сам ел, а ей дал. Я дал — так она и схряпала. Потом хвостищем — виль! виль! — еще просила, но больше у нас сахарков не было!.. Проводила нас немножко и пошла назад — куда-нибудь к себе домой. Интересная экскурсия была! Козявки эти по воде так и бегают, как на коньках!
— Какие козявки?
— Да в озере же! Вот беспонятный! Нас к озеру водили. На луг, козявок водных смотреть. Галин Петровна нам все рассказала про них… Я все понял, ничего не позабыл… Интересно! А еще знаешь кто там был? Жук водяной! Такой черный, большой, лапами — вот так! Вот так! — Колюнька показал, как ворочает лапами водяной жук. — Он рыбок кусает. Вспомнил: она еще говорила про письма.
— Ну! — нетерпеливо подтолкнул его Глеб.
— Говорит: отдал письмо? Я говорю: отдал. Она говорит: молодец!
— Ну?
— И все. А что еще? Мы про козявок разговаривали, а не про письма! Скоро к ручью пойдем, камушки нам будут показывать. Глеб, тебе камушков принести?
— Не нужны мне твои камушки. Сам могу набрать.
— Те будут особенные…
Заслышав в соседнем саду Маринин голос, Колюнька ушел туда, проползя через такое маленькое отверстие под забором, что, казалось, и кошке не пролезть.
Мишаня покачал головой:
— Вот еще навязался! Как не догадался я сразу его разогнать! Повадился сюда ходить, всех мельничков распугает. Маленькие, они знаешь какие дотошные…
Но Глеба одолевали свои заботы.
— Колюнька что, — задумчиво говорил он. — Колюньке скажи, он и не полезет… Маленького ничего не стоит обмануть… А вот письмо это у меня в голове сидит. Ладно, до завтрашнего дня еще много времени остается.
КАК ГЛЕБ ПОССОРИЛСЯ С МИШАНЕЙ
Наутро Мишаня отнес последнюю резину Лаптяне, взял у него ломик и слегка потренировался: выломал у забора и у курятника несколько досок, прибил их назад, изломал на куски старую тележку, отодрал пару обручей у кадушки, а тут и Глеб с Колюнькой явились.
Колюнька волок много всякого добра, чтоб у Мишани жить: лопатку, ведерко, совок, ковырялки всякие… Одна мисочка в руках не поместилась, и он держал ее подбородком.
Он свалил все на землю и радостно объявил:
— Я пришел! Можно мне в смородину?
А между прочим, такого жильца нипочем нельзя было пускать в смородину, близко к мельничкову гнезду: он сразу начнет шнырять везде, лазить, пробираться, вмиг углядит гнездо и будет сто раз на дню птенцов проведывать а то и в руки их брать.
Мишаня отчаянно посмотрел на Глеба. Глеб понял и, подмигнув, сказал Колюныке:
— Туда нельзя… Там… лизень сидит…
Колюнька широко раскрыл глаза и уставился на Глеба.
— Да-а… — продолжал Глеб, подмигивая Мишане. — Вот ты туда полезешь, а он тебя так и оближет. И длинный же у него язык… мокрый!
Видно представив себе лиэнев язык, Колюнька вздрогнул и спросил:
— А он… живой?
— А как же!
— А… вас он уже лизал?
— Лизанул по разу, насилу убежали.
— А… зачем он так?
— Так ему нравится… Характер такой, — подхватил Мишаня.
Колюнька задумался. Потом спросил шепотом, озираясь на сад:
— А откуда он прилез?
— Наверно, из леса, — врал Глеб. — Откуда же еще! А может, из-под пола, мы там недавно уборку производили, спугнули… Или с чердака… Так что ты в смородину не ходи. Играй где-нибудь тут. А то оближет языком своим липким…
Колюнька постоял, подумал и решительно оказал:
— Его надо прогнать!
— Кто же его прогонит? — опросил Мишаня.
— Вы!
— Мы сами его боимся, — сказал Глеб. — Потому оттуда ушли. Он вообще-то на одном месте сидит, вылезти не может. Ног у него нету… далеко бегать не умеет… Ты только близко не подходи, а так он смирный.
Это немножко успокоило Колюньку, и он приступил к своим обычным занятиям: обозрел двор сквозь красное стеклышко, раздавил об лоб несколько надутых цветков повители, поговорил с поросенком на поросячьем языке и угостил его сорванной молочайной, но сам все время поглядывал в сторону сада.
Мишаня сразу приметил, что у Глеба совсем другое настроение, чем вчера: он похаживал горделиво, грудью и животом вперед, наподобие Петухана Курлыканыча, поджав губу, и вихор у него на затылке победоносно торчал вперед. Очевидно, он знал какую-нибудь важную новость и ему не терпелось рассказать ее Мишане, только возможности не было.
Сестра Верка то все сидела под крыльцом, шуршала там, чем-то стукала и звенела, наверно пересчитывая и перетирая свои пузырьки, а как пришел Глеб, сразу вылезла и принялась гулять поблизости, чтоб расслышать, о чем толкуют Мишаня и Глеб.
Но они сами были умные, поэтому вышли на улицу — поговорить там свободно, на просторе.
— Ходил? — спросил Мишаня.
Глеб самодовольно кивнул.
— И что?
Глеб приступил к рассказу:
— Тут много чего произошло… Я буду все по порядку рассказывать, чтоб тебе понятнее. Потому что тут тебя касается. И других тоже. Значит, так. Пошел я к шести часам, как уславливались. Ты думаешь — один? Нет! Ты думаешь — с кем? С Братцем Кроликом и Лаптяней! Я сначала не хотел их брать: неудобно ведь целой оравой заявляться, раз разговор секретный, правда? Но они пристали: возьми да возьми, мы так будем, не помешаем… Пришлось взять. Приходим на пост, они со мной не пошли, сели под забором. А в калитке уже стоит думаешь кто? Галин Петровна! Увидела меня и говорит: здравствуй, Глеб! Оказывается, она меня знает! И тебя знает! А где, говорит, твой друг Мишаня?