Последнее искушение Христа, стр. 24
И тогда Мария Магдалина сорвалась с постели, отшвырнула прочь простыни и зарыдала.
Глава 8
В пустыне за Геннисаретским озером возвышалась упрятанная среди пепельно-красных скал, вклинившаяся в них, возведенная из пепельно-красного камня обитель. Была полночь. С неба низвергался потопом проливной дождь. Гиены, волки, шакалы и где-то совсем далеко львиная чета завывали и рычали, разъяренные непрерывно чередующимися ударами грома и молний. Погрузившаяся в непроницаемый мрак обитель время от времени вырывалась на свет, очерченная вспышками молний, словно сам Бог Синая стегал ее бичом. Распростершись ниц в своих кельях, монахи молили Адонаи не топить землю вторично. Разве не дал Он слова прародителю Ною? Разве не соединил Он радугой землю с небом в знак примирения?
Только в келье настоятеля горел семисвечный светильник. Стройный, с ниспадающей волнами на грудь белой бородой настоятель Иоаким, тяжело дыша и закрыв глаза, сидел с крестом в руках на высокой скамье из кипарисового дерева и слушал.
А слушал он стоявшего напротив перед аналоем юного послушника Иоанна, который читал пророка Даниила:
«Видел я в ночном видении моем, и вот четыре ветра небесных боролись на Великом Море. И четыре больших зверя вышли из моря, непохожие один на другого. Первый — как лев, но у него крылья орлиные; я смотрел доколе не вырваны были у него крылья, и он поднят был от земли и стал на ноги, как человек, и сердце человеческое дано ему. И вот еще зверь, второй, похожий на медведя, стоял с одной стороны, и три клыка во рту у него, между зубами его; ему сказано так: «Встань, ешь мяса много!» Затем видел я: вот еще зверь, как барс, на спине у него четыре крыла, и четыре головы были у зверя сего, и власть была дана ему…»
Послушник прервал на какое-то время чтение, встревоженно повернул голову и посмотрел на настоятеля, потому как не слышал больше ни его стона, ни беспокойного царапанья ногтей о скамью, ни дыхания. Не умер ли настоятель? Уже несколько дней он отказывается принимать пищу, возроптал на Бога и желает умереть. Он желает умереть — так недвусмысленно объявил братии настоятель, — чтобы душа его избавилась от бренности телесной, вознеслась в небо и отыскала там Бога.
Настоятель Иоаким возроптал на Бога и непременно должен был увидеть Его, поговорить с Ним, но свинцовая тяжесть тела была тому препятствием, и настоятель решил отринуть тело, повергнуть его наземь, чтобы сам он, подлинный Иоаким, вознесся на небо и поведал Богу свои жалобы. Это был его долг. Ибо не он ли был одним из Отцов Израиля? У народа есть уста, но лишен он речи и не может предстать перед Богом, дабы поведать о своих горестях, Иоаким же может и должен сделать это.
Послушник смотрел на лежащую под семисвечником голову настоятеля, зачахшую, словно изъеденная шашелем старая древесина, изнуренную солнцем и постами. Как походила она на вычищенные дождями черепа прадавних животных, которые попадаются иногда идущим через пустыню караванам! Какие только видения не зрела эта глава, сколько раз вместо небес разверзалась перед нею адская преисподня! Мозг стал лестницей Иакова, по которой то поднимались ввысь, то вновь опускались долу все чаяния и надежды Израиля!
Настоятель открыл глаза и увидел перед собой мертвенно бледного послушника. В мерцании светильника русый пушок девственно искрился на его щеках, а большие глаза были полны печали и смятения.
Строгое лицо настоятеля смягчилось. Он очень любил этого своенравного юношу, которого некогда отнял у его отца, почтенного Зеведея, привел сюда и отдал Богу. Настоятелю нравились его послушание и дикость, его молчаливые губы и ненасытные глаза, его мягкость и горение. «Когда-нибудь этот юноша будет говорить с Богом, — думал настоятель. — Он сделает то, чего не смог сделать я, а две раны, рассекшие мне плечи, он обратит в крылья. Живым я не вознесся в небо, но он вознесется».
Как-то раз Иоанн пришел вместе с родителями в обитель на праздник Пасхи. Настоятель, состоявший в дальнем родстве с почтенным Зеведеем, оказал им радушный прием и накрыл стол. А за едой Иоанн, которому едва исполнилось в ту пору шестнадцать лет, почувствовал, как взгляд настоятеля, опустившийся ему на затылок, вскрывает череп и проникает, словно солнце, сквозь черепные швы в мозг. Он вздрогнул, поднял глаза, и два взгляда встретились в воздухе над пасхальной трапезой… С того самого дня рыбачий челн и все Геннисаретское озеро стали слишком тесными для юноши, он стонал, чахнул, и однажды почтенный Зеведей не выдержал. — Не рыба у тебя на уме, — крикнул он сыну, — а Бог, так ступай-ка лучше в обитель! У меня было двое сыновей, но Богу захотелось, чтобы я поделился с Ним. Ну, что ж, давай поделимся, если Ему так угодно!
И вот настоятель смотрел на стоявшего перед ним послушника. Он уж было собрался пожурить его, но при взгляде на юношу лицо настоятеля смягчилось.
— Почему ты остановился, дитя? — спросил он. — Ты умолк посредине видения. Так негоже. Это ведь пророк, и его следует чтить.
Юноша густо покраснел, снова развернул на аналое кожаный свиток и снова принялся читать монотонным, приличествующим псалмам голосом:
«После сего видел я в ночных видениях, и вот — зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прочих зверей, и десять рогов было у него…»
— Остановись! — воскликнул настоятель. — Довольно!
Юноша испугался, услышав этот голос, и священная рукопись соскользнула на плиты пола. Юноша собрал ее, прикоснулся к ней губами, поцеловал и отошел в угол, устремив взгляд на своего старца.
Вонзив ногти в скамью, настоятель кричал:
— Свершились все твои пророчества, Даниил! Четыре зверя прошли над нами: лев с крыльями орлиными прошел и разорвал нас; медведь, мясом евреев кормящийся, прошел и пожрал нас; барс о четырех головах, что суть Восток и Запад, Север и Юг, прошел и загрыз нас. Но пребывает над нами, не прошел еще и не ушел прочь нечестивый зверь с зубами железными, о десяти головах. Весь позор и весь ужас, которые Ты предрекал послать нам, Ты послал, слава Тебе, Господи! Но предрекал Ты и благо, что же Ты не посылаешь его? Неужто Тебе жалко? Щедро наделил Ты нас несчастиями, так надели щедро и милостями своими! Где же Сын человеческий, обещанный Тобою?! Читай, Иоанн!
Юноша вышел из угла, где стоял, прижимая свиток к груди, подошел к аналою и снова принялся читать, но теперь и его голос стал яростным, как голос его старца:
«Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится».
Настоятель был больше не в силах сдерживать свои чувства. Он встал со скамьи, сделал, шаг, затем еще шаг, добрался до аналоя, зашатался, чуть было не упав, но вовремя тяжело оперся ладонью на священную рукопись и удержался на ногах.
— Так где же Сын человеческий, обещанный Тобою?! Твои это слова или нет? Ты не можешь отрекаться от них: вот где все это записано!
Он яростно и торжествующе ударил рукой по книге пророчеств:
— Вот где это записано! Прочти еще раз, Иоанн! Но послушник не успел даже начать: настоятель торопился, он сам схватил Писание, поднял его высоко к свету и, даже не глянув на письмена, стал возглашать ликующим голосом:
«И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится…»
Он положил развернутый свиток на аналой, посмотрел во мрак за окном.