Повесть об Атлантиде, стр. 3

— Вот что, — решительно сказал Виктор Николаевич, — я попрошу тебя больше никогда не делать подобных сообщений. Никогда! Ни мне, ни кому-нибудь другому… понимаешь?

— Понимаю, — кивнула Соня, — но почему?..

— Потому, что это нечестно! Потому, что это непорядочно! Когда я учился в школе… Знаешь, что мы делали с такими учениками? Мы их… В общем плохо им было! — выпалил Виктор Николаевич.

— Меня будут бить, если узнают, — покорно сказала Соня. — Но ведь никто не знает…

Виктор Николаевич взглянул на Соню, и на мгновение у него мелькнула мысль, что она над ним издевается. Но лицо ее было серьезно. Нет, конечно, она говорила то, что думала.

— Что же ты хочешь? — спросил он.

— Я — ничего, — ответила Соня. — Но прежняя учительница…

— Я думаю, что ты неправильно понимала свою учительницу, — перебил Виктор Николаевич. — Ты просто ошиблась. Иди домой и подумай о том, что в классе учатся твои друзья. Ты только представь на минуту, что они — твои друзья. Ты сама все поймешь…

Виктор Николаевич вошел в учительскую и закрыл за собой дверь. А девочка Соня посмотрела ему вслед с недоумением.

3. Затонувшие острова (из голубой тетради)

«… На западе равнина круто обрывалась у Великого моря.

Из-за горизонта, из призрачных и пустынных далей приходили к острову смирные, зеленые волны. Но у берега, ощутив под собой дно, волны зверели, становились на дыбы, свивались в упругие тугие валы. Вздрагивали скалы, принимая привычную тяжесть. Между камнями, покрытыми зеленым и бурым пухом, в расселины, в трещины врывались лохматые струи; они сталкивались, шипя вздымались в воздух, чтобы через мгновение упасть обратно.

На дне, подчиняясь медлительному и суровому ритму волн, плавно покачивались стебли водорослей. Словно от ветра пригибались и снова распрямлялись лепестки бледных морских цветов, похожих на распустившиеся астры.

Изо дня в день море вылизывало землю и все, что могло унести, уже унесло с собой, и поэтому даже у берега вода была прозрачна и наполнена светом, как небо перед восходом солнца. Когда море было спокойным, из глубины выплывали пестрые пучеглазые рыбы. Они шевелили кисейными плавниками, лениво тыкались носом в камни, Словно проверяли, стоит ли по-прежнему над водой этот остров. Потолкавшись у берега, они уплывали в море, погружались в глубину, пересекая косые, шевелящиеся полосы света.

Там, в бархатном илистом мраке, лежали на дне граненые колонны с вырезанными на них письменами и знаками; узорчатые решетки ограждали исполинские лестницы, вырубленные на склонах подводных гор; горбились золоченые купола храмов, похожие на остроконечные шлемы.

Если бы обитатели глубин умели думать, они удивились бы мозаичным стенам, составленным из кусочков разноцветного камня, просторным дворцам, открытым для ветров и солнца, медным жертвенным чашам, боевым палицам, вырезанным из слоновой кости, изображению Великого Змея, раскинувшего свои крылья над морем.

Все это было сделано когда-то руками людей.

И все это поглотило море.

Лишь каменный всадник по-прежнему стоял тысячи лет, не замечая, что все вокруг изменилось, и на уцелевшем клочке земли нет больше тех, кому он указал путь той ночью, когда рушились горы и звезды падали с неба на землю.

Раньше здесь была страна, лежавшая на двух островах.

На островах росли цветы и травы, не известные ныне. Там были деревья с высокими гибкими, как хлысты, стволами; на них зрели плоды, дающие питье, пищу и целебную мазь.

Зерно, брошенное в землю, через полгода отдавало тысячу зерен, и люди никогда не знали голода.

В густых лесах жили стада диких слонов, но они не нападали на людей, а приходили к их жилищам и становились их слугами.

И те, кто первыми увидели эту землю, поразились ее щедрости, красоте, богатству и сказали: «Будем жить здесь».

Они построили дворцы, вырыли каналы, воздвигли город, ставший их столицей, и назвали его Атлантидой в честь Великого моря, по которому они сюда приплыли.

И когда они рыли землю, то в глубине находили столбы и плиты, отесанные человеком, извлекали доски, покрытые письменами, и догадывались, что не они были первыми на этой земле, но не понимали, куда ушли жившие здесь до них.

Еще откопали они каменное изваяние: человека, стоящего во весь рост, с одной рукой, протянутой к небу, а другой повернутой так, будто он сыпал что-то из горсти на землю. Глаза его были закрыты, а на одежде высечены знаки двух лун и крылатый змей, заслоняющий солнце. Люди, не понимая этих рисунков, оставили изваяние стоять там, где его нашли, — на склоне горы, с которой были видны и остров и окружающее его море.

Сделав все необходимое, они стали жить, не заботясь о будущем, потому что плодородная земля снабжала их всем в изобилии. Предание говорит, что жители Атлантиды были счастливы…

Они проводили время в развлечениях: женщины украшали себя золотом и орихалком — чудесным металлом, который с наступлением ночи начинал светиться тусклым таинственным блеском; мужчины достигли такого совершенства в воинских упражнениях и защищались так искусно, что, состязаясь боевым оружием, не могли нанести друг другу даже царапины; дети атлантов не страшились прыгать в воду с самых высоких скал; смеясь и играя, они заплывали далеко в море — туда, где кувыркались в воде веселые горбатые рыбы.

Наконец настало время, когда атланты достигли такого успеха в науке, в искусстве украшения своих жилищ, что, казалось, превзошли невозможное. Они предсказывали движение звезд и направление ветра. Они вырезали из камня оконные решетки, тонкие как паутина; они научились извлекать краски из цветов и металл из земли. Из садов Правителя Атлантиды даже при легком ветре доносился нежный и тихий звон. Если ветер усиливался, то сады звучали громче, заглушая грохот прибоя; над городом, разрастаясь, вставала грозная мелодия, и тогда казалось, будто поют и земля и воздух. Это была песня садов, где все травы, кусты и деревья были сделаны из чистого золота и орихалка.

Так жили атланты.

И еще много времени прошло, прежде чем они узнали о неизбежном, и тогда к ним пришел страх…»

— Юра, ложись спать!

— Я сейчас, папа.

Голос отца ленивый, дремотный. Юрка знает: стоит посидеть тихонько несколько секунд, и отец снова заснет. Вчера он провел в воздухе восемь часов, мотаясь над тайгой на своей «шаврушке» [1], и теперь проспит, наверное, до полдня. Раньше Юрке было немного обидно, что отец работает не на больших Машинах и никогда не поднимается выше тысячи метров. Садится на петляющие таежные реки — от берега до берега можно камнем добросить, — на глухие озера, на Енисей, на каменистые пятачки в дальних станках.

Но в прошлом году при посадке «шаврушка» напоролась брюхом на топляк, и весь отряд искал отца больше суток. Тогда Юрка впервые понял, что эти невысокие стрекочущие полеты «с правом выбора посадочной площадки с воздуха» куда опаснее, чем полеты на двухмоторных рейсовых «ИЛах». И с тех пор он стал замечать, что отец иногда, придя домой, засыпает над ужином, а ночью часто разговаривает во сне.

— Юра!

— Сейчас, мам.

Но от матери не отвяжешься так просто. Она встает, надевает халат и выходит из спальни. На пороге останавливается, жмурится, ослепленная солнцем.

Два часа ночи. В конце улицы поднимается оранжевый шар. Облака и дымки над трубами выкрашены в алый цвет. В неярком утреннем свете все кажется угловатым и резким. От собаки, спящей посреди улицы, тянется непомерно длинная, лохматая тень.

С Енисея доносится дурашливый крик гагары.

Юрке не хочется спать. Он, будто нечаянно, сдвигает локтем портфель, закрывая лежащую сбоку тетрадь, и просит:

— Еще полчаса, мам.

— Ложись сейчас же! Завтра опять не добудишься. Неужели тебе дня не хватает?

— Мне к завтра сочинение… — хитрит Юрка, — я скоро кончу.