В тени горностаевой мантии, стр. 54

Анна цинично похлопала принцессу по широким лядвеям и добавила грубоватой скороговоркой, чтобы та не поняла:

— Ну, хватило бы размеру, тута, чаю, ничо не застрянет.

— Будем Hoffnung schцpfen <Набираться надежд (нем.).>… — Императрица засмеялась.

При крещении принцессу нарекли Марией Федоровной, подучили слегка русскому языку и — отправили под венец. Венчание состоялось 28 сентября и, поскольку цесаревич вдовел менее полугода, прошло без особой торжественности.

Быстро пролетело время и вот уже великая княгиня, потупив очи, доложила Екатерине, что ждет ребенка. Императрица усмехнулась, подарила ей перстенек с бриллиантом и табакерку. Невестка была по прошедшей бедности скуповата и презенту обрадовалась, как дитя. Екатерина вспомнила о миллионных долгах той первой, о том, как убивался сын по поводу ее кончины. И улыбнулась способу, коим его излечила с помощью писем несчастной к ее лучшему другу… В душе она даже похвалила себя за мудрость.

Подумала: «После, как родит, надо будет придумать ей подходящее дело». Но времени на это не нашлось — с момента свадьбы и до кончины императрицы великая княгиня умудрилась подарить российскому престолу четверых сыновей и семерых дочек. Кроме того, как и все благовоспитанные немецкие девушки, она была приучена к домашней работе, вела дневники и, чтобы потрафить свекрови, устраивала литературные вечера. Приходилось ей выступать и в роли распорядительницы придворными спектаклями, так как Павел любил, если и не сам театр, то актрис.

К супружеским обязанностям она относилась ответственно, как и ко всякому другому делу. Мужа — великого князя и наследника русского престола — почитала единственным из мужчин. И никогда не жаловалась никому даже на то, что временами супруг, не обращая внимания на постоянное интересное положение супруги, учил ее прусскому парадному шагу и ружейным артикулам.

Когда о том Анна доложила императрице, та вздохнула и махнула рукой:

— Der Apfel fallt nicht weit vom Baum, meine liebenswurdige Frau. [113] Я проходить та же школа, пока сие мне не опостылело.

Отпустив всех, кроме кабинет?секретаря, Екатерина не без некоторого раздражения взяла в руки новый выпуск журнала «Кошелек», издаваемого неугомонным Новиковым. [114]

Правда, после того, как были закрыты его журналы «Трутень» и «Живописец», наполненные политическим ядом и осмеливавшиеся в подтексте порицать «просвещенное монархическое правление», издатель сбавил тон. Теперь он нападал в основном на галломанов. Но и в «Кошельке» его статьи о нравах светского общества, возбуждали серьезное недовольство в придворных кругах.

В принципе, недовольство Двора императрицу мало волновало, тем более, что Новиков ратовал за возврат к добродетельной старине, к нравственной высоте старорусских начал. А такие мотивы были не чужды и Екатерине. Кто, как не она выступала против мздоимства и злоупотреблений? Разве она когда?нибудь была против чистоты нравов и «великости духа предков, украшенных простотою»? Конечно, она знала, что ее втихомолку осуждают за любострастие. Но не даром же говорится: «что дозволено Юпитеру, то не дозволенно быку»…

Впрочем, если быть честной, ее раздражение имело иную причину. И она не призналась бы в ней даже самой себе. Дело в том, что Екатерина сама занималась сочинительством. Мало того, что она, заполняла листки своего журнальчика нравоучительными статейками, государыня сочиняла пиесы, сочиненья драматические, больше характера сатирического. И, как всякий автор, к чужому успеху относилась весьма ревниво. Но тут нужны некоторые пояснения.

В 1769 году она велела своему секретарю Григорию Васильевичу Козинскому, взяв за основу английский журнал «Spectator» — «Зритель», приступить к изданию русского сатирического журнала. Родилась четырехстраничная «Всякая всячина», взявшая за принцип «не целить на особ, а единственно на пороки. И при этом стараться своим примером не оскорблять человечество». Главным журналистом была, естественно, она сама, не раскрывая своего авторства. Впрочем, это очень скоро стало «секретом Полишинеля». Журнальчик получился забавным, вполне безобидным и, по мере узнавания руки сочинителя, вызывал верноподданнический восторг. Но в том же году появился новиковский «Трутень», с острыми статьями, касающимися вопросов, по?настоящему волнующими общество… Кроме того, как бы, не подозревая участия императрицы во «Всякой всячине», «Трутень» порою позволял себе чувствительно жалить, полемизируя с «умеренной снисходительностью к слабостям»… Борьба была неравной и ядовитое насекомое вынуждено было сложить крылья.

Еще более острым оказался «Живописец», просуществовавший менее года. И вот — «Кошелек», куда более умеренный, скромный. Но и в нем порой намекалось, что во «"Всякой всячине" изображается скорее „слабость собственного разума“, нежели истинные причины общественных недостатков. Отсюда и раздражение, нараставшее с каждым новым выпуском „Кошелька“. Бывало, что, встречая на страницах журнала завуалированные порицания своих деяний, государыня даже плакала, повторяя: „Ну что я им сделала? За что они меня ненавидят?“… Нет, нет, она, конечно, не завидовала таланту Новикова. И внимательно просматривала все его статьи… Кончилось это для Николая Ивановича, как известно, весьма прискорбно…

Глава седьмая

В июне приехал в Петербург тридцатилетний шведский король Густав III. Молодой честолюбец, воспитанный матерью, поклонницей французской политики, он вступил на трон в смутное и тревожное время. Шведское дворянство было полно желания ограничить королевскую власть. Однако Густав нашел себе сторонников и 19 августа 1772 года произвел государственный переворот. В результате он стал абсолютным монархом. Первые годы его правления были поистине благодетельны для Швеции. Король преобразовал суды, искоренив взяточничество, навел порядок в армии и отменил пытки. Печать была объявлена свободной. Благодаря смелому займу у Голландии, вложенному в национальное хозяйство, ожило производство и расцвела пышным цветом торговля. Правда, наряду с этим, значительная часть реформ производилась и чисто кабинетно, без внимания к подлинным нуждам народа и государства. По примеру возлюбленной Франции Густав основал Шведскую академию, в которой сам же первым и получил премию за произнесенную речь. Он окружил себя писателями и поэтами, желая доказать всему миру, что является просвещенным монархом. И вот — Россия. Зачем? Король прекрасно учитывал, что для подъема престижа и усиления страны, ему необходимо оградить шведскую Померанию, охваченную с трех сторон прусскими владениями Фридриха II. Кроме того очень хотелось отобрать у датчан Норвегию. Эти вопросы он и надеялся решить с помощью императрицы Екатерины II.

В Петербурге Густав III развил бурную деятельность. Политические консультации чередовались с деловыми визитами и праздниками. Он побывал в Академии художеств, в Ораниенбауме у наследника, посетил Александро?Невскую лавру, Шляхетный кадетский корпус… Почти месяц гостил швед в столице России и отбыл совершенно очарованный ее повелительницей. [115]

Надо сказать, что в это время в Россию приезжало довольно много именитых гостей. Одни — из любопытства, из желания посмотреть на несравненную «Екатерину Великую». Другие, ослепленные блеском и европейскими тратами незаработанных денег русскими вельможами, надеялись поправить свои дела… Разные причины вели стопы иноземцев к топким берегам свинцовых невских вод.

Так в один из дней у петербургских причалов ошвартовалась роскошная яхта герцогини Кингстон. Богатая английская аристократка довольно долгое время вела переговоры с русским посланником в Лондоне, выразив желание презентовать русской императрице для ее Эрмитажа ряд картин из своей галереи. Живописное собрание герцога Кингстона было известно и славилось по всей Европе. Но старый герцог умер… Екатерина с осторожностью отнеслась к предложению, переданному по дипломатическим каналам. Но, когда леди Кингстон заявила, что количество и выбор полотен она предоставляет самой императрице, сердце государыни не выдержало — «Божий дар грешно топтать». Она передала свое согласие и предложила герцогине посетить Санкт-Петербург.