В тени горностаевой мантии, стр. 45

Глава шестая

Ранним утром одного из последних майских дней, когда бoльшая часть Двора уже переехала в Царское Село, к церкви Святого Сампсония, что на Выборгской стороне, собралась необычная для этих мест публика. Немного, всего трое мужчин, из которых выделялся высокорослый генерал с властным, породистым лицом и могучим телосложением. Плотный живот, затянутый в мундир, и единственный здоровый глаз делали его хорошо узнаваемым. В церкви суетился священник, собственноручно приготовляя все необходимое. Более никого в храме не было.

Некоторое время спустя из проулка показалась карета с зашторенными окнами. Остановилась у ограды, и генерал принял на руки миниатюрную даму, которую сопровождала в поездке высокая спутница, всего одна. Присутствующие поклонились, и новоприбывшая, в которой легко было узнать государыню Екатерину Вторую, об руку с Потемкиным, вошла в церковь.

Венчание было тайным, всего при четырех свидетелях. Священник поперхнулся, произнося традиционную фразу: «Жена да убоится мужа своего…», Екатерина улыбнулась и чуть заметно кивнула головою, мол, «убоится, убоится…». После свершения обряда государыня, также в сопровождении одной лишь фрейлины Протасовой, села в карету, а новобрачный и свидетели, порознь, разъехались каждый в свою сторону…

Вернувшись к себе, Анна долго думала, почему после некоторого отдаления от императрицы она вдруг снова приближена. Да как — стала свидетельницей тайного венчания, хотя отношения с «князем тьмы», как некоторые придворные за глаза называли Потемкина, так и не наладились… Этот вопрос мучил ее, и однажды она не выдержала и, оставшись с глазу на глаз с императрицей в опочивальне, спросила:

— Ваше величество, могу ли я задать вам вопрос, какой не дает мне покою?

— Отчего же нет?

— Но он тайный…

— О, мой королефф. Я так давно знайт ваша скромность и молчаливость, что готоф отвечать на любой вопрос… ежели в том есть для тебя крайний нужда…

И Анна все поняла. Проверенное молчание — вот главная причина выбора ее в свидетели. Она низко присела:

— Нет, нет, кончено, никакой крайней нужды нет.

— Ну вот и хорошо. Я была уверена, что ты умный женщина, и рада, что не ошибаться…

В октябре 1774 года Анну с утра, несмотря на то, что было не ее дежурство, вызвали в кабинет государыни. Екатерина сидела, низко опустив голову, и, не ответив на приветствие, указала фрейлине на стул.

— Ma cheriе, вы знайт, как я к вам относится. Я искренне вас люблю и потому мне особливо тяжко быть горький вестник для вас. — Она взяла со стола листок и подала Анне. — Письмо от ваш брат Петр Степанович…

Анна развернула лист.

«Саранск, августа 17?го, 1774 года.

Милостивая Государыня, сестрица Анна Степановна!

Пишу вам в великой скорби и горести о смерти наших родителей, да упокоит Господь их души, батюшки Степана Федоровича и матушки Анисьи Никитичны. Нонешней весною, после Светлого Воскресенья отправились покойные родители наши по поручению дядюшки Алексея Федоровича в его имение, что находится в Пензенской провинции Казанской губернии близ города Саранска, дабы вывезти серебро и парсуны, и антики, что приобретены были дядюшкою в иноземщине. С собою взяли оне также внука, несчастнаго сына нашего Димитрия, двенадцати лет и дочку вашу Машеньку. Прибывши на место, покойный батюшка Степан Федорович распорядился изготовить обоз, в который и было положено все то добро, которое можно было увезти, и, взяв с собою человек сорок верных дворовых людей, доехали до Мартына Осиповича Сипягина, генерала и предводителя саранского, и с ними еще двое помещиков Василий Петрович Евдокимов?Есенский с женою Авдотьей Георгиевной и дочерью Алёной десяти лет да Адриан Илларионович Авксенов, почтеннаго возрасту. Все заночевали у Сипягина и наутро отправились вместе в Саранск. Одначе, отъехав мало от села Воронова, были за околицей пойманы бунтовщиками. Батюшку Степана Федоровича с Сипягиным взяли в ковы, а Адриана Илларионовича, посадя, за старостью, на стул, поволокли на боярской Двор, под караул. Василий же Петрович, вскочив на лошадь и бросив женщин и детей, бежал от обозу.

Матушка наша Анисья Никитична слезно молила своих людей и женщин, чтоб не оставили их в таком несчастном случае, только никто ее не слушал. Злодеи разбили винный погреб генерала и корчемные дворы и, напившись вина, замучили плетьми пленников и, муча, бросили. А когда батюшка Степан Федорович, несколько отлежавшись, поднялся сгоряча, так предали его смерти, подсекли жилы. Генерала Сипягина, за то, что отказался присягнуть злодею Пугачеву, тож замучили плетьми, а сына нашего Димитрия двунадесяти?то лет всего, вбив в рот кляп, повесили вместе с Адрианом Илларионовичем на воротах, на единой веревке. Жену Василья Петровича, она же еще на сносях была брюхата, и дочку десяти лет изнасильничали до смерти. Матушка наша Анисья Никитична, пошла странным образом пешком с внученькой Машенькой, ночевала по лесам; одеяние было — одна рубаха на плечах. И как стала подходить к Саранску, налетели башкирцы и, взяв ее, привезли с Машенькой же к Пугачеву. Злодей по бедности простил их и отпустил в дом дядюшки Алексея Федоровича. Только в доме все было разграблено: платье и припасы, все по себе разделили до нитки барские люди и крестьяне, стулья, канапе, кожу и сукно ободрали, дерево изрубили. В доме стекла побили, ставни, двери выбрали, пробои, крючья выдрали; печи разломали. При виде эдакого раззора и, прознав про мучительскую кончину батюшки, матушка наша Анисья Никитична занемогла, и в скором времени скончалась, а дочку вашу Машеньку, после выбития злодейских шаек из города, соседи привезли к нам…»

Анна закрыла лицо руками и уронила письмо… Государыня сидела рядом молча, слезы катились из ее глаз.

— Поезжайте, мой коро… — она осеклась, — ma cherie, поезжайте. Я готоф давать вам отпуск… Хотя мне очень, очень будет вас не хватать…

Вряд ли стоит перечислять все, что сделал Потемкин для России. О том много написано, еще более присочинено. Есть романы, рассказы и анекдоты из бурной жизни и деятельности светлейшего князя Григория Александровича Потемкина?Таврического. Крупнее?то и удачливее фигуры — по всей нашей истории — поискать… Вот только тайная жизнь с августейшей супругою своей ему не задалась… Сколько было обоюдной нежности в письмах, в записках. Целый год длился непрерывный «медовый месяц». А затем… Затем у императрицы вдруг пропал аппетит к любовным играм. Она стала сонлива и раздражительна, по утрам ее подташнивало… Доктор Роджерсон осмотрел пациентку, развел руками и покачал головой.

— Pregnancy, two month. [106]

Екатерина рассмеялась.

— Опять?.. Ну, значит, есть еще порох в пороховниц?..

Да уж, чего другого, а «пороху» в этой пятидесятилетней женщине, было еще предостаточно… Притупилась первая страсть и радость обладания и у Потемкина, стала привычной. Государыня была еще, конечно, как говорится женщина в соку. Но… в пятьдесят лет, даже императрице, трудно тягаться с прелестями двадцатилетней юности.

У светлейшего темнело в глазах, когда поминал он свою цыганку Бажену, спрятанную пока в имении. По сию пору не выбрал он времени наведаться к красавице. А ведь как любились в Силистрии… Но дела управления империей, кои он жадно, обеими руками, подгреб к себе, отнимали все больше и больше внимания, дум и времени.

Потемкин лично занялся заботами об армии, развязав тем руки Румянцеву. С государыней говорил о тяготении общественных интересов к вопросам провинциальной жизни. И то были правильные мысли. Варварской стране, отделенной пропастью столетий социального и культурного развития от Европы, преодолеть этот разрыв можно было лишь постепенно, меняя саму основу патриархального, патерналистского бытия. Григорий Александрович включился в подготовку губернской административной реформы. Это был нелегкий воз, и Екатерина с радостью переложила также и эти заботы на плечи «циклопа».