Детство Лермонтова, стр. 37

— Фуй, шанде, Михель! Зачем ходишь босиком? Простудиться хочешь?

— Папочка мой родной! — надрывным, тоскующим голосом повторял мальчик. — Папочка, где ты?

Бабушка растерянно переглянулась с Христиной Осиповной, сделала знак Андрею Соколову, и тот ловко подхватил ребенка на руки. Миша зарыдал.

Его положили на диван, успокаивали, но он всех отталкивал, и рыдания его переходили в конвульсии. Прибежала Савелова со стаканом воды и с гофманскими каплями, но ребенок с силой отталкивал всех, выкрикивая:

— Папочка мой! Папа!

Время остановилось. Взрослые изнемогали. Вдруг Миша вытянулся и затих; только пальцы его судорожно дергались.

— Заснул? — с надеждой спросила Арсеньева.

Мишу перевернули, но глаза мальчика были плотно закрыты и лицо стало синевато-бледным.

— Обморок! — закричала Арсеньева в неистовстве. — Это я, негодяйка, его убила!

Началась суета. Арсеньева требовала доктора, но Савелова славилась цветущим здоровьем и доктора в доме не держала. После того как перепробовали все растирания, Арсеньева велела принести водки, разжала ножом стиснутые зубы мальчика и влила ему водку в рот. Со стоном ребенок очнулся. Суета вокруг него продолжалась.

Как только он пришел в себя, Арсеньева велела Абраму Филипповичу послать людей догнать Юрия Петровича и передать ему тысячу рублей, только бы он вернулся.

Миша тем временем пожаловался на озноб; его накрыли и стали прикладывать нагретые салфетки к ногам и рукам, одели, но ему не становилось лучше. Он молчал и, повернувшись к стене, не хотел ни на кого смотреть; лицо его пугало Арсеньеву своей бледностью.

Она распорядилась ехать в Тарханы, но мальчик, едва шевеля языком, обожженным водкой, гневно остановил ее:

— Не поеду с войском против папы!

Его едва перенесли в возок.

В Тарханах Мишу уложили в кроватку и приставили к нему доктора Ансельма Левиса.

К вечеру у мальчика сделался жар. Щеки его стали пылать, глаза блестели. Все притихли вокруг, только в девичьей, где по вечерам исполняли работы, на которые не требовалось много света, слышны были голоса. Девушки разбирали овечью и собачью тонкую шерсть, сучили из нее нитки, некоторые же плели из конопляных веревок себе обувь наподобие лаптей или шили варежки из заячьих шкурок. Кто-то из девушек запел в тишине. Миша сел на кровати и, вглядываясь в открытую дверь, спросил ясно:

— Это мама поет?

Арсеньева почувствовала, что ноги ее стали деревянными. Она велела Дарье сходить в девичью, чтобы девки бросили работу и стали бить поклоны, молясь за здравие Михаила Юрьевича, и чтобы никто не смел петь.

Дарья тотчас же вышла и стала наблюдать — усердно ли девушки исполняют волю Арсеньевой.

Бессонная ночь тянулась бесконечно. Жар у Миши не спадал. На следующий день приехал усталый, огорченный Абрам Филиппович и, боязливо глядя на Арсеньеву, доложил, что он догнал Юрия Петровича, на коленях умолял его вернуться в Тарханы и давал ему деньги, но тот встретил его гневно, деньги швырнул обратно и ехать отказался, сказав, что не желает никогда более видеть сына, которого отняла у него бабушка.

Арсеньева опять стала требовать ответа:

— Ругал меня? Ты у меня смотри! Не будешь говорить, так из управителей погоню и, как сказала, язык отрежу.

Абрам Филиппович заморгал и покорно ответил:

— Самодуркой изволил вас называть, а меня послал ко всем чертям.

Глава VII

Болезнь Миши и выздоровление его после приезда отца

Медленно тянулись дни болезни. Миша лежал, отвернувшись к стене, и ничего не хотел есть. Бабушка послала кучера Никанорку в Пензу за подарками и за лакомствами для Миши. Но мальчик, завернувшись в одеяло, сидел, прижавшись к теплой печке, и равнодушно смотрел на богатые дары, принесенные ему бабушкой.

Он заметил котенка, который выскочил из девичьей, попросил принести и приласкал его. Котенок пригрелся и затих, чувствуя ласку, но, как только Миша задремал, вскочил и убежал. Когда мальчик проснулся, котенка уже не было, и маленький больной огорчился. Бабушкиных же комнатных собак, которые обитали в ее комнате, он не любил.

Часто к нему заходил доктор Ансельм Левис; он жил во дворе в избе, против конюшни.

— Давай-ка, Миша, термометр ставить!

Когда в детскую входил доктор, вокруг него распространялся своеобразный запах. Доктор любил часто мыться и употреблял одеколон с сильным запахом лаванды, а ветками полыни он перекладывал свое белье и платье, чтобы их не грызли мыши, которые в изобилии водились в Тарханах.

Доктор уговаривал мальчика кушать апельсины и лимоны, показывал, какие красивые игрушки ему привезли из Пензы. Вот маленькое бюро, величиной с ладонь, но с пятнадцатью ящиками, новый кнутик и кубарь, кожаный мячик, карты, игра в солитер — ряды прозрачных стеклянных шариков; разные звери из дерева и фарфора и мягкие собачки. Но Миша отворачивался к стене и вздыхал. Он доставал из-под подушки деревянного коня, присланного ему отцом, и целовал его.

Целый день его мучили, заставляя кушать, но он лежал вялый и скучный. Непрерывно в комнату входили няни, доктор, бабушка, Христина Осиповна, приехал даже Афанасий Алексеевич. Но как только он приехал, бабушка дала ему поручение: какой угодно ценой привезти в Тарханы Юрия Петровича, который выгнал уже трех гонцов, денег не принимал и ехать отказывался.

После оживленного обсуждения этого вопроса Афанасий Алексеевич согласился ехать. Через несколько дней, к вечеру, Дарья прибежала возбужденная и, стоя в дверях, таинственно поманила к себе пальцем Арсеньеву, которая сидела у кроватки Мишеньки. Арсеньева поднялась с кресла с трудом, но все-таки встала и вышла в коридор.

Дарья зашептала:

— Приехали! Афанасий Алексеевич Юрия Петровича привезли!

Арсеньева искренне обрадовалась:

— Слава те, господи! Зови его скорей сюда!

Она нагнулась к кроватке и как могла ласково произнесла:

— Мишенька, ангел мой! Слышишь? Папа приехал!

Веки мальчика затрепетали. Он блаженно улыбнулся:

— Где папа?

— Сейчас придет. Он хочет переодеться и покушать, тогда придет к тебе.

— Я тоже хочу одеваться. Я тоже хочу кушать с ним.

Арсеньева возликовала:

— Вот хорошо!.. Дашка, вели накрыть стол в детской. Мишенька, ты не волнуйся, папа сейчас придет, он только умоется. Дашка, веди сюда барина!

— И я хочу умываться, как папа!

Вскоре на пороге появился Юрий Петрович. Несмотря на то что он не успел еще привести себя в порядок с дороги, он внес в комнату радость молодости и обаяние ласки, быстро подошел к кровати сына и расцеловал его.

Мальчик, взволнованный и счастливый, прижался к отцу, целуя его руки. Сначала разговор был бессвязен, радостные слезы прерывали их слова.

Миша, дрожа и всхлипывая, просил:

— Сядь на кровать! Хочу, чтобы близко.

Схватив отца за палец, он велел ему присесть.

— Но я же, Мишенька, грязный с дороги!

— Нет, нет… Ты мой папочка дорогой, ты мой папа! Ты приехал! Я тебя люблю.

Юрий Петрович целовал ребенка, чувствуя, как он ему дорог, и испытывая искреннюю отцовскую любовь.

Арсеньева, стоя у печки и грея за спиной свои пальцы на изразцах, ревниво наблюдала встречу отца с сыном. Она не выдержала и брюзгливо вступила в разговор: