Темная любовь (антология), стр. 57

Она сказала "мужей земных", не "людей земных", и в глубине моего сознания какой-то голос это отметил, но этот голос предупреждения потерялся в тумане, да и был уже бесполезен. Я так пропитался кровью, что пути назад уже не было.

Она положила меня на крест. Холодное шершавое дерево болезненно упиралось в шею. Я вытянул руки вдоль перекладины, дыша носом, расслабленный, уносимый блаженством. Звезды вертелись надо мной кругами, как на передержанной фотографии.

Я сделала это из роз, сказала она, надевая на меня терновый венец. Погляди на меня.

У нее в руке был большой деревянный молот, а в другой четыре железнодорожных костыля. Несмотря на холод, несмотря на мою слабость, у меня стоял. Ни сил, ни желания сопротивляться у меня не было.

Мария склонилась надо мной, лицо ее сияло. Отложив костыли, она взяла из сумки плотную кожаную повязку для глаз. Взгляд ее был темен и непроницаем. Я хотел ей сказать, как ее люблю. Хотел благодарить ее.

Гэри, сказала она, погладив меня по щеке. Ты дал мне такое счастье! Она прижалась губами к моим губам больно и когда оторвалась, у нее с подбородка капала моя кровь. Она бросила на меня теплый прощальный взгляд, завязала мне глаза и крепко затянула повязку на затылке.

Казалось, прошла вечность, пока я почувствовал костыль в ладони и ее первый удар, дробящий кости, вгоняющий глубоко в дерево. Крик не от мира сего пронизал все мое тело, но наружу вырвалось лишь хныканье через нос.

Из раны хлынула кровь, и я потерял сознание.

Я вернулся в память, когда крест скользнул в дыру, вытащенный Марией с помощью нескольких веревок. Мои руки и ноги превратились в разбухшие пульсирующие комья, насажанные на вертела и крепко схваченные. Голова свалилась набок, мокрые волосы мотались на ветру, стоящий член показывал в небо.

О да, говорила Мария экзальтированным голосом, стоя внизу, ушедшая в себя. Гэри, ты и есть Единый! Ты полубог! Кристо живет в тебе ради страданий и жертвы твоей! Она стонала, тяжело дыша. Хотя я не видел этого, но знал, что она разделась и трогает себя пальцами.

Любовь моя к ней не знала границ.

Она вскрикнула:

Я кончаю, Гэри! О, это для тебя, любовь моя, кончаю, кончаю…

В моем сознании плыла эта сцена, но вместо Марии здесь была сама Святая Дева. Ее руки подняли Ее одежды, Ее глаза были закрыты, рот раскрыт, язык облизывал Ее губы в сексуальном пробуждении. Я был вышедшим из колыбели, выросшим, приговоренным на кресте, и смотрел на Мою Матерь, когда она кончала, окрашивая одежды своими соками. Мой член взорвался дух захватывающим оргазмом, разбивая фантазию, знакомя меня с неизведанной болью. По нему покатились теплые капли спермы.

Внизу все было молчание. Я подумал, что там с Марией. Я слышал, как она собирает в пыли свою одежду, встает на ноги. И потом донесся громкий воющий плач, траурный, пораженный горем, вырывающийся из глубины горла. Я представил себе, как она рвет на себе волосы, как женщина из Гелласа.

Я хотел ей сказать, чтобы она не проливала слез. Я весь онемел от холодного ветра, кровь на спине и на ногах замерзла. Я хотел сказать ей, что не надо бояться. Я простил ей прегрешения ее. Она не ведала, что творила.

Она, всхлипывая, собрала свои инструменты у подножия креста и побросала их в сумку. Ее шаги зазвучали вниз по холму, и вой ее перешел в мрачный смех, доносимый ветром. Вдалеке завелся мотор, и потом она уехала. Я ждал, опустошенный, спокойный, удовлетворенный, зная, что Мария вернется. И я погрузился в блаженство.

Что это за… сказал помощник шерифа, который меня нашел.

Меня срезали бензопилой. У меня не было сил ни двигаться, ни говорить, но кое-как я осознавал, что происходит. Помощники шерифа аккуратно положили на землю спиленный крест и сняли повязку у меня с глаз. Было еще темно, но у них были фонари. Один из них перочинным ножом разрезал швы у меня на губах. Рабочие из спасательной службы вытащили костыли, сняли меня с креста, положили на каталку и отнесли в машину "скорой помощи", вызванную помощниками шерифа из Кэнон-сити, куда меня и отвезли в больницу.

Мария, пытался я пролепетать Мария, Мария. Это та, кто с тобой это сделала? спросил помощник шерифа, который ехал рядом со мной, пока ребята из службы спасения бинтовали мои раны, вынимая декоративные гвозди Я решил не отвечать на этот вопрос.

Полгода я провалялся в разных больницах и перенес несчетно операций на раздробленных руках и ногах. Бабуля держала меня у себя в доме и ухаживала за мной, пока я не выздоровел Ей и помощникам шерифа я наплел, что меня похитил какой-то псих в темном переулке около Белфри Описание я им дал, но объяснил, что мне сразу же завязали глаза и вообще было темно, и я только мельком его видел. Вслух, для них, я соглашался, что прошел через ужасное испытание Они назвали меня счастливчиком, но имели в виду, что мне посчастливилось, что набрели на меня, посчастливилось остаться в живых Мы каждую Страстную Пятницу приглядываем за старой морадой, сказал мне один из них Всегда там кто ни будь затевает что-нибудь недоброе. Сам-то я ничего такого не видел, а старожилы говорят про какое-то жуткое убийство на сексуальной почве в старые времена. Но вряд ли оно было хуже этого.

Я знал, что я счастливчик, но хранил это про себя Я прошел через необычное, трансцендентное переживание, все благодаря Марии Я был ее должник Я последовал бы за ней повсюду, сделал был для нее все, что она хочет, если бы только знал, где она. После той ночи в брошенной деревне она исчезла, уехала в своем "форде" и пропала Может быть, поехала в Сиэтл к своему бывшему соседу по комнате, который, как она говорила, ее изнасиловал Может быть, теперь она его простила.

Когда я смог наконец передвигаться самостоятельно хотя и на костылях, я отправился к ней на квартиру, но ни ее, ни ее вещей там не было. Потом я взял бабулин "пинто" и поехал посмотреть на эту деревню днем Я посмотрел в мораде, но там никого не было Я пошел к колодцу, отодвинул крышку и посветил вниз мощным фонарем Я увидел дно колодца, но Марии там не было Я проковылял к пыльному кресту, который лежал на земле, покрытый моей потемневшей кровью, сел на оставшийся от него пень, глядя на солнце, которое ярко сияло над Сангре-де-Кристо, и думая, зачем Мария, Богиня моя, оставила меня.

Кэтрин Птейсек

Заездили

Жизнь медленно вытекает из меня капля за каплей… мои несчастья высасывают из меня все соки, точно какой-нибудь вампир. Нет, скорее паук. Паук ничем не лучше вампира — он сидит на своей паутине, дожидаясь жертвы, и, изловив добычу, высасывает бедняжку, пока от нее не остается одна сухая, пустая оболочка.

Это обо мне… это я стремительно превращаюсь в пустую шкурку.

В прихожей, поглядев в зеркало, я обнаруживаю мелкие морщинки вокруг глаз — а ведь еще несколько месяцев назад их не было, я твердо знаю. Кожа у меня сухая… как пустыня. Я выгляжу на десять — нет, пятнадцать — лет старше, чем на самом деле.

Сохну… высыхаю… рассыхаюсь… рассыпаюсь в прах…

Хрипло вздохнув, я перебираю письма. Руки начинают трястись. Я знаю, что лежит в этих чопорных конвертах — их можно не распечатывать.

"Вы просрочили…"

"Вы должны были внести платеж Х месяцев назад".

"Мы передаем ваши счета в Агентство взыскания долгов".

"С сожалением напоминаем, что вы должны немедленно связаться с нами…"

"Мы будем вынуждены…"

А на текущем счету у меня всего тридцать восемь долларов.

Моя рука комкает конверты. Торопливо принимаюсь их разглаживать.

Не знаю, что тут делать — плакать или ругаться на чем свет стоит. После того как Джек от меня ушел — уже несколько месяцев кряду, — я пробовала делать и то, и другое.

Не помогло.

Сколько писем я написала кредиторам, объясняя, что не пытаюсь их обжулить и всерьез намерена вернуть долги, но очень-очень постепенно, иначе не получится. Но начинается новая неделя, и телефон вновь разрывается от требований денег, а почтовый ящик, набитый грозными письмами, чуть не лопается по швам. Сейчас звонки пошли такие кошмарные, что я живу, выдернув телефонную вилку из розетки. С телефоном тоже все не слава богу — за последнее время его уже дважды отключали. Свет мне пока не вырубили — но обещают.