Мэйдзин, стр. 2

Все, кто имел отношение к Прощальной партии, покинули городок. В гостинице города Ито остался лишь Мэйдзин с супругой.

“Непобедимый” Мэйдзин проиграл свой последний в жизни поединок и никто не удивился, если бы он уехал первым. Ему пришлось одновременно бороться с двумя противниками — Отакэ и болезнью, и он нуждался в отдыхе. Это правда. Но и отдыхать было бы лучше где-нибудь в другом месте. Неужели Мэйдзин мог так бесстрастно, так равнодушно относиться к своему поражению? Ни члены оргкомитета, ни я не хотели оставаться там ни одной лишней минуты и сразу разъехались по домам, словно сбежали. Остался только побежденный Мэйдзин. Унылая, гнетущая атмосфера… Всё это Мэйдзин предоставил людскому воображению, а сам… Сам он сидел тихо, как всегда, и лицо у него было бесстрастным, будто все происшедшеё его не касалось. Его противник, Отакэ Седьмой дан, уехал в числе первых. У него в отличие от бездетного Мэйдзина была большая семья.

Спустя два-три года после Прощальной партии я получил от жены Отакэ письмо, в котором она сообщала, что их семья увеличилась до шестнадцати человек. Семья в шестнадцать человек, — в этом чувствовался характер Седьмого дана или даже, если угодно, его жизненная позиция. Мне захотелось навестить его. Вскоре после этого умер отец Отакэ, и семья уменьшилась до пятнадцати человек. Я отправился к ним выразить соболезнование. Правда, для соболезнования было немного поздно, потому что со дня похорон прошло, по-моему, уже больше месяца. Это был мой первый визит и оказалось, что Отакэ в отъезде, но его жена так тепло встретила меня, что я прошел в гостиную. Когда я закончил слова приветствия, жена Седьмого дана подошла к двери и кому-то сказала: “Позови-ка всех!”. Послышались шаги, и в комнату вошло несколько подростков. Они выстроились в ряд и застыли как по команде “смирно”. Все они походили скореё на живущих в доме учеников и были в возрасте от десяти-двенадцати до двадцати лет. В их числе была краснощекая, круглая и крупная девочка.

Жена Седьмого дана назвала меня и сказал: “Поздоровайтесь с сэнсэем!”. Ученики одновременно поклонились резким поклоном. Чувствовалось, что это очень дружная семья. В этом доме не было никакой нарочитости, все делалось в естественной манере. Едва мальчишки вышли из комнаты, как послышался шум, которым они наполняли просторный дом. Жена Седьмого дана пригласила меня подняться на второй этаж. Там я сыграл лёгкую партию в Го с одним из учеников. Жена Седьмого дана угощала одним блюдом за другим, и я засиделся у них допоздна.

В число шестнадцати членов семьи, конечно же, входили и домашние ученики. Никто из молодых профессионалов кроме Отакэ не содержал в своём доме столько учеников. Разумеется, свою роль в этом играли и его известность, и заработки, но всё же главным, пожалуй, была широта натуры Отакэ Седьмого дана, привязанного к семье и без памяти любившего детей.

Когда он был противником Мэйдзина в Прощальной партии и “сидел в консервной банке”, то закончив игровой день, сразу уходил в свою комнату и звонил по телефону жене:

— Здравствуй, милостью сэнсэя мы продвинулись до такого-то хода.

Только это. Ни одного неосторожного слова, которое могло бы намекнуть на положение в партии. Когда голос Седьмого дана, говорившего по телефону, доносился до моей комнаты, я не мог не испытывать к нему симпатии.

4

На церемонии открытия Прощальной партии в зале Коёкан в парке Сиба черные и белые сделали по одному ходу. На следующий день партия продвинулась до двенадцатого хода. После этого игра должна была продолжаться в городе Хаконэ. Мэйдзин, Отакэ Седьмой дан и все члены оргкомитета ехали вместе, одним поездом, а вечером в день приезда Мэйдзин отдыхал за чашкой сакэ. Игра по-настоящему ещё не началась, разногласия между партнерами ещё были впереди. Мэйдзин говорил оживленно, чуть ли не жестикулируя.

Большой стол в гостиной, куда нас сначала привели, был отлакирован, кажется, в стиле Цугару. Зашел разговор о лаке. Мэйдзин сказал: “Не помню точно, когда это было, но мне довелось видеть доску для Го целиком из лака. Не лакированную! А целиком сделанную из твердого лака. Её изготовил интереса ради один мастер по лаку из Асмори. Потратил на неё двадцать пять лет. Подождет, пока один слой высохнет, и накладывает новый слой. Вот почему работа заняла столько времени. Чаши для камней и крышка для доски тоже были из лака. Весь этот набор тот мастер передал на выставку. Хотел за него получить пять тысяч йен, да только покупателя не нашлось. Тогда он принес её в Ассоциацию Го и просил помочь продать за три тысячи. Но не знаю, не знаю… Уж слишком она была тяжелая. Тяжелее меня. Весила килограммов пятьдесят”.

Мэйдзин посмотрел на Отакэ.

— Отакэ-сан, как будто, снова поправился, да?

— Шестьдесят кило…

— Хо-о! Ровно вдвое тяжелеё меня. А ведь моложе меня в два раза.

— Мне уже тридцать, сэнсэй. Плохой возраст — тридцать лет. Когда сэнсэй позволял мне приходить к нему домой и давал уроки, я был тощим как щепка, правда? — Отакэ Седьмой дан вспомнил свою юность.

— Когда сэнсэй давал мне уроки и я заболел, супруга сэнсэя выходила меня. Я никогда этого не забуду.

Разговор перекинулся на курортное местечко в префектуре Синсю, откуда родом была жена Седьмого дана, а затем перешел на семейные темы. Отакэ Седьмой дан женился в возрасте двадцати трех лет. В то время у него был лишь пятый дан. С тремя детьми и тремя домашними учениками его семья насчитывала десять человек.

Он рассказал, что его дочь научилась играть в Го, когда ей было шесть лет, причем научилась, глядя на игру взрослых.

— Тогда я попробовал сыграть с ней на форе в девять камней, запись партии я сохранил.

— Хо-о! На девяти камнях? Молодец! — сказал Мэйдзин.

— Младшей четыре годика, но уже понимает, что такое атари. Есть у них способности или нет, пока не знаю. Будь они постарше…

Никто из присутствовавших, казалось, не знал, что ответить на это.

Похоже и впрямь Седьмой дан — один из корифеев мира Го, садится играть со своими крошечными детьми, и если уж найдет в них искру Божию, то непременно сделает из них профессионалов, таких как он сам. Принято считать, что способности к Го проявляются в десятилетнем возрасте, и что если в этом возрасте не начать серьёзные занятия, то больших успехов не добиться. И все же на меня рассказ Седьмого дана произвел странное впечатление. Может быть в нем говорила молодость. Тридцать лет. Игра уже полностью его захватила, а усталость от игры ещё не пришла. Помню, я ещё тогда подумал, что у него, наверное, счастливая семья.

Мэйдзин завел разговор о своем тогдашнем доме в Токио, в районе Мэтагая. Из 530 квадратных метров участка постройка занимала целых 250 метров, поэтому двор был пустоват, и они с супругой хотели бы перебраться в новый дом, где двор по шире. Сейчас они живут вдвоем. Домашних учеников у него нет.

5

Когда Мэйдзин выписался из Больницы Святого Луки, прерванная на три месяца партия была продолжена. Играли в гостинице “Данкоэн” в городке Ито. В первый день было сделано всего пять ходов — от сто первого до сто пятого, после чего вновь начались споры и назначить новый игровой день все никак не удавалось. Мэйдзин требовал изменить условия игры, так как был болен, а Отакэ Седьмой дан на это не соглашался и угрожал отказаться от доигрывания. Клубок противоречий запутался ещё больше, чем в Хаконэ.

И партнеры, и члены оргкомитета сидели в гостинице. Мучительно тянулись и попусту пропадали дни. Тогда-то Мэйдзин и предпринял поездку в Кавана, чтобы немного развеяться. Примечательно, что предложил поездку сам Мэйдзин, хотя по натуре он был домоседом. С ним поехали его ученик Симамура Пятый дан, девушка-секретарь, которая вела запись ходов, трое профессионалов из Ассоциации и я.

Однако едва мы вошли в гостиницу “Канко” в Кавана, как сразу стало ясно, что сидеть в креслах в вестибюле гостиницы и пить чай — а больше там делать было нечего — Мэйдзину совершенно не подходило.