Инструмент богов, стр. 5
– Ма, ну что ты такое говоришь?! Назад ничего не вернется, уже сами люди не захотят...
– Кто людей-то спрашивает, дура? И чем же тебе он не нравится? При нем вон хлеб каждый год дешевел, а нынче что? Ох, Верка, Верка, не смыслишь в жизни, а чего-то рассуждаешь... Гоша Заруба какой человек. Все у него есть, все, даже «Победа»! А культурный... не на стройке работает – архитектор, руководит. И тебя готов на руках носить. Ну чем он хуже твоего Кольки, чем?
– Тем, что он не Колька.
– Да не знаешь ты своего Кольку! Сколько времени прошло? На войне да в тюрьме – десять лет? Туда за просто так не сажают. Напридумывала себе глупостей, никак не вырастешь. Думать надо о семье, о детях, как им жить. Ты чего глазами елозишь? На меня гляди... Что, уже успели?.. Вот дура... Ну, смотри! – Мать постучала пальцем по столу. – Мужики с девками гуляют, а замуж берут тех, кто в постель с ними до женитьбы не ложился.
Николай понял, что не все ему рады в этом доме, значит, надо подумать, где жить. Когда мать ушла, а Вера собиралась на работу, Николай взял ее со спины за плечи, поцеловал в затылок:
– На квартиру со мной уйдешь?
– Конечно, – повернулась Вера лицом. Но от поцелуя уклонилась. – Мне на работу... И светло... Ты не можешь день потерпеть? Или два?
– Полдня не могу! – И снимал одежду с Веры, с себя. – Глаза закроешь – темно станет.
– Нет, нет, нет...
Да разве он слушал? В конце концов, за опоздания на работу перестали сажать в тюрьмы.
– Дядька Платон устроил меня чернорабочим на стройке, – после паузы и бокала вина сказал Линдер. – Я ж ничего не умел, кроме как работать физически. Желание включиться в жизнь сразу, без оглядки, подвело меня. Я только потом понял, как прав был дядька Платон, говоря: осмотрись, найди дело по душе. Видите ли, еще в сороковом году вышел закон, прикреплявший трудящихся к предприятиям, а отменен он был только в пятьдесят шестом. Я не имел права найти другое место работы и уволиться с прежней.
– Неужели? – вырвалось у Вячеслава. – Это же крепостное право.
– Да, друг мой. Но тогда я об этом не задумывался. На стройке позже стал каменщиком, пошел в вечернюю школу, надо было получить среднее образование, учиться хотелось страстно.
– А Вера? – спросил Вячеслав.
Ему действительно стало интересно, как и чем жили люди в середине прошлого века и в другой эпохе, чем занимались, как любили. Сейчас-то просто: беби, не заняться ли нам сексом? Беби: почему бы нет. А что было тогда у них? Ведь что-то было сильное, раз этот старик до сих пор помнит.
– Веру я забрал, – ответил он, переведя глаза на огонь в камине, – мы сняли комнату в коммуналке, расписались. Мне пришлось попотеть, приучая ее к постели. Сами понимаете, почти до двадцати семи лет она берегла себя для меня, стеснялась и своего тела, и моего. Чудная черта – целомудрие, воспитывает в мужчине мужчину, рождает в нем, на мой взгляд, чувство ответственности. Ммм... – покачал он головой, рассмеявшись. – Что за время было... Каждый день праздник, несмотря ни на что. Ей-богу. Вера, как искра, всегда горела, жила играючи...
– Она красивая была?
– По современным меркам, может, и не столь уж красива. Но когда я смотрел в ее серо-голубые глаза, на ее губы в улыбке, на ямку между ключицами... взмывал ввысь. И каждый раз начиналось с моего наступления и ее «нет». Но любовью занимались при каждом удобном случае. Вера жарит картошку на кухне, а я по комнате бегаю, как истинный зверь. Вы только представьте: война да лагеря, с женщинами редко удавалось встретиться, да и выглядело там это по-скотски. Ну, вот: она на кухне, я иду туда, силком заталкиваю ее в комнату и... приходилось есть горелую картошку. Воскресные дни вообще в постели проводили, а однажды гуляли на свадьбе в деревне, так между грядок кустов картофеля...
Вячеслав расхохотался в голос, не заботясь о пристойном поведении:
– Такое со всяким случается.
– Само собой, да не всякому везет пережить упоение любовью. Несмотря на длительное сексуальное голодание, других женщин я не замечал. Казалось, так будет вечно, но жизнь расставляет коварные ловушки. Встретилась мне еще одна женщина, сыгравшая немаловажную роль... Нет, о ней не сейчас.
– А почему вы бежали из страны?
Вячеслав не задал еще один вопрос, вертевшийся на языке: и почему вы бежали без Веры? Ведь странно: при такой любви Линдер все же оставил жену.
– Налейте-ка вина, если вам нетрудно. И угостите сигаретой, не хочу звать прислугу, уже очень поздно.
– Прошу, – протянул пачку Вячеслав.
Линдер взял сигарету, прикурил от огня зажигалки, любезно поднесенной Вячеславом. А тот делал все новые открытия в этом человеке, который на старика совсем не походил. Его точные движения неторопливы, изящны, одним словом – порода. А то, как он наслаждался каждой минутой жизни и переживал воспоминания, заставило Вячеслава позавидовать ему: что он будет вспоминать в этом возрасте?
– Обязательно угощу вас сигарами, – сказал Линдер, очевидно, сигарета ему не понравилась (и неудивительно, Вячеславу доступны лишь дешевенькие), но никак этого не обозначил. – Сам не курю, а держу. Привычки и слабости делают человека уязвимым, на них запросто играют негодяи. Слабости и самому мешают жить, потому что подчиняют и развращают. Вы спросили, почему я бежал... В пятьдесят пятом начался триллер, да-да, настоящий триллер. Вам, как бывшему детективу, это будет любопытно, но я, наверное, утомил вас...
– Нет-нет, мне очень интересно...
3
Далила перед зеркалом рассматривала зад, гематома образовалась на всю правую часть, куда как раз и пришелся удар автомобиля. Сине-черное пятно имело ужасающий вид, но что забавно – не болело. Далила вызвала на дом врача, тот выписал больничный, второй день она дома. Лучше полежать у телевизора, а то вдруг кошмарные астральные силы на самом деле существуют и устраивают экзамен на выживание. Рентген позвоночника делать не стала – не парализовало же, а как врач выпишет, Далила поедет к дочери.
С дочерью проблемы: родить не может. Далила постоянно звонила зятю, он успокаивал: все в порядке. Конечно, не он же рожает. Если честно, зять ей не нравился. Бывает так: не нравится, потому что не нравится. И не объяснить – почему. Вообще-то он должен Милке нравиться, а не ее маме. Говорят, классические тещи не переваривают мужей дочерей. А зять Милу обожал, только сюсюкал сверх меры, что Далилу приводило в ярость. «Лапуля, солнышко, кися, моя маленькая, котенок, цыпленок...» – фу! Или Далила относится к разряду классических тещ?
Позвонили в дверь. Слегка ковыляя – все же ногу после удара машиной немного тянуло, – Далила пошла открывать. Настасья влетела с вытаращенными глазами, в бигуди, в маске белого цвета на лице – как с пожара сорвалась:
– Далила, спаси, умоляю!
– От кого? – отпрянула та.
– Дай вязаное платье на вечер, оно мне страшно идет, я в нем как Шакира. Меня в кабак пригласил мой, звонил и пригласил...
– Во напугала! – взялась за сердце Далила. – Да бери, только мне кажется, оно немного велико тебе...
– Ничего подобного, впору. А дубленку дашь? Он меня во всем уже видел, к тому же мой волк староват для кабака.
– Я вообще-то думала в магазин выйти...
– Все тебе принесу. Дашь?
– Дам, дам. Что еще? Сапоги не подойдут, у меня размер больше.
– Сапоги у меня есть, – отмахнулась Настасья. – Как раз под твое платье – серые и на шпильке. Слушай, подарила б ты его мне, а? Еще свяжешь.
– Сама учись вязать. Держи деньги, купи масла, курицу, молока и сметаны. Да, хлеб не забудь и... сахар.
Настасья кинулась на шею подруге, оставила на ее щеках сто поцелуев и выпачкала лицо липкой массой, прихватив платье и дубленку, умчалась. Далила умылась после лобызаний, набрала номер:
– Это твоя теща.
– Пока нет, – расстроенным голосом сказал зять.
– Там с ума сошли? – раскричалась Далила.