Инструмент богов, стр. 27

– Деточка, чего тут бродишь?

Пожилая санитарка стояла в дверях.

– Я посмотреть зашла... – унимая разбушевавшееся сердце глубокими вдохами, сказала Мила.

– Нельзя тут быть. Иди, милая, иди.

В палате Мила листала фотографии на дисплее телефона. Ничего не видно. Не беда, отдаст опытному программисту, тот выжмет из снимков все возможное. С чувством выполненного долга Мила упала на кровать и заснула.

12

И снова бурлящий океан, ветер, брызги. Вячеслав давно не находился в состоянии внутреннего покоя, от этого ловил кайф, одновременно слушая Линдера, который и пригласил его на прогулку.

– Знаете, сэр, я все время думаю о вас, – сказал Вячеслав. – Откуда вы черпали силы? Расстреляли отца, затем война, потом лагерь, да и после лагеря вы хлебнули.

– Что касается отца, я был ребенком и не ощутил в полной мере утрату, понимание и боль пришли значительно позже. А что касается силы... не знаю, что вам ответить. Я не один был такой. Люди жили, совершая подвиг уже тем, что жили. При этом любили, радовались, строили планы. Когда человек не знает своих возможностей, потому что живет по упрощенным стандартам, выстроенным за него, когда не может ничего изменить, тогда находит счастье в том, что близко и способно радовать его. Я бы тоже так жил, если б не убийство Пахомова.

Сонетка открыла дверь, он тут же отстранил ее и ворвался в квартиру. По пути заглянул в кухню, туалет и ванную. В комнате тоже никого не было, он рванул в спальню, но и там никого. Николай повернулся, Сонетка стояла перед ним с выражением непонимания.

– Где Кобыла? – процедил он, глядя на любовницу «ювелира» с ненавистью.

– Его нет здесь, – ответила она. – Зачем тебе он?

– Плюнуть хочу в его бритую шилом харю. Где он?

– Не знаю. Ты же с ним на дело должен...

– Отойди!

– Погоди. – Она положила на его грудь ладонь, останавливая. – Сначала смою кровь и обработаю раны, а Кобыла от тебя не уйдет, не так ли? Сядь.

Действительно, никуда не денется. Внезапно пришли усталость, опустошение, наконец Николай почувствовал и боль. Он опустился на кровать, задумался, припоминая пережитый ужас. Тем временем Сонетка принесла теплой воды в фарфоровой плошке, помогла снять рубашку:

– Я выкину ее, дам тебе пуловер. – Она осторожно смывала грязь и кровь, залезла с ногами на кровать, мыла спину. – Ты в переделку попал?

– Еще в какую, – буркнул Николай.

Когда Сонетка обрабатывала ссадины и царапины йодом, он чуть вздрагивал, а она дула на ранки, уговаривая немного потерпеть. Закончив, встала перед ним, устремив на него свои колдовские глаза, пугающие Николая. Он произнес «спасибо», попытался встать, но Сонетка приложила ладонь к его щеке:

– Не уходи. Я помогу снять напряжение.

Наклонившись, она потянулась губами к его губам, Николай подался корпусом назад, опершись руками о постель и процедив зло:

– Ты чужая.

Сонетка выпрямилась, и вдруг красный халат соскользнул с ее плеч на пол. Николай застыл, как вмороженный, рассматривая обнаженную фигуру: шею, грудь, живот, бедра... Вот так запросто перед ним никто из женщин не оголялся, только Вера, но о ней он тогда не подумал, он ее забыл. От шока, ощущая жжение внутри, он лишь сглотнул, потом вдохнул – не хватало воздуха. А Сонетка поставила колено рядом с его бедром, приблизилась настолько, что обдавала его своим теплом:

– Так стану твоей. Ты откажешься от такого тела?

Губы Сонетки – чувственные, жадные – встретились с его губами. С этого момента он словно разделился на две части: верхнюю и нижнюю. Верхняя часть, где находится думающий аппарат, память и запреты, полностью отказала, а в нижней части горел пожар. Сонетка была очень умелая, она разожгла этот пожар до последней стадии, не давая опомниться. Ее губы, зубы, язык, пальцы, тело привели Николая в состояние исступления...

Очнулся, когда наступила разрядка и сознание постепенно возвращалось. Сонетка сидела на нем, дышала часто, была покрыта бисеринами пота, а его пальцы сжимали ее бедра. Николай похолодел, не веря в то, что произошло. Сонетка в бессилии упала рядом... и только тогда он подумал о Вере. Приподнявшись на локтях, растерянно обозрел себя голого, не помнил, как это случилось, как Сонетка раздевала его. А он не только не воспротивился, наоборот, от ее бесстыдных ласк сразу завелся...

– Не уходи, – положив мягкую, как у кошки, ладонь на его живот, произнесла Сонетка с томностью в голосе.

– Надо идти, Кобыла придет...

– Не придет, – заверила Сонетка, поглаживая низ его живота.

Николай понял, что сейчас второй раз случится непоправимое. Он вскочил и принялся одеваться, стараясь не смотреть на обнаженное, соблазнительное тело Сонетки. Он ненавидел ее. Ненавидел себя.

Она дала ему пуловер, не соизволив хотя бы для приличия набросить халат, проводила до двери. Он все же нашел в себе силы дежурно поцеловать ее на прощание, ведь человек, выбравший судьбу вора, который большую часть проводит по тюрьмам, никогда не откажется от женщины, никогда не оттолкнет ее. Все получилось натурально. Но противно...

Домой Николай шел бешено злым. Он представлял Веру в постели с другим и задыхался от ревности, оскорбления, брезгливости. Но это не Вера поддалась искушению, а он, его жена не подпустила б к себе чужого мужчину. А каково ей будет узнать? Николай видел ее глаза, ощущал через них ее боль, поэтому решил: не скажет. Молчание не расколет их на две половины – до измены и после. Не скажет, нет. Он стискивал зубы, сжимал кулаки и в сотый раз в бессилии мычал, как безмозглый бык. Попадись ему кто по дороге, задень его мало-мальски обидным словом – плохо пришлось бы обидчику. Это был бы ответ собственному животному инстинкту, но, на его счастье, улицы были безлюдными.

Едва вошел в квартиру и повернул ключ в замочной скважине, как Парася нарисовалась, высунув кудрявую голову в дверную щель:

– Это вы, Николай Карлович? А я думаю, хто это так поздно? Ой, Николай Карлович, вы ж обещали браслетку починить...

– Починю, – толкая дверь, пообещал он.

– Так я сичас занесу? – заиграла она бровями.

– Завтра. – К ее неудовольствию, он скрылся в своей конуре.

Николай рухнул на стул, положил руки на стол и упал головой на них. Где та грань, за которой теряется лицо, душа, сила? Он явственно ощущал, как ломался, становясь другим человеком – слабым, безвольным, гнусным.

В дверь постучали, Николай недовольно крикнул:

– Завтра, Парася Назаровна.

– Это я, Нико. – Зашла Раймонда Багратионовна. – Ты пришел так поздно, а Верико нет, я спросить: не нужно ли чего?

У него не было сил сказать «нет», он лишь отрицательно качнул головой, свесив ее низко на грудь. Раймонда Багратионовна подошла вплотную, кисти шерстяной шали, наброшенной на худенькие плечи, коснулись его плеча, потом она положила свою коричневую и морщинистую руку ему на голову:

– Нико, у тебя неприятности?

– Нет... Да. Мне плохо, тетя Раймонда.

– Пройдет, Нико. Ты молодой и сильный. Страшно, когда теряешь близких, остальное пережить можно.

– А если теряю себя?

– Так кажется, Нико. Не задумывается, что теряет себя, только слабый человек, он покорно идет туда, куда несет его безволие. А сильный переживет временную слабость, которую рождают обстоятельства, распрямит спину и выйдет обновленным. Поверь, Нико, я стара, знаю много, вижу многое.

Он взял ее руку, с минуту рассматривал выступающие вены, утолщенные суставы пальцев, сморщенную тонкую кожу. И приложился губами.

– Спасибо, тетя Раймонда.

– Поспи, Нико. Сон укрощает душу, когда она бунтует.

Раймонда Багратионовна ушла, а он, не раздеваясь, лег на кровать, решив, что больше не посмотрит в сторону Сонетки.

Вечером следующего дня лил дождь. Николай, находясь все в том же состоянии упадка, после работы решил заглянуть к Вере, но его встретил Фургон: