Охотники за сказками, стр. 74
Хорошо всегда иметь у себя про запас мечтательное, во-рожейное слово. С ним и в дружной компании веселее, и в одиночестве легче скуку рассеивать. С голубой мечтой и видится кругом светлее, и дышится привольнее.
Замечаю, как унылый лесной уголок на моих глазах оживает. Пониклые папоротники распрямляют зубчатые листья, на бронзовых соснах проступают пахучие капли золотой смолы, разноцветными искрами вспыхивает зеленая хвоя. И сами собой вдруг приходят из неизвестности затерянные слова.
«На тычинке на каждой — жемчужинка».
И знакомо, и будто ново. Лишь сейчас спохватился, что много раз, незаметно для себя и бессознательно, повторяю я эту строку. Следом за ней легко и плавно нижутся другие, такие же заманчиво-сказочные, по-солнечному нарядные, по-печальному певучие.
И верится: коль такие строчки заговорили — значит, красной стороной оборачивается ко мне неприветливая глушь. И взрослому тоскливо в одиночестве время коротать, а малолетнему кашевару без мечты или без друга и минуты пробыть нельзя. Потому и красивая неправда про тычинки с жемчужинками, про солнечные терема — за счастливый вымысел безмерно дорога. Впереди еще длинный день, и делами, и бездельем наполненный.
Весело перед темной землянкой золотой костер разводить, да невесело в большом котле крутую кашу варить. Лишь поглядывай да помешивай — никакой другой заботы нет. Надоедает и острые палочки тесать, и сосновые шишки по сторонам бросать. Вот и перебираю по порядку сорок раз певучие строчки с жемчужинками, рисую в воображении неприступные солнечные терема за туманами. И сдается мне, что тот человек, который стихи написал, может, сам в теремах побывал. Одному удалось — и другим, значит, можно до них добраться.
Одно досадно: наши деды заветную дорогу знали, а нам, внукам своим, секретного заговора не сказали. Хотя бы одно словцо шепнули, по которому в солнечные дома расписные ворота сами собой открываются. Приходи туда вместе с товарищами, гуляй сколько душе желается!
Придумываю: «В какой стороне искать, по каким приметам его угадать — позабытый сказочный путь?» Не от деревни же, наверно, начинается, где каждому пешеходу любая тропинка известна? Скорее, из этого бездорожного, глухого леса свое начало берет.
Переставляю ноги на самую остринку холма: вытягиваюсь на носках кверху, сколько могу — приглядываюсь, прислушиваюсь. В густой зелени — по голосу узнаю — кривоносая пищуха пищит, птицы корольки оживленный разговор ведут, словно в маленькие колокольчики тонко звякают.
Проредил сентябрь говорливое птичье царство, но маленького королька близкими холодами не испугал. Нежным голосом отвечает ему длиннохвостая пеночка, перебравшаяся из деревни на зимнюю лесную квартиру. Черная глухарка, тяжело хлопая широкими крыльями, взлетает из-под куста можжевельника. Домовитый поползень, прицепившись к сосне, молча и деловито осматривается по сторонам. Он не увлекается певчими делами, а увлекается жуками, червями, хитро затаившимися в древесной коре. Потащил себя цепкими лапами вверх по стволу — оглянулся, вниз головой перевернулся — самому дятлу по акробатике два очка вперед задает.
Славные бывают в осеннем лесу оперы и арии! И цирковые представления славные! И в будничные дни, и по праздникам вход на концерты бесплатный.
А бугорок, необычный на ровном месте, новые дали открывать мне помогает. Шевельнулся влево — вот она! — и загадочная дорога обозначилась. В противоположную от солнца сторону пролегает между сосен затемненный, подернутый расплывчатым туманом след, петляет среди бора крутыми извилинами. Глаза прогляди — конца ему не увидишь. Кто же, недогадливый, не признает сразу ту дорогу, что густыми туманами залегла, вся колючим репейником заросла! То-то Ленька моему открытию позавидует!
Довольный первым успехом, проворно сбегаю с песчаного бугорка. Дорога — дорогой, а дело — делом. Пильщики с работы вернутся — каши запросят.
И снова только удивляться приходится. «Кто был? Зачем приходил?» Новенькая пятипалая мутовка сброшена с пенька на землю, рассыпчатой золой и налипшими иглами обросла. Костер под чугунным котлом с неуварившейся кашей догорел и погас, подернувшись серым пеплом.
Мутовку я старательно вытираю холщовой тряпицей. Из пепла выдуваю пламя, ловлю его на скрученную в трубочку бересту.
Солнце еще высоко над землей стоит: лесорубы с делянки не скоро вернутся. До их прихода три костра можно пропалить, три обеда сготовить. Будет пильщикам гороховая каша с пылу, с жару. Будет чем по секрету и с другом Поделиться. Расскажу я Леньке про солнечные терема, про туманную дорогу, которую в лесу разглядел, а там сам пусть решает, как знает.
Что ни говори, а пошел я в лес не за жирной похлебкой с бараниной, которой прельщали меня бывалые пильщики, не за гороховой сытной кашей, густо политой постным маслом. Конечно, баранина — она силу дает, и гороховая каша полезная. Дедушка Дружков разговор о них поведет — пальчики оближешь. Только я, когда на лесные хлеба собирался, больше всего о нехоженых местах, о невиданных птицах, о неслышанных сказках думал. В дни моего детства и юности привольнее всего жилось волшебным сказкам в глухом бору, с лесорубами, у жаркого костра под суковатой сосной или в сумерках низенькой землянки. Они и поманили. Привели любопытного на берег Лосьего озера.
Знаете ли вы, какие окуни в Лосьем озере водятся? Видели ли хоть раз плавучие острова на крутых волнах? Слышали ли когда-нибудь певучую Балайкину скрипку?
И сторожиху на Лосьем — бабку Ненилу, и Васька Козонка, и сосновую скамейку у серой березы позабыть нельзя. И новые кожаные голицы, и дверь в подземелье, окованная тяжелым железом, и делянка, где первую в своей жизни березу с корня свалил, — все припоминается…
Расскажу по порядку.
Бабье лето
Бывают в деревне такие осени, когда вслед за августом вместо серенькой тоскливой хмури установится вдруг прочно и надолго золотая погода. Дымком пылится укатанный проселок под колесами сноповой телеги, липнут на лицо, на коня, на высокие била тонкие летучие паутинки. Придорожные ветлы по лугам словно сахарной кисеей окутаны. Синее небо просветлело, вылиняло до белизны, будто его много раз в большом чугуне прощелочили, с ядровым мылом усердно простирали. Умиротворенное солнце дышит ровным теплом на землю, мягко плавит рассыпчатые барашки облаков. Густолистые рощи, путая календарь, встречают осень в зеленом наряде. И называют тогда ведренные недели сентября в дополнение к августу бабьим летом.
Для уборки и обмолота хлебов лучшего времени и желать не следует, зато свежим посевам озимых затяжное бездождье бедой грозит. Лежит сухое зерно в затверделой земле. Нет ему влаги, чтобы живительных сил набраться, тонкой стрелкой на свет пробиться. А колхоз в деревне еще не организован, а пахотной земли в каждом хозяйстве — кот наплакал.
Тут и начинают старшие на семейном совете и на деревенском сходе судить да рядить, какой недоброй стороной к хлебосеям может будущий год обернуться. Примеривают, прикидывают, где бы на стороне подходящее дело отыскать, по одному, по два человека из семьи на подсобные заработки отрядить. В нашем малоземельном заречном краю даже в хорошее, урожайное слетье про такую статью дохода не забывают, а если неурожай грозит, тогда, само собой разумеется, без заработка на стороне никак не обойтись.
А рожь уже обмолочена. И мне довелось ореховым цепом с дубовым гуськом по ней стучать: сначала по собственному желанию взялся, а когда надоело — по отцовскому приказанию добавить пришлось. «Поучился, наловчился, — сказал он, — теперь по-настоящему в хомут впрягайся».