Охотники за сказками, стр. 72
…Давно умер старик, а память о нем и поныне в яблоньке живет. Хорошая, добрая память…
Возвращались мы к сторожке молчаливые. Думал я о добром трудолюбивом старике, и представлялся он мне старым лесником — седобородым дедом Савелом.
Отзвуки уходящего бора
Заботливая хозяйка не просыпается раньше, чем мы поднялись в это утро.
Дедушка еще не показывался на крыльце сторожки, а шалаш уже загомонил негромко. Откинут брезентовый плащ над входом.
Первая мысль о сосенках: «Как-то они себя чувствуют?
Осторожно, чтобы не оступиться и не стукнуть невзначай, не звякнуть перевяслом (пусть дедушка думает, что мы спим), выносим из чулана порожние ведра.
Боря Королев бежит к себе в сторожку, чтобы ко времени успеть подогнать повозку. Мы спешим к месту, где вчера посадили сосенки. Нам уже нет нужды выверять свой путь просеками: направление известное. Сокращая расстояние, идем по прямой.
Лес шевельнулся, свежо прошелестел вершинами, будто признал нас и, как старых знакомых, приветствует с добрым утром. И «здравствуй» и «прощай» без слов отвечаем мы ему.
Рассаженные на поруби сосенки сегодня кажутся нам еще меньше, чем были вчера. Трава на ветках за ночь повяла, поблекла, но пушистые метелки сосенок проглядывают из нее такие же сочные, зеленые, с легким налетом голубизны. Какие же они хорошие!
Поливаем с вершины, чтобы влага освежила веточки, а потом дошла и до корней.
«Кто-то о вас завтра утром позаботится?» — думаю я.
На обратном пути прошли мимо сторожевого гнезда, сняли веревку, по которой на вершину сосны поднимались. Помечтали о том, что, если снова доведется побывать на сторожке у деда, обязательно устроим все лучше, чем сделали в этот раз, и Павка непрерменно железную втулку на подъемнике устроит.
Ленька Зинцов поднял и положил в карман две еловые шишки, которыми так недавно палила в нас из сторожевого гнезда «королева». И недавно и уже давно будто. И жалко, что не повторится больше такое «сражение».
Солнышко, выравниваясь с бором, лучит тепло. Дед Савел на крылечке перенизывает сушеные грибы с палочек на нитки.
— Что это вы сегодня так рано потревожились?
— Спать не хочется.
Возле шалаша неторопливо раскладываем по сумкам свои пожитки, освобождаем уютный домик под елью. Ленька задумчиво глядит за озеро, где темным пятном обозначилось место пожарища. Павка Дудочкин снимает дедушкин плащ у входа в шалаш, аккуратно складывает его, перегибая несколько раз, и так же неторопливо несет в дедушкину сторожку. Костя Беленький, сняв сосновый заслон с елового дупла, выбирает из него тетради.
Наше обжитое лесное жилище приобретает вид осиротелого дома.
— Приберем немножко, приведем в порядок, — предлагает Ленька. — Может быть, кому-нибудь еще и пригодится.
И мы заботливо, старательнее, чем в первый раз постель готовили, перетряхиваем и разравниваем сено, представляя себе, как зайдет сюда и отдохнет с дороги усталый путник или дедушка заглянет, присядет на краешек бывшей нашей постели и пожалеет, что некому рассказать сказку.
В лесу громыхает повозка. Оживляемся: Боря едет.
— Подкатывай к парадному! — указывает дедушка место остановки. — А ну-ка, соколики, кто из вас силой храбрился? Выходи на погрузку!
Он раскрывает низенькую дверцу под сторожкой и пропускает нас. Мы таскаем и укладываем на телегу большие корзины-долгуши со свежими грибами. Позади них дедушка прикладывает сушеные — в сумочках и мешочках. Тут же находят место две лубяные корзины: одна — с черникой, другая — с земляникой. Прямо в садке, только что вытянутом из озера, старый лесник тащит рыбу. Прыгают, хлобыщут хвостами по ивовому переплету сердитые щуки, трепещутся разъершившиеся окуни.
Открывая крышку, дед бросает в садок траву и крапиву.
— С зеленью рыба свежее будет, дольше проживет.
Воз набрался богатый. О такой поклаже мы даже и думать не думали. К нашим грибам и рыбе дед Савел свою большую добавку сделал. И когда только он успел ягодами и рыбой заняться?
«Теперь, — думаем мы, — без стеснения можно и второй раз в Ярополческий бор у родных попроситься. Не даром время потеряно, не с пустыми руками возвращаемся».
А Боря прилаживает на верхней корзине с грибами чучело тетерева — чудесного лирохвостого косача с огненными бровями.
— Это я для вашей школы приготовил. Сам набил. Такого удивительного подарка мы совсем не ожидали.
Растерялись, смотрим сочувственно на нашего лесного друга. «Жалко ведь, наверно?»
— Я себе другого сделаю, — угадывая наши мысли, отвечает он на немой вопрос. И такая досада, такая досада, что нечем нам отблагодарить Борю!
Прежде чем тронуться от сторожки, идем на берег озера. По очереди пьем из Бориного берестяного стаканчика озерную лесную воду и кладем его на виду, чтобы каждый путник, проходя берегом, мог напиться из берестяного стаканчика зовущей к себе лесной воды.
И пора, пора оставлять этот уголок, в котором все стало таким родным и близким, где проведено столько хороших, незабываемых дней.
Боря берется за вожжи и понукает Гнедка, а я вспоминаю тех, кого уже нет рядом с нами. Придется ли снова встретиться с добродушным богатырем Максимычем? Удастся ли послушать рассказы Туманова на берегу Белояра? Пойдем ли когда-нибудь вместе с «королевой» собирать травы для бабушки Васены? Что-то делает сейчас и когда вернется в Зеленый Дол Надежда Григорьевна?
Тогда мы не знали, что на берегу Белояра расставались со своей учительницей навсегда. Надежда Григорьевна не вернулась из Ярополческого бора. Вместо Зеленодольской стала она учительницей Белоярской школы, а Боря и Нина Королевы — ее учениками. И вместо Морозовой стала Надежда Григорьевна Тумановой.
Эту перемену предвидел заранее только дедушка Савел, но и он промолчал в тот день, провожая нас до опушки бора.
Вижу, как он шагает вместе с нами следом за повозкой, простоволосый, в новых лаптях, в полотняной рубашке, подпоясанной узкой тесемкой, и все наказывает, кому в деревне передать приветы и поклоны.
Дедушка говорит спокойно и тихо, и все кладет руку на голову то одному из нас, то другому. В задумчивом голосе, в выцветших серых глазах под насупленными бровями — затаенная грусть. И я шепчу Боре, чтобы он с сестренкой не забывал навещать дедушку.
Перед поляной, за которой уже виднелась деревня Кокушкино, дед нахмурился, будто забыл что-то важное и никак не может припомнить.
А Гнедко идет себе, не зная горя: что ему до нашего расставанья с дедом.
— Да!.. Запамятовал, — приостанавливается дедушка. — Грузди пойдут — обязательно собирайтесь. Ждать буду. Местечко подберу — залюбуетесь, — пытается весело улыбнуться дедушка и кладет руку на мое плечо, будто хочет еще немножко задержать шаг, отсрочить печальную минуту.
И я чувствую, как рука старого лесника слабо дрожит на моем плече.
— Прибежишь, Квам?
Мне хочется сказать, что обязательно прибегу, и чувствую, что голос пропал. Если попробую ответить, вместо слов вырвется жалкий писк.
Растерянно смотрю в глаза деду и ничего не могу ответить. Много раз встряхиваю головой в подтверждение того, что прибегу.
— А ты как, Павел?
У Павки еще хватает духу выговорить:
— Обязательно.
Так и остался в моей памяти дед Савел: стоит посреди дороги на краю поляны, машет нам рукой, чтобы шли, не останавливались. Нелегко, видно, и деду с нами разговаривать, неудобно перед маленькими свою страческую слабость показать.
А мы, без конца оглядываясь и вновь нагоняя повозку, уходим все дальше и дальше.
В узкой лесной прорубке видим перешедших на обследование новых мест визировщиков. Поймав солнечный луч, ослепительно поблескивает глазок нивелира.
— Смотрите, тетерев с повозки улетит! — кричит Дмитрий Слепов, приподнимая край накомарника. И снова нацеливает зонд, чтобы заглянуть в землю «на три сажени в глубину». Он все тот же белоголовый, как и в Ленькиной страшной повести в пяти частях, только не древний хранитель старых кладов, а молодой искатель еще не открытых богатств. Вместе с новыми людьми неведомых раньше профессий входит В Ярополческий бор новая, еще не написанная сказка.