Охотники за сказками, стр. 36
Повесил боярин на дубовых дверях тяжелые замки, только не нашел такого, которым можно любовь запереть. Прибежала бы к тебе Настенька, да охрана боярская стережет светлицу, складывает у дверей подарки боярские, а самому боярину туда хода нет.
Придешь ко дворцу и играй ту песню, что здесь над ручьем играл. Пропустит тебя в воротах стража боярская, откроет перед тобой двери охрана дворцовая.
Много будет тебе искушений и хитростей, только помни каждую минуту любовь свою. Стерегись коварного боярина, у которого вся дума — погубить тебя.
Будет говорить он красные слова — не верь ему, станет угощать — не садись за стол. Помни: вся сила твоя, пока поет свирель.
Сказала это русалка и растаяла, будто вовсе ее и не было. И не заметил парень, как, слушая ее, дошел до Клязьмы-реки.
Сделал он все, как учила русалка Светлого ручья, и через много дней пути увидел на берегу Оки-реки большой дворец. Запела, заплакала у него в руках свирель. Никогда возле боярских хором такой музыки не слыхано. Подняли головы, присмирели на цепях у ограды злые сторожевые псы. Старый воин, в железо закованный, забылся от той песни и пропустил юношу в широкие ворота. Не остановила его стража дворцовая, и раскрыл Егор расписные двери хором боярских.
Тут и сам боярин навстречу парню выбежал. Догадался он, какой гость в его палаты заявился, спешит он от незванного избавиться. Только видит боярин в глазах слуг себе неодобрение, а деревенскому парню сочувствие.
Стал он действовать хитростью. Для отвода глаз доброжелательно свои богатства показывает, расписные двери по комнатам раскрывает, жемчугами да золотом удивляет. Но не слушает Егор боярина, не смотрит на золото и жемчуга— заливается, поет у него в руках берестяная свирель, о несчастной любви рассказывает.
Стал его боярин за стол звать, вина и яства предлагать. Но не манит юношу богатый стол. Спешит он к дальней комнате, белым мрамором отделанной. Боярская стража дорогу ему показывает.
Подошел он к дальней горенке, сердцем близко любовь свою почувствовал. В лице зарумянился, печальные глаза засветились ясным светом. Тревожно и призывно запела в руках плакучая свирель.
Тогда из-за высоких мраморных стен зазвенел в ответ ей голос Настеньки. Казалось, стены дворца качнулись и раскололися, не сдержав той песни, что шла от глубины сердца. Слушая ее, забыли слуги о господских плетях, о железных цепях, о жестокой расправе за непокорность.
Старый ключник уже отпирал замки на горенке, выпускал из-под запоров черноглазую невольницу.
Схватился тут за меч боярин и ударил старого слугу поперек груди.
Сорвалась в голосе, замерла свирель… и метнула вдруг звук неслыханный, взбудоражила кровь в сердцах. Под тот призывный звук вскинулась рука сурового воина, и со звоном ударил меч в самое сердце боярина.
Покачнулся, рухнул замертво злой властитель хором и остался лежать посреди своего дворца.
А Егор с Настенькой уже уходили в лес. Оставляли расписные хоромы слуги боярские. Высокое пламя пошло гулять по стенам палат, по глухим тайникам с упрятанными в них богатствами.
По Оке-реке до Клязьмы-реки, с Клязьмы-реки на Светлый ручей вернулись Егор и Настенька, принесли с собой молодую радость, новые песни.
Такая об этом ручье молва идет, соколики. Потому и прозвали его Русалкиным…
Досказал дед Савел свою сказку и задумался, будто прислушивался к звуку далекой чудесной свирели, и, не мигая, все смотрел на ручей, откуда выходила на берег к русоволосому пареньку добрая лесная русалка, помогла ему любовь найти. Потом добавил негромко и торжественно:
— Много лет прожили они здесь, в лесной деревушке, над Светлым ручьем. От них и пошли по Заречью русоволосые песельники да рожечники. Где еще сыграют на рожке так вольно да раздольно, как в нашем Владимирском крае?
Мы сидели затаив дыхание, а в Светлом ручье все булькали и булькали пузыри, и видно было с берега, как вились по течению длинные зеленые водоросли, словно качались в прозрачной воде распущенные косы доброй лесной русалки.
Неожиданный гость
На обратном пути к сторожке всю дорогу спорили мы о русалке Светлого ручья: была она или не была на самом деле. Мне хотелось думать, что была.
— Дедушка сказкой назвал? — спросил меня Ленька Зинцов.
— Сказкой.
— Значит, выдумка.
Павка, подумав, с обычной своей серьезностью тоже подтвердил:
— Выдумка.
Нехотя, но пришлось согласиться. Очень уж хорошая и добрая была русалка. С ней и лесной ручей казался необыкновенным, а без нее — просто красивый, и больше ничего.
Только решили, что русалок, леших и всяких домовых на свете не бывает, а непонятные чудеса лишь в сказках происходят, как вдруг увидели, что из трубы сторожки идет дымок.
Дед Савел и Костя Беленький отстали от нас троих. Они идут, не торопясь, присаживаясь по пути отдохнуть, и старый лесник посвящает своего мечтательного спутника в тайны Ярополческого бора.
С утра до вечера готов слушать Костя деда Савела. А нам не терпится: в лес так в лес, домой так домой. И мы втроем всегда впереди.
Хорошо знаем, что, уходя из сторожки, мы заперли ее на замок, а ключ спрятали. Войти в дедушкин домик без нас никто не мог. И вдруг дымок: отчетливый, ясно видимый. Чуть заметно выпорхнет сначала из трубы, протянется узкой синеватой лентой и вдруг завьется серыми клубами. Огонь из печки отсвечивает в маленькое оконце. Нет никакого сомнения, что кто-то, несмотря на запоры, проник в дедушкину сторожку и свободно там хозяйничает.
«Как же могло это случиться, если чудес на свете не бывает?» — возвращаются ко мне сомнения.
Дудочкин тоже огорошен такой неожиданностью. Как тут не задуматься?
Мы останавливаемся. Ленька в нерешительности оглядывается на Павку, будто спрашивает его глазами: «Что делать? Идти вперед или дожидаться деда?»
Павка молчит, угрюмо посматривая в сторону сторожки, и, наконец, решает:
— Пошли!
На этот раз первенство в смелом решении принадлежит Павке. Ленька, чтобы не ударить в грязь лицом, тоже должен отличиться. Такое негласное соревнование между друзьями идет давно и беспрерывно.
Вот и сейчас: если Павка опередил словом, Ленька хочет опередить своего друга ногами. Дудочкин еще на месте переминается, а Ленька уже вперед рванулся. Размочаленные дедушкины лапти переброшены через плечо, и он во всю прыть частит голыми подошвами по тропинке вокруг озера. Мы с Павкой — следом. Теперь уже не робость, а другая тревога беспокоит нас: успеем ли застать в сторожке необычное, не исчезли бы таинственным образом загадочный дым над трубой и огонь в печи.
Но дым не исчезает. Мало того — за углом сторожки, на нашем постоянном месте, тоже пылает костер; и кто-то одинокий ходит вокруг него, совсем не думая ни убегать при нашем приближении, ни расплываться над озером, как делала русалка Светлого ручья, голубым туманом.
— Не замечает нас, — на бегу говорит Павка.
— Не замечает, — соглашаюсь я.
— Прибавим ходу!
Мы убыстряем бег, но топать стараемся потише. Человека возле костра уже хорошо видно. Клонясь над чурбаном, он преспокойно чистит наловленную нами рыбу, укладывает ее рядами на широкую жестяную жаровню, будто ему до нас никакого и дела нет.
От крыльца сторожки до шалаша под елью протянута длинная бечевка. На ней тоже нанизана очищенная и выпотрошенная рыба. Дедушкин плетенный из ивовых прутьев садок, который одни только мы знаем, в каком месте озера он опускает, пустой валяется возле ботника на берегу.
Значит, и здесь незнакомец уже хозяйничал.
Откуда известны ему все наши секреты?
Ленька опережает нас и первым достигает сторожки. Он останавливается в пяти шагах от костра и, подождав, пока приблизимся мы с Павкой, дерзко спрашивает незваного посетителя:
— Ты кто такой?!
Отложив недочищенную рыбину, тот поднимает загорелое, с румянцем лицо. Звонкий мальчишеский голос звучит в ответ на вопрос Зинцова: