Охотники за сказками, стр. 16
Но когда другие делом заняты, и Леньке, наконец, без дела тошно становится. Он стаскивает с себя суконную гимнастерку, которая уже не раз трещала за два дня похода, и начинает ее латать.
Шалаш в лесу
В лесу быть — так по-лесному жить. Захотелось нам в Ярополческом бору шалаш построить. Еще когда собирались в поход, мечтали мы о домике, построенном своими руками.
Одна была тревога — дедушка не разрешит. Будет держать нас у себя в избушке, обед варить в печке, собирать всех за стол, когда наступит время. Придется нам, как и дома, спать на войлочной или стеганой подстилке, на теплой подушке под головами, а дедушка обязательно проверит, хорошо ли мы одеялами укрылись, окна прикроет наплотно, чтобы ветер в комнату не проникал.
Но дедушка не только поддержал, даже одобрил наше предложение.
— Шалаш — это дело хорошее, — сказал он.
После таких слов и деревянная сторожка над озером стала будто приветливее и дедушка не такой, как все другие взрослые, — с ним самыми сокровенными тайнами можно поделиться. И шалаш мы оборудуем на славу. Будет он вроде летней дачи под боком у деда.
Не теряя времени даром, дружно принялись мы за дело.
Дедушка сам помог нам и местечко для шалаша выбрать. Присмотрел на краю поляны густую старую ель с выжженным над корнями большим дуплом. Широкие лапчатые ветви ели от ствола книзу клонятся.
Под солнцем жарко, а под ветвями стоит прохлада. Запах хвои такой густой, что можно представить себе, как он стекает с ветвей.
Еще не построив, мы уже видим наш дом. По сторонам— деревья, позади — лесная чащоба, перед глазами — чистая от леса приозерная полоса с высокими травами, сквозь которые просвечивает желтый песок, а сбоку — тоже на виду шалаша — дедушкина сторожка, до которой и двадцати метров не насчитаешь.
Славное местечко, добрую ель выбрал дедушка Савел! Под такими деревьями, спасаясь от дождя, охотники и рыболовы костры разводят. Снизу затянет ветви густым дымом — и дождю не пробраться.
Для случайных прохожих такого укрытия вполне достаточно. Но нам нужен не кое-какой шалаш, где можно дождь переждать или ночь переспать, а настоящий, чтобы жить можно было.
Примерили: концы нижних веток ели Костиной головы чуть касаются. Для лесного дома высота самая подходящая.
Дедушка подобрался под ветви, подчистил топором засохшие сучья на стволе, а мы тем временем площадку размели, сухие сучья и шишки по сторонам разгрудили.
— Вот и начинайте строительство, — говорит дедушка. — Крыша почти готова.
Костя Беленький принес второй топор из сторожки, вместе с дедушкой тычинник из сушняка принялся заготавливать. Мне с Павкой и Ленькой досталось тростник косить, от берега озера к ели его подтаскивать.
Тростник не луговая трава, из-под косы не выскальзывает.
Ленька Зинцов на Павку только покрикивает:
— Да размахнись ты пошире! Нажми покрепче! Коське маленькому — тому простительно, а уж ты-то немало каши ел.
Но и меня в покое не оставляет. Когда тростник из воды на берег вытаскиваю, и тут успевает:
— Побольше охапку набирай! Не бойся свою розовую замарать!
Рубашку, которая еще не порвана и в грязи не вымазана, Ленька терпеть не может. Вижу, что чешутся у него руки посадить меня в воду, да не решается. Не забыл еще невеселый разговор на просеке.
Зато упрятанные в карман длинные кисти от пояса выдернул-таки, пустил по воде. Поплыли они за витым пояском цветистыми змейками.
С тростником мы быстро управились. Напеременку одной косой большую копну его натяпали, на берег вытаскали. Обсушили немножко на ветру — вот и готов строительный материал.
Под елью четырехугольником наколотили колышков в два ряда, между ними тростником стены выложили. Поверх стен три поперечины укрепили, ветви ели шпагатом к ним притянули, чтобы не качались от ветра. Поверх веток снова тростника, лапника, травы на крышу густо набросали. Получился не просто шалаш, а замечательный дом на четыре жильца — настоящая лесная дача.
Выгоревшее дупло мы подчистили, подтесали немножко. Полочку в нем устроили, упрятали туда свое главное сокровище— школьные тетради, подаренные Надеждой Григорьевной.
Костя Беленький принес широкий, наподобие жаровни-ка, кусок коры от сухой сосны. Пристроил его к дуплу вместо дверцы. Удобный шкаф получился и места не занимает.
Над входом в шалаш дедушкин брезентовый плащ повесили. Тут тебе и окно, и дверь, и от комаров завеса. Даже самим не верится, что так ладно и аккуратно все получилось. Смотришь со стороны — будто и нет ничего: стоит на опушке леса, вблизи от озера, развесистая густая ель, под ее ветвями ничего не видно. Кто догадается, что тут построен просторный дом и живет в нем большая семья?
После хорошего трудового дня сладко было уснуть в своем шалаше на душистой хвое, покрытой свежим сеном. Уже одна мысль, что мы сами построили себе этот дом, была нам дороже дорогого.
И все думал я, засыпая, о «лесной королеве» — о девчонке в сером платьице, представлял себе, как она ходит где-нибудь поблизости, прислушивается, о чем мы разговариваем, или, приоткрыв завеску, засматривает черным глазом, хорошо ли мы устроились, спокойно ли нам спать будет.
Кщара
На следующее утро, еще не занялась заря, дед уже звонил возле нашего шалаша в какой-то глухой и странный колокол.
— Эй вы, сони! Что вы спите? — приговаривал он. Дома нас так никогда не будили. Солдатом был отец.
Германскую и гражданскую войны от начала до конца прошел, а командовать по-дедушкиному не научился.
Дома совсем по-другому получается. Сначала я слышу, как отец скрипит дверью и советуется с матерью: «Надо будить Коську».
Не скажи он этого, я так и лежал бы с открытыми глазами, смотря из-под одеяла, как мать кладет в печку дрова, разжигает на шестке смоляную лучину, по деревянному катку завозит в печное отверстие большой чугун картошки, щеткой заметает мусор в огонь. Но если сказали, что меня надо будить, сразу так хочется спать. И я закрываю глаза. Отец окликает меня негромко. Я слышу неуверенность в его голосе и молчу. Он еще несколько минут стоит у порога, прокашливаясь, потом выходит на улицу. Возвращается, когда я действительно сплю.
— Костя, вставай! — будит он несмело, словно боится разбудить. Повторяет погромче.
И я встаю лишь тогда, когда голос отца становится по-настоящему громким и сердитым.
Дедушка — другое дело: он так зазвонил, что улежать спокойно невозможно — обязательно хочется взглянуть поскорее, какую это он музыку придумал.
Мы приподнимаем край плаща у входа и вылезаем из шалаша. Дедушка сидит на чурбане перед красными угольями костра и стучит палкой по пустому чугуну.
— Живо марш на озеро! — бодро отдает он команду.
Кто посмеет ослушаться такого решительного и ясного приказа?! И мы бежим наперегонки.
Трава в холодной росе чуть тронута розовыми красками еще невидимого солнца. От утренней свежести, от зябкой росы прищуренные, заспанные глаза сами собой раскрываются шире, дрема убегает прочь. Ох, как хорошо подняться сразу, не разваливаясь лениво в постели! Какой чистый воздух, какое красивое озеро перед восходом солнца! И хочется радостно крикнуть что-то товарищу, румяной заре или просто бору, только бы подать веселому утру свой голос.
И вода, которую по утрам так скупо пускаешь из умывальника, здесь совсем не та. Закатывай выше коленок штаны, выбирай себе любое местечко, зачерпывай ее вместе с плавающим над озером туманом.
Одной рукой дедушка умываться не разрешает, говорит, что так умываются только кошки.
— Да еще разве медведь в берлоге, — добавляет он. — А настоящие охотники и рыболовы берут воду пригоршнями.
Мы, конечно, хотим умываться, как «настоящие». Рукава, ворот рубашки, окунувшиеся в воду штаны — все мокрое.
Ленька Зинцов моется в сторонке. Дедушка принес ему большой желтый кусок ядрового мыла, и он небывало старательно растирает свои цыпки на руках и ногах. От него по тихой воде медленно расплываются большие и красивые, дегтярные пятна с разноцветными переливами. Значит, он выполнил дедушкино указание, не забыл смазать на ночь заскорузлые ноги чистым дегтем.