«Из пламя и света», стр. 116

Нет, больше не могу!..

— Это, вероятно, лучшие из ваших стихов, я чувствую! — сказала Мария Ивановна, вздохнула и добавила: — Вы непременно в следующий раз дочитаете это мне до конца!

— Непременно, — сказал он рассеянно и подошел к окну. — Неужели же, наконец, соберется гроза? Вот это было бы прекрасно! Я должен признаться, что если бы мне пришлось умирать во время грозы, мне было бы жаль расстаться с жизнью.

— Это, кажется, Байрон уже сказал! — резко сказал Мартынов.

— Это кажется тем, кто его не читал. — И, наклонившись к только что приехавшему в Пятигорск и впервые появившемуся у Верзилиных Левушке Пушкину, показал ему тучную гостью в ярко-розовом платье.

Признанный остряк и шутник, Левушка Пушкин немедленно отозвался.

Томно склонив голову набок и стараясь придать своему взгляду, обращенному на Надин, мечтательное выражение, Мартынов остановился около фортепьяно, скрестив руки на груди.

— Трубецкой, милый, сыграй этот вальс еще раз сначала, — умоляющим голосом попросил Лермонтов, — ведь этакая прелесть этот грибоедовский вальс!

Надин слушала, стоя у фортепьяно. В эту минуту взгляд Лермонтова упал на Мартынова, который смотрел теперь на Эмили, положив руку на рукоять своего кинжала.

— Роза Кавказа, берегитесь! На вас смотрит дикий горец с огромным кинжалом!

Мартынов услышал. Побледнев, с искаженным от злобы лицом, он быстро подошел к Лермонтову и проговорил, отчеканивая каждое слово:

— Я, кажется, уже просил вас оставить ваши шутки в присутствии дам! — и удалился так быстро, что Лермонтов не успел ничего ответить.

Эмилия Александровна посмотрела на Лермонтова и тихо, покачав головой, сказала:

— Язык мой — враг мой!

— Ничего! — улыбнулся ей Лермонтов. — Мы быстро помиримся.

Лермонтов вышел последним. Он остановился на маленьком крылечке и долго всматривался в темный горизонт. Когда он сошел со ступенек, то увидал Мартынова, стоявшего на дороге.

— Я вас жду, — негромко сказал Мартынов.

— Меня? — удивился Лермонтов. — В чем дело?

— Дело в том, что ваши шутки и ваше поведение перешли все границы дозволенного.

— С каких это пор ты стал говорить мне «вы» и читать нравоучения?

— С тех пор, как считаю вас человеком опасного образа мыслей и моим личным врагом.

— Ах, вот что! — устало ответил Лермонтов, медленно вытирая лоб платком. — Ну что же, Николай Соломонович, с врагами надо сводить счеты, — ты, верно, это хочешь сказать?

— Вы угадали. Именно этим я и хочу заняться, и нынче же ночью, если успею. Буду иметь честь прислать к вам своих секундантов для выяснения условий.

— Очень хорошо. А мои секунданты будут иметь честь принять их.

Мартынов поклонился.

— Мартыш! — окликнул его Лермонтов.

Мартынов остановился и, не глядя на Лермонтова, ждал молча.

— Нельзя ли, чтобы уж после грозы? Жаль будет, если один из нас ее уж не услышит!

Но Мартынов только пожал плечами и ушел.

Тяжелые тучи встали над домами спящего Пятигорска. Далеко-далеко над окутанными туманом предгорьями пробежала зарница.

ГЛАВА 25

В эту ночь Алексей Аркадьевич вернулся домой один.

— Михаила Юрьевича, — сказал он, — нынче ждать не надо, он там, в гостях, остался ужинать.

А Ваня все-таки ждал: кто его знает, может, и спросит чего-нибудь Михал Юрьич?

Ваня вставил в настольные канделябры новые свечи — может, еще часок-другой и посидит Михал Юрьич за столом, поставленным так, как он любит: у самого окна.

Бело-розовые лепестки цветущих черешен, которые облетали в первые дни их приезда, падали прямо на стол. Михал Юрьич даже не велел, бывало, их трогать.

Теперь они давно отцвели, и ягоды сошли, а сколько было черешни в это лето! Михалу Юрьичу и подавать ее не приходилось — рвал прямо с ветки, свисавшей в окно.

И еще любит Михал Юрьич сидеть на подоконнике, свесив ноги в сад.

Поджидая его, Ваня открыл балконную дверь, приготовил халат и туфли.

И (так он и знал!) нашел под столом бумажку со стихами: Михал Юрьич обронил.

Он поднял ее и слово за словом разобрал:

— Ведь до чего хорошо! Чисто песня! — проговорил он шепотом и принялся разбирать дальше, но строчки все были так перечеркнуты, что он разобрал только четыре последние:

«Только здесь дуб не так шумит, — подумал он. — Вот в Тарханах у нас — это действительно шумят дубы!»

Отдать надо нынче же этот листок Михал Юрьичу. Да хорошо бы спросить, что вот, дескать, Михал Юрьич, ежели отпустит нас царь, поедем тогда в Тарханы или как?

Ну вот и Михал Юрьич! Чуть не под утро вернулся — говорит, на Машук ходил ночью гулять. И как только не боится!.. Чудной какой-то пришел, как именинник. Все хвалит, всем доволен, даже груши похвалил, а они как камень жесткие. Радуется всему: и что дверь на балкон открыта и что в саду цветы пахнут, ну точно в первый раз все увидал! Про Алексея Аркадьевича спросил и не лег спать, а сел свои бумаги разбирать и тихонько песню поет.

Лермонтов поднял голову. С балкона шли Глебов и Васильчиков.

— Мы не постучались, Мишель, — сказал Глебов, — чтобы никого не пугать, и прямо из сада через ограду — на балкон.

— Входите, входите, я ждал: садись, князь Ксандр, сейчас покурим. Ваня, трубки! И там где-то кахетинское было!

Когда Ваня вышел, Лермонтов тщательно закрыл за ним дверь и уселся на подоконник, лицом к тучам, свесив ноги в сад.

— Ну, я вас слушаю!

— Ты что же это, так и будешь говорить о деле? — с усмешкой спросил Васильчиков.

— А что? Мне так очень хорошо: и вас слышно и тучи видно. Тучи сегодня все горы закрыли. Как, по-вашему, будет завтра гроза?

— Ей-богу, не знаю, Михаил Юрьевич, не все ли равно? Ты выслушай условия и скажи, согласен на них или нет.

— Конечно, согласен заранее. Об условиях договаривались вы оба — значит, все будет как полагается.

— Мы надеемся, что да, Михаил Юрьевич, — смущенно проговорил Глебов. — Вот, слушай, как мы решили: дуэль, по требованию Мартынова, пятнадцатого, послезавтра, в семь часов вечера. Место найдем у подножия Машука, где-нибудь около той площадки, куда недавно пикником ездили, помнишь?

— Помню. Дальше?

— Последний барьер на десять шагов, — заканчивает за Глебова Васильчиков. — Сходиться по команде «марш».

— Все ясно.

— Мы с князем уверены, — не очень уверенно добавляет Глебов, — что эта дуэль кончится ничем.

— Обменяетесь для соблюдения приличия парой выстрелов, — добавляет Васильчиков, — и поедем все ужинать в колонию к Гашке. Мы уж и столик заказали.

— Ты серьезно так думаешь? — Лермонтов посмотрел в бесцветные глаза Васильчикова. — А что говорит Мартынов?

Васильчиков ответил не сразу.

— Он не согласен на примирение.

— Вот как!

— Я пытался его уговорить, — сказал Глебов, — но он ходит по комнате, скрестив руки, как Наполеон какой-нибудь, и ничем его не проймешь. Но ты, Михаил Юрьевич, непременно уезжай пораньше утром в Железноводск — с глаз долой, а мы тут без тебя еще раз постараемся Мартынова образумить и тебе в Железноводск дадим знать. Мартынов упрям, но в конце концов и ему эта дуэль не нужна всерьез-то! Так, ради эффекта вызвал.

— Ну, что ж поделаешь! Значит, стреляемся с Мартышкой… Ты мне скажи, Миша, вот что: ежели он танцевать без кинжала не приходит, так сколько же он их наденет, собираясь меня убить? А я не могу!..