Время барса, стр. 13
— Зацепить любого мужчинку на ночь, пусть и крутого, как семь поросячьих хвостов, — невелико дело, — тем временем развила животрепещущую тему Оксана Костюк. — А вот сохранить его насовсем — это уже искусство.
— Где-то я это уже слышала, — огрызнулась Оля.
— И немудрено. Потому что это истина, — примирительно пожала плечами Аля.
— Как ты там сказала?
— «Младой хазарский князь Ратмир…»
— Красиво. Это из сказки?
— Ага. Пушкин.
— Жаль, что жизнь — не сказка.
— И даже очень жаль. Зато наше представление — похоже.
Музыка зазвучала едва слышно и вскоре заполнила собою все пространство; сущее будто пропало: зал погрузился во тьму, люди замерли, притихнув, словно исчезли вовсе, и освещенный подиум стал местом волшебства, чародейства, тайного знания о тьме и свете, о зле и добре, о смерти и бессмертии.
Глава 11
Их одеяния были прозрачны, как туман, и грустны, как опадающие листья.
Девушки двигались по подиуму, окутанные светом юпитеров, окрашивающих сверхлегкую ткань то золотым, то густо-малиновым, то пурпурным… Музыка словно вплеталась в распущенные волосы, в легкие, полупрозрачные, призрачные одежды, и девушки будто парили над залом в немыслимой высоте, недоступные ни для черных помыслов, ни для злых дел… А где-то высоко, в холодных, фиолетово-сиреневых бликах перистых облаков догорал закат, напоминая о скорой зиме и о том, что так уже было когда-то… А девушки продолжали кружиться в колдовском танце над всполохами малинового пламени, как бы охраняя его, как надежду на то, что тепло вернется… Девушки двигались по подиуму величественно и отстраненно, словно в мире не осталось ничего, кроме всполохов музыки и света; только они были в этом гаснущем мире сущим и важным, все остальное казалось тьмой и пустотой, изукрашенным маскарадом на лике небытия…
Девушки работали, как заводные куклы; все было привычным, разве что темп: тем, у кого не было «окон», приходилось переодеваться очень быстро, и ничего не забыть, ничего не перепутать, и выглядеть притом так, словно только что сошла с. глянцевой картинки элитного журнала.
После сорока пяти минут показа наступил небольшой перерыв. В это время публику развлекал грустный клоун-мим в обтягивающем трико и шляпе-котелке; под давнюю, полузабытую и оттого особенно щемящую мелодию Ива Монтана клоун играл с шаром; влажно-синий светящийся шар был похож на землю; он переливался то золотыми, то серебряными, то алыми блестками и невесомо парил под руками клоуна-мага… А лицо его было полно печали, словно он, держа между ладоней землю, провидел ее будущую судьбу…
Какое-то время девушки наблюдали за ним с завороженным недоверием, пока Оля Сорока не всплеснула руками в детском восторге:
— Ну как он это делает! Мы же рядом стоим, и — ничего… Ни нитки, ни лески… Ни-че-го!
— Колдун, — хмыкнула Лена Толокина. — И в руках он планетку нашу не зря крутит. Сейчас озлится и ка-а-ак хлобыстнет об землю!
— Землю об землю! Соображай, что говоришь…
— Ой, девчонки, я такой рассказ читал, фантастический, — влетел в разговор Вадик Бовин. — Там один мужчина тоже кубик в руках вертел-вертел, потом сложил неловко, смотрит, а там — дырочка!
— Отверстие, — со смешком, явно издеваясь, поправила Толокина. — Дырочка — это в заборе. Ну, может еще где…
Девушки прыснули.
— Не-е-ет, девчонки, вы дослушайте! Глянул он в это отверстие: а там шарик! Голубой, красивый, влажный, висит сам собою, переливается и вроде даже крутится…
— Ну ты и расписал! Мне прямо сейчас захотелось! — не сдержалась Оля Сорока.
Вадик скроил гримаску, посмотрел на девушку, как умудренный опытом старшеклассник на детсадовскую крошку, хотел что-то ответить, да махнул рукой: дескать, что с вами говорить, недоразвитыми… Сосредоточился и продолжил:
— Дура: это земля!
— А-а-а…
— Да, а мужчина тот был или дурак, или экспериментатор…
— Не усугубляй, Вадик, это одно и то же!
— Ну вот: глядел он, глядел, а тут ему из того шарика прямо в глаз — как даст!
— Пьяным космонавтом, не иначе!
— Почти. Ракетой. Баллистической ракетой.
— Вадик, кончай трепаться, несешь какую-то околесицу, скоро перерыв закончится, надо хоть перекурить успеть.
— Курить вредно.
— Зануда.
— Девчонки, ну дайте порассказать! — В голосе Вадика слышались чуть ли не слезы, он просительно глядел на Лену Толокину.
— Пусть дорасскажет… — махнула рукой Лена. — Только побыстрее, Вадюша, мы же не на диспуте.
— Ну вот, — продолжил взбодренный Вадик, — мужчина этот почувствовал жуткую боль, подбежал к зеркалу, смотрит — а глаз ему выжгло! Насовсем!
Разъярился он, озверел просто, кочергу в камине докрасна раскалил, подбежал к тому кубику и в дыру каленую кочергу и сунул!
— Хорошо хоть, что не в задни…
— Ну Оля-я! — чуть не расплакался Вадик.
— Да не перебивайте вы! — прикрикнула на девчонок Толокина.
— Все. Не будем.
— Ну так вот… Выжег мужик кочергой что-то там, да и забросил этот самый непонятно как получившийся кубик в дальний чулан. Смотреть, что вышло, не стал: второй глаз, видно, пожалел. — Бовин заговорщически приглушил голос. — А через неделю все увидели высоко над землей? громадный человеческий глаз. Живой! Он смотрел с неба и неделю, и другую… Население, понятно, в панике, сектанты разные по улицам шатаются, народ мутят, бардак начался по всей земле страшенный: никто не работает, все конца света ждут.
— Многие его пожизненно ждут, причем с удовольствием, лишь бы не делать ничего, — прокомментировала Аля. — И если к назначенному часу не пробьет, загоревать могут так, что помрут от огорчения.
Вадик только пожал плечами, продолжил:
— Собрались тогда командующие всякие, начальники штабов и прочие офицеры — решать, что делать. Ну а поскольку все вояки думают только одним местом…
— Каким? — поддела Оля Сорока.
— Не тем, каким ты, поняла?
— Хм… А может, у меня оно как раз для этого и предназначено…
— Для чего?
— Для продвижения по жизни, понял? А у тебя…
— Девки! — прикрикнула на всех Толокина. Бовин глянул на девчонку раздосадованно, поджал красиво очерченные пухлые губы, произнес тихо и значимо:
— Дура.
— Сама дура! — беззлобно огрызнулась Сорока. — Ладно, досказывай. Что там с тем глазом вышло?
— Посоветовались те вояки, — продолжил Бовин с новым воодушевлением, — и решили общими усилиями создать жуткую ядерную ракету, каких еще не было, и — врезать ею по этому глазу. Чтобы порядок восстановить и свою власть тоже.
Сказано — сделано. Через пару недель запустили, прямо в самый зрачок! И — глаз исчез.
— И дальше что? — уже заинтересованно слушали девчонки.
— А ничего. Все.
— Как это — все?
— Сидит тот самый мужик, которому глаз выжгло, у камина и вспоминает, как совал в кубик, в тот самый, где голубая планета сама собою висела, раскаленную докрасна кочергу…
Девчонки замолчали. Тишина длилась с полминуты.
— И это весь рассказ? — спросила, наконец, Оля Сорока.
— Да. Все.
— Понятно. Это для умных штучка.
— Ну не для дураков же…
— Мудер же ты, Бовин.
— Чего?
— И мораль: не во всякую скважину зри, не во всякую дырку каленую кочергу суй. Масштабно.
— Ты дура, Сорока, поняла, дура! — взвился Вадик. — Это рассказ о том, что…
— Ну? О чем?
— Просто каждый человек неловким движением может сгубить нашу планету.
Случайно, по глупости. А она — прекрасна, мала и беззащитна.
— Ага… «Голубая, голубая, не бывает голубей…» — издевательски пропела Оля.
— А тебе завидно, да? — готовый сорваться в истерику, почти прорыдал Вадик. — Я же видел, как ты на моего Сашу смотрела, когда он меня у агентства встречал, видел!
— Ша, девки! Прекратили базар! — грубо рявкнула Лена Толокина. — Еще не хватало: три минуты до выхода, а они мужиков делить решили!
— А чего она… — запричитал было снова Бовин. — Коза!