Время барса, стр. 101
Наплескал еще с полстакана, вернулся к креслу, сел, включил пультом соединенный с компьютером небольшой экран, где высвечивалась текущая информация, морщась, словно от зубной боли, смотрел на строчки цифр… Нет, все было хорошо, даже замечательно. В делах. А вот во всем остальном… Лир чувствовал, что время непостижимо меняется, и это огорчало его до слезливой жалости к себе. Ему казалось, что нового времени ему уже не дано.
И еще — была обида. Столько лет! Столько лет он упрямо и кропотливо строил теневые связи и создавал связки, столько лет он висел в паутине собственных построений, подкармливая одних, пожирая других, делая подвешенными тряпичными болванчиками третьих… Ему нравилось, что некогда могущественная система государства сделалась похожей на скованного, спутанного по рукам и ногам Гулливера, а чернь всех мастей и рангов, чиновничья, преступная, финансовая, роскошествовала, хозяйничала в стране, как в чужом постылом подворье, разбирая все и вся, превращая подгнившую, но сладкую, будто перезрелый ананас, империю, в кучу гнили, наполненной черными, с перламутровыми брюшками, трупными мухами… И когда новый молодой скоморох вдруг взбирался на приступочку близ властного Олимпа, Лир только щурился, с удовольствием предвкушая движение ниточки-паутинки в чисто вымытых узловатых пальцах… А теперь… время менялось. Время.
Ну да, время. Время течет неодинаково в каждом возрасте. И людишки обманываются: в детстве, когда каждый день длиною в год, предстоящая жизнь представляется им бесконечной, как тысячелетие… Но дни лукавы, и мелькают, мелькают глумливой чехардой… И вот человечек уже стар, уродлив и одинок. И некому защитить его от смерти, потому что каждый умирает в одиночку. Впрочем, как и живет.
Время течет неодинаково в разных местах. Там, где тепло, оно размеренно и длинно, как в детстве, а на холоде… Люди прячутся, пережидая холод и вместе с ним — и время, попадая будто в ямы, в которых остановилась замкнутая серой сутолокой будней жизнь, и люди пережидают ее покорно, оглушая свой страх водкой… И, даже зная, что другой жизни у них не будет, живут блекло, скудно и скупо… Или это зачем-то нужно? Кому?
Лир встал и снова подошел к окну. Затаившийся за ним в мутной дымке громадный город внушал страх и неумолимо притягивал к себе, как пропасть. А потому Лир смотрел и смотрел, пытаясь углядеть в невнятном сумраке что-то важное для себя — или просто зачарованный вязким предсмертным мороком.
Глава 77
Москва встретила непогодой. Снега здесь не было. Ветер колол крошечными ледяными стекляшками, бросая в лицо девушки зябкую-заметь поземки. Перрон продувало насквозь. И Аля стояла на этом перроне, недоуменно крутила головой, словно пытаясь понять: «Где я? Что мне здесь нужно?» Люди с баулами и сумками медленно перетекали с перрона в подземные переходы.
Девушка слилась с потоком и нырнула в метро; вереницы людей плавно опускались вниз, в коридоры подземки, будто в другую реальность. Але подумалось, что люди в таком мегаполисе — словно маленькие кровяные тельца в сосудах, артериях большого механического монстра, биоробота; одни — усталые, отработанные или просто не совпавшие с тяжким ритмом гиганта, отторгались, превращаясь сначала в обузу, потом — в прах. На их место заступали другие — сильные, уверенные, жаждущие славы, богатства и власти, готовые покорить этот город и этот мир… Некоторые получали то, что жаждали, теряя по капле не кровь, но душу. Город выпивал таких до донышка, превращая в подобие составляющих его строений. Людские потоки оживляли созданного людьми монстра, но и без него обойтись уже не могли. Город концентрировал волю и силу каждого, соединял в систему — и пользовался для своего процветания и роста. Здания, узлы коммуникаций, дороги — все это росло, ширилось, давая людям лишь коротенький ночной роздых, чтобы с утра снова и снова перемалывать людские жизни в нагромождения камней, проводов, металлоконструкций. Город знал, что он переживет всех этих мелких теплокровных, снующих жалкими двуногими зверьками, одержимыми страстями и страхом. Город казался себе вечным.
Аля тряхнула головой: усталость была серой и ватной, оттого и лезли в голову непрошеные и совсем невеселые мысли. Не думать. Отдыхать. Просто двигаться в потоке.
Аля рассматривала людей. Нет, это ее собственное настроение играло с ней шутку: зачем придумывать мнимые и страшные сказки, когда есть вокруг и жизнь, и движение, и любовь? Аля заметила, что ее ровесники, веселые и очаровательные, стремились поймать ее взгляд, и девушка вдруг поняла, что до сих пор жила и теперь живет совсем не правильно: никогда, никогда не было в ее жизни той беззаботности, что видела она на лицах сверстников; что-то похожее на зависть мелькнуло и исчезло в душе; это не ее вина и даже не ее беда: просто судьба у нее пока такая. И может быть, она труднее, чем у многих, но, наверное, еще больше таких, кому приходилось куда горше, чем ей. К тому же-у нее была надежда.
Когда у тебя нет больше ничего, надежда — не так мало.
Правда, был еще и страх. И — любовь. И страх за Олега, и страх потери…
Только потом был страх за себя. Але даже казалось, что это не очень-то нормально, но поняла: просто она гордая. Если жить, то жить хочется только так, как достойно человека, — с любовью, с достоинством и смыслом. По-другому она не хотела. А может быть, она все-таки счастливая? Ведь дар любви дается не всем, еще труднее его удержать… Но она будет стараться. Иначе не выжить.
Аля нахмурилась. Нужно сосредоточиться на деле, хватит посторонних мыслей.
Хотя… если мысли о любви считать посторонними, все остальные — просто никчемны.
И все-таки… Аля понимала, почему не желает думать о предстоящем. Она едет затем, чтобы застрелить Лира. Он — страшный человек, и Аля боялась…
Боялась, что не сможет подобраться к нему, что ее схватят и убьют раньше, чем…
Боялась, что не попадет. Но еще больше боялась, что просто-напросто не сможет выстрелить — и убить. Все происшедшее с ней за последние полгода, казалось бы, должно было ожесточить девушку, но вместо этого она вдруг стала остро чувствовать… беззащитность. И свою собственную, и других людей… Горячий металл, вылетая из стволов, обрывал не только жизни, но и надежды на счастье, и Але казалось, что с каждым убитым горя на земле становится больше. Не какого-то отдельного, а общего, которое не разбирает ни рас, ни племен, ни вероисповеданий и настигает жертву и в жалких лачугах, и в роскошных особняках так же неотвратимо, как смерть.
И еще — Але было жалко себя: она боялась, что пропадет в этом мире: каждому человеку отпущен свой предел стойкости. Але казалось, что она его исчерпала. Хотя… девушка не собиралась лгать сама себе. Она знала, что куда сильнее, чем себя считает… Но от этого Але не было легче, и она не становилась счастливее.
Лир загнал ее в угол, и ей некуда бежать в большой стране и на круглой земле, нигде она не будет свободна от страха. А страх… Страх губит все вокруг, превращая людей в безвольные тряпки, в комнатные растения, живущие от полива до полива, в спивающееся стадо. Она не будет бояться. Она сможет.
Лир… Воображение девушки уже нарисовало гнусного карлика-уродца, полузверя. Это его идея делать киллеров из девочек-подростков, это он губил тысячи, десятки тысяч людей, наживаясь на войне и героине… Карлик-уродец… А на самом деле Лир может оказаться благообразным пенсионером с блестящей лысинкой, благодушным и благочинным, и Аля… Нет, она сможет. Словно наяву Аля увидела Ирку Бетлицкую я нетающий снег на ее губах… Маэстро, отважного, изломанного и такого одинокого… Увидела в черном стекле поезда метро себя: потерянная девчонка с беспомощными глазами… Она сможет. Сможет, и точка.
И действовать нужно наверняка. Просто события нынешнего утра совершенно выбили ее из колеи. Нужно собраться. И не торопиться. Сейчас она просто прикинет, как действовать, осмотрится. Как можно подобраться к Лиру? Дожидаться на улице возле офиса корпорации, пока тот соизволит покинуть прибежище? Но во-первых, он может выехать из подземного гаража в бронированном лимузине. А во-вторых, она никогда его не видела, знает только имя и место… Проникнуть в здание? Как? Под видом девчонки — разносчицы из пиццерии? Это из не нашего кино.