Любовь и доблесть, стр. 105
...Самолет шел на посадку. Брошенная гостинка встретит неуютом, ворохом неразобранных бумаг, черным проемом окна, в котором будет висеть узенький, блестящий месяц... Полная независимость и полная неприкаянность. Но еще оставалась надежда. Вот только... С надеждой нелегко примириться как раз потому, что ничего, кроме нее, у тебя часто и не остается.
Глава 83
Сначала Данилов почувствовал тепло солнечного луча. Он проникал сквозь сомкнутые веки и окрашивал сон в цвета спелой пшеницы и подсолнухов. И еще – Олег видел небо: синее-синее, оно все золотилось от плавающей в воздухе цветочной пыльцы, пронизанной светом.
Данилов открыл глаза, повернулся. Чистая хрусткая простыня, из крохотной кухоньки – запах свежесваренного кофе. Потом оттуда выглянула Даша. Она улыбалась:
– Мне уже стало казаться, ты вообще никогда не проснешься. Сначала я еще слышала, как ты вставал ночью, курил, снова возвращался и ворочался на постели.
Потом уснул. Ты несколько раз стонал во сне, а лицо было такое, что... Но я не решилась тебя будить. Данилов, откуда у тебя шрам на виске?
– Из того сна.
Даша задумалась на секунду, смешно сморщив лоб:
– Знаешь, чего ты боишься?
– Ну?
– Ты боишься повторения этого «сна». Того, что было. Из-за этого и замуровал себя в четырех стенах и искал при том какой-то способ жить достойно, уважая себя, и вот – все начало повторяться, не так?
Данилов пожал плечами.
– Не смотри ты на меня таким взглядом: все женщины хоть чуточку колдуньи, разве не знаешь? Поэты знают. Помнишь? «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью...» <Из стихотворения Николая Гумилева.> Мы многого не видим и не замечаем из того, что вы, мужчины, считаете важным, но мы умеем чувствовать! Чего ты не смог, не успел сделать в том... сне?
– Уберечь человека.
– И теперь ты боишься... новой потери? Если бояться потерь – они случаются.
– Если не бояться – они случаются тоже.
– Знаешь, как-то мы говорили с папой... Выпал такой уж вечер, что он никуда не спешил. И он разговаривал со мною как со взрослой. О жизни вообще. Он – мудрее тебя.
– О да. На целый миллион миллионов.
– Прекрати комплексовать, тебе совсем не идет!
– Не буду.
– Ну так вот. Папа тогда сказал важное... – Даша задумалась на секунду. – Жизнь – как пресс, она давит всех. Но жизнь мудра, она не душит сверху неподъемным блоком, а словно наступает, надвигается порой со всех сторон, как в круглом бетонном колодце! И может раздавить насмерть, но – дает каждому выбор.
– Между собой и смертью?
– По большому счету – да. Как человек попал в этот колодец? Он хотел к свету. Или к тому, что казалось ему светом. И вот – стены начинают смыкаться, и небо наверху, что виделось лазурным, меркнет, и мир сжимается, и человек оказывается в полной растерянности и тьме, и он уже устал и начал жалеть себя и завидовать тем, что остались площадкой ниже, у входа в этот вертикальный колодец... И мыслишки суетятся беглые: а ведь и там, внизу, люди тоже неплохо живут и даже устроены как-то, и свои радости есть у них... Пусть нет полета, синевы бескрайнего неба, зелени травы, простора океанов – зато какая-никакая еда, и не всегда холодно, хоть и зябко, и небо видно иногда, а океан – можно представить, если набрать водички из проржавевшего крана в облупившийся тазик и дунуть хорошенько... Нужно только спуститься на ту площадку, с которой начал карабкаться, да и жить там в свое удовольствие...
Или – забираться все выше и выше, не страшась ни усталости, ни смерти...
Если сил не хватит – тебя раздавит, сотрет в порошок, но и это не важно: карабкайся и – будешь видеть только небо, солнце и – ничего, кроме них! И твоя единственная награда – свобода!
И если ты отважен – будет еще площадка, где можно передохнуть, но только передохнуть, не больше: да, здесь трава зеленее, здесь уютнее и теплее, и круг неба наверху шире, и по ночам видны новые созвездия... Но ты не можешь охватить весь небосвод, ты не видишь закатов и рассветов, а это значит – снова вперед!
Вперед и вверх! И – снова стены начнут сжиматься, и ртом будешь хватать тяжелый воздух, и неминуемым будет казаться падение, и иногда спасительной – гибель! Но ты дойдешь, если хочешь дойти!
Данилов любовался Дашей: лицо ее раскраснелось, глаза блестели, движения были легки, уверенны, грациозны... Внезапно она остановилась, замерла; слезы мелькнули на ресницах.
– И все равно я боюсь... Я и тогда сказала папе: боюсь. Я самая обычная и больше всего боюсь одиночества; раньше вот боялась потерять его, как потеряла маму, теперь вот еще и тебя... Боюсь твоих снов и... ревную тебя к ним. Боюсь, что ты пропадешь в них и не вернешься ко мне... Но... Страх этот сладкий: мне есть что терять. Многим и этого счастья не дано. Их потери измеряются совсем куцыми достижениями; если душа неспособна любить, то ей по большому счету и терять нечего, вот они и крохоборничают. Чтобы ледяной холод безразличия не жег стылую, как склеп, душу, они заваливают ее всяким хламом из пластмассовых чувств и пластиковых эмоций... Видеть это и тоскливо, и противно... Даже мои ровесники и те... Наркотики, водка... Это как костыли для безногих. Мир и 6,63 того стремится превратить нас в скотов, глупо помогать ему в этом, правда?
– Правда.
– А мой папа... Мне тогда стало обидно: ведь все, что он говорил, он говорил о мужчинах. А я? – Даша улыбнулась смущенно:
– Тогда я додумывала сама.
Да, только мужчины могут созидать и приумножать, мы для того, чтобы сохранять... Вот случается искра между двумя живущими, и появляется огонь и становится любовью, и женщина должна сделать все, чтобы он не угас, чтобы был очаг и согревал всегда... Мужчины – другие: вам назначена доблесть, но без огня любви она холодна, как сталь, и превращается в жестокость: никого вы тогда не щадите, ни других, ни себя... Но и наша любовь пропадет без восхищения вашей отвагой – заглядываться на неприступные вершины и покорять их!
Даша помолчала, сказала тихо:
– Вот и все, что важно в мире: любовь и доблесть! Пока они будут, и мы будем. Всегда! Люди! Ты понимаешь?
– Да.
– Да... – Глаза Даши вдруг потускнели, она присела на низкий табурет, пригорюнилась. – И все это слова, слова... Все детство я жила среди слов. И потому совершенно не знаю людей. Ну вот люди: ходят на работу, чем-то занимаются после... Но – чем? Что их интересует, что волнует, чего они хотят, чего боятся? Странно, раньше у меня и мыслей-то таких не было, я была словно загипнотизирована своими дочерними обязанностями – учиться, учиться и учиться – и своей скукой! Мне казалось, жизнь проходит мимо. Вот я – в этой жизни, и – что? Честно? Мне больше всего на свете хочется выбраться отсюда, посидеть в зимнем саду в нашем особняке, поплавать в бассейне, поболтать по телефону...
Вон там, в соседнем дворике, тетка стирает белье и ругается матом, а муж ее пьян с утра и неопрятен, и не нужна она ему, и он ей тоже не нужен...
Целый день стирает прачка,
Муж ушел за водкой.
У крыльца сидит собачка
С маленькой бородкой, <Из стихотворения Николая Заболоцкого.>. -
– прочла Даша со слезами в голосе, потом прошептала еле слышно:
– Мне страшно... Я очень хочу домой, но уже не знаю, где мой дом и есть ли он вообще.
Мне кажется, я потеряла его навсегда, и пусть тот дом был сиятельным и немного нездешним, как декорация из рождественской сказки, но другого у меня нет. – Даша подняла голову, попросила:
– Давай побыстрее найдем папу, ладно? Я за него почему-то боюсь. – Девушка вздохнула:
– Извини. Я как дура. Не успел ты вынырнуть из своих кошмаров, я сразу насела на тебя со всяким бредом. Извини.
Пойдем пить кофе?
– Пойдем.
Сначала Олег зашел в крохотную ванную и подставил голо ву под струю холодной воды. Лучше бы ледяной.