Беглый огонь, стр. 20

– Тьфу ты! Да при чем тут это! – Тополь сердито топнул ногой.

– Да при том! Что выпившей Женьке ты бы спокойно доверил самое дорогое, что есть у Тополя. А вот лучшему другу и партнеру Комбату ты, видите ли, не можешь доверить какую-то сраную тачку! А ведь Женька – это просто шлюха, каких в твоей жизни будет еще много. А со мной тебе завтра, возможно, придется кататься на птичьей карусельке или орать от боли, напоровшись на симбионта!

Я, конечно, передергивал. Но хмель, помутивший мой разум, внушил мне, что передергиваю я не так уж сильно. А насчет Женьки проклятый алкоголь шептал мне, что я все еще «в рамках», когда на самом деле я уже был далеко за ними… Поэтому когда внушительный, с поросшими белесой шерстью пальцами кулак Тополя врезался в мою скулу, ваш Комбат был очень, очень удивлен. А когда второй кулак Тополя врезался в мой розовый от выпитого нос, удивление мое достигло максимума.

– За что? – спросил я с интонацией обреченной собачки Му-Му, которую ее хозяин, немой крестьянин Герасим, уже поднял за шкирку над своей утло покачивающейся на речных волнах лодчонкой, чтобы бросить в холодные волны. – За что?

– Никогда не называй Женьку шлюхой. Ты меня понял? – Рот Тополя был перекошен ненавистью. Глаза сияли черным огнем гнева.

В то время как правильная, честная часть Комбата уже практически набралась смелости проскрипеть что-то вроде «извини, дружище, дал маху», вторая, нечестная и неправильная часть Комбата, которая-то обычно и перехватывает управление после того, как Комбат выпивает триста грамм вискарика, цедила в лицо Тополю:

– А ты меня не учи… Учитель еще нашелся… Помнишь, как я тебя в первый раз за «ночными звездами» и «золотыми рыбками» в Зону повел? Помнишь, как «кристальную колючку» добывать научил? А как я тебя из воронки вытащил, чуть было пальца из-за тебя не лишившись? Знал бы, что ты такой мудак жадный, что тебе для друга машины какой-то жалко, я бы тебя в той воронке навсегда оставил!

Я был готов к тому, что вот сейчас Тополь со всей дури ударит меня под дых. Угостит своим фирменным апперкотом.

Но вместо этого Тополь лишь посмотрел на меня презрительно, сплюнул мне под ноги и пошел прочь, ни слова больше не говоря. Весь его вид свидетельствовал о том, что он смертельно обиделся.

– Эй, Тополь! – крикнул я ему в спину, стремительно трезвея.

Но его спина была равнодушной спиной совершенно равнодушного ко мне человека.

Многажды я возвращался в памяти к тому эпизоду.

Бывало, мне он даже снился.

Сколько раз я казнил себя за настырность, за язвительность, за неумение сдерживать свой болтливый язык. Сколько раз я мысленно извинялся перед Тополем – за то, что назвал его Женьку, с которой-то и знаком, считай, не был, шлюхой. Что угораздило меня ляпнуть про ту воронку, в которой я бы его якобы оставил, если бы не мое врожденное благородство… Не оставил бы. И если надо было бы, отдал бы руку ради того, чтобы Тополь остался жив.

Почему я не пошел к Тополю на следующее же утро? Почему не извинился?

Тут мне нечего сказать, кроме «так получилось». Навалились какие-то дела и делишки, что-то очень «срочное», очень «неотложное», мышья беготня жизни закружила, заморочила…

Потом я думал, Тополь сам остынет. Сам вернется. Он-то, Тополь, должен знать, что я, его дружбан Комбат, знающий сто девяносто пять анекдотов про поручика Ржевского, просто пошутил. По-шу-тил. Ну, то есть сморозил лишнего. В конце концов, зачем было меня провоцировать? Сказал бы, что ключи от машины у своей Женьки забыл. Или еще что-нибудь столь же изящное соврал. Я бы поверил. Я когда пьяный, всему верю. Даже в аиста, даже в демократию, даже в то, что пиво полезно для здоровья.

В общем, Тополь не пришел мириться ни через три дня, ни через неделю.

А когда через десять дней я сам, наступив на горло собственной спеси, решил его навестить («Куда же это он подевался – в «Лейке» не появляется, машины его понтовой в околотке не видать»), то оказалось, что у продавщицы Женьки он больше не живет. А где живет?

Навел справки. Выяснилось, что из вольных сталкеров наш Тополь ушел. И работает теперь на Речном Кордоне. Кем работает? Да уж наверняка не пильщиком дров и не удильщиком рыбы…

В общем, поговорив с Рыбиным в «Лейке», я понял: пора нам с Тополем мириться.

Тем более кстати был звонок Синоптика, соблазняющего меня на «звезду Полынь», мечту Тополя.

Вот приду я к Тополю и скажу: «А пойдем-ка за «звездой Полынью», как в старые добрые времена!»

А пока мы будем за ней идти, сделаем небольшой крюк к упавшему вертолету. Подберем там контейнер – и дело в шляпе.

Итого: мир, дружба, жвачка… и порядочная куча наличности! Если, конечно, доживем.

Глава 9. Лодочник

С тех пор как в Зоне произошел очередной Выброс и погиб старый добрый Чернобыль-4, со многими прежними картами и привычками пришлось распрощаться.

Провалились внутрь самих себя и заболотились испокон веку сухие, песчаные пригорки. Высокие, торжествующе нормальные с виду метровые одуванчики взметнулись над стеклянистыми такырами – есть такие в Зоне, жженые-пережженные жарками многометровые плеши. Никогда на них ничего не росло, а тут вот на тебе, пожалуйста, – одуванчики.

Короткие маршруты сделались длинными. Длинные, но безопасные, – короткими, зато смертельно опасными. Некоторые засиженные аномалиями места – страшные, как американская внешняя политика, – стали проходимыми.

Наконец, открылись новые уровни – вспомнить хоть тот же Теневой Лиманск.

А уж что с поймой Припяти стряслось!.. Песня!

Счастливые обладатели такого раритета, как топографическая карта Генштаба, выполненная еще до Первой Катастрофы, знают, что в прошлом веке река Припять при взгляде сверху выглядела как диковинная аквариумная водоросль. Вокруг главного русла распушались пышными лапками-листиками протоки, старицы, заводи.

Когда образовалась Зона, когда аномалии изуродовали ландшафт и поставили с ног на голову гидрологический режим местности, Припять поначалу подсохла, часть стариц и протоков обмелели. На их месте остались балки, овраги, ямы самых причудливых форм.

Однако бурление пространственных пузырей и Большой Выброс полностью «переписали» русло Припяти вдоль восточного фаса Периметра. Новое русло прошло через цепочку высохших было стариц, а старое, наоборот, превратилось в прерывистую линию малоприятных, гиблых озер с черной водой.

Из многих озер вода потом ушла, остались одни котловины – подозрительно сухие, со звонкой и твердой спекшейся супесью на дне. Как-то слышал от одного чокнутого сталкера, что вода не ушла – выкипела. Кто знает, может, и выкипела…

Вот из-за всего этого безобразия и возник Речной Кордон.

Раньше Периметр проходил ровно по реке. Минные поля, бронеколпаки, ДОТы с пулеметами и огнеметами, прожектора, детекторы движения, ПСОЗ – поля сплошного огневого заграждения…

Когда у мутантов случались «весенние обострения» (эх, если бы они случались только весной!), когда зомби окончательно теряли страх, в общем, когда Зона переходила в наступление – солдаты ооновского контингента по тревоге занимали подготовленные позиции и встречали непрошеных гостей стеной огня.

Но это был еще не Речной Кордон.

А вот когда аномальные возмущения перетащили русло Припяти западнее, когда потекла черная вода через овраги и старицы – тогда до господ в Главштабе Периметра дошло, что случилось нечто очень и очень плохое. И что раньше были еще добрые славные деньки, а нынче деньки становятся недобрыми.

Ибо по всем канонам военной науки выходило, что монстры Зоны получили дармовой плацдарм на левом берегу Припяти. И теперь могут с этого плацдарма при соответствующем энергетическом климате совершить бросок в восточном направлении. На Киев!