Банкир, стр. 63
«Ну и зачем мне это нужно?»
«Для форсу, молодой человек. На флоте без форсу или шику нельзя. Традиция.
А традиции, я вам замечу, держат и общество, и государство на плаву. А уж флот и подавно. Это уставы и флаги могут меняться, традиция, как устное предание, как выданный офицеру кортик — и символ и знак одного: офицерской чести. Когда пропадет это — пропадет страна…»
…Встряхиваю головой… Голос поразительно знаком, как и ситуация: я вижу коктейль в высоком бокале, руки — чисто промытые, чувствую запах лекарств — и все. Ни человека, ни ситуации я не помню. Совсем.
Напиток в моих руках вполне походит на произведение искусства. В голове бродит детская учебная считалочка:
«Каждый охотник желает знать, где сидит фазан…» Кто я? Фазан или охотник? И где?
Разберемся… А получается красиво… Я наполняю бокал попеременно: темно-бордовый, зеленый, цвета травы на пастбищах кельтов где-нибудь в Уэльсе, золотистый, белый, густо-малиновый… Возможно, на вкус это произведение алкогольного искусства и сущая отрава, зато по цветам — почти радуга…
— Как красиво… — Девушка подошла сзади совсем неслышно, но я почувствовал ее приближение — аромат чего-то неуловимого, будто дыхание ветерка над первым, сиреневым, как ночь, подснежником… — Это мне?
— Подожди… Ты знаешь, за что сограждане признали Исаака Ньютона гением?
— Ясно. За законы Ньютона.
— Ты помнишь, что это такое?
— Не-а.
— Вот. И они не помнили. Ньютон сконструировал призму, которая расчленяла пучок света на семь составляющих: красный, оранжевый…
— А, знаю… «Каждый охотник желает знать…» По длине луча.
— Ну да. Это так поразило современников то, что белый свет на самом деле не белый… Они даже на надгробии, по-моему, выбили ему надпись: «Человеку, сделавшему мир цветным». Смотри!
Заговаривая девчонке зубы, я сумел отыскать в баре нужный ингредиент: самодельное вино без достаточно определенной плотности. Надел на бутылку ограничитель, взял бокал чуть наклонно и резко тряхнул рукой с бутылкой.
Получилось! Струйка добротного вина искоркой прошла сквозь уровни «Флага», и вся жидкость начала вращаться, медленно смешиваясь. Напиток из четко оформленной мозаики превращался в многоцветную акварель…
— Это… Это чистое искусство… — ахнула девушка.
— А другого и не бывает. Ты успела нырнуть?
— Ага. Хочешь? Полотенце — в шкафу. Ты не спешишь?
— Некуда.
— Вот и славно. Пока будешь сохнуть — посидим, поболтаем… А то я тут дикая стала. За буйки не заплывай!
— Нам что, разрешили заплывать за буйки?.. — спросил здоровенный парень, забираясь в фургон.
— Ага. И прыгать без парашюта, — добродушно хмыкнул другой здоровяк.
— Не, старшой, чего снялись-то? Без «кандалов», без «пушек», без амуниции?
— Это чтоб со страху в «клиента» не шмальнуть.
— Важная птица?
— А хрен его знает. Спеленаем — увидим. Дадут по два отгула — важняк, не дадут — ошибочка вышла.
— Разговорчики! — прикрикнул Батя, захлопнул дверь. Скомандовал:
— Тронулись! — и грохнул кулаком по стене напротив кабины. Группа из семи человек разместилась в маленьком фургончике, что называется, впритык.
— Техника, е-мое, двадцать седьмой век. С половинкою…
— Завеса секретности, почти «железный занавес». Может, стоило в бочке с цементом, как Леонов с Крамаровым? «Джентльмены удачи», понимаешь…
— Хорош базлать!
— Батя, вот вытряхнул примерных семьянинов посерел ночи из супружеских постелей, курить — нельзя, потому как задохнемся мы тут, как в той «душегубке», — так хоть трепом душу отвести…
— Кстати, если писать кому, тогда как?
— У Бати памперсы, запас. Пью — и писаю. Вместе с ковбоями… Эти, как их?
— Хаггинс.
— Во-во. Бать, а ты у нас тогда — вождь Сухое Тело…
Бойцы грохнули разом. Смеялись до слез. Старший принял серьезный вид:
— Все замолчали. Слушай вводную… Бойцы посерьезнели.
— Памперсы — только членам партии, — произнес старший голосом Левитана образца сорок первого года. Все грохнули снова, но веселье было кратким.
— А какая сейчас партия, — попытался продлить шутку кто-то из молодых.
— Были бы памперсы, а партия всегда найдется. Ладно, мужики, к делу.
Мужики посерьезнели и затихли разом.
— Звонили из столиц. Брать какого-то тамошнего авторитета, но не из блатных, а вроде фраера или лоха. Связан то ли с политикой, то ли с налогами, то ли с чем еще… Или — чин какой-то…
— Батя, ты внятнее не можешь?
— Мужики, за что купил, за то и продаю. Сейчас он в «Лазурном» с телкой развлекается. Через полтора часа на месте будем. А кто он и что…
— Они там по Москве столько всякого намутили…
— Отставить разговоры. Для нас важно одно: он скорее всего не вооружен…
— Как это — скорее всего? — снова перебил нетерпеливый молодой.
— По прикидке, понял? — рявкнул на него здоровенный мужик из угла — непонятно, как такой динозавр вообще поместился в фургоне. — Понял, спрашиваю?
— Понял.
— Ну а раз понял, заткнись и молчи в тряпочку. Будут вопросы — задашь, когда Батя закончит.
— Ладно.
— Он не вооружен… — Батя покосился на молодого. — Ну а если и вооружен — нам без особой разницы: огонь открывать запрещено, холодное оружие применять запрещено, бить запрещено…
— «Бить нельзя, ну а не вникнут — разъяснять…» Так, что ли? А что можно-то? — удивленно перебил на этот раз тот самый здоровяк из угла. — Целовать взасос?
— Вязать. Быстро, матеро, и чтобы никаких повреждений, могущих повлечь…
Короче — не мне вам говорить. Особенно голову поберегите.
— Свою?
— Твою я тебе сам оторву, если ты мне «клиента» угробишь или покалечишь, понял? Привыкли, понимаешь, отморозков «мордой книзу»… А тут — работа ювелирная требуется.
— Ну так и послали бы ювелиров… из соответствующего заведения. А то мудрят… Мудрецы, блин, сионские…
— Заткнись, а? Грамотные все стали… Мы той грамоты не знали, «Макаров» вообще — только на стрельбах видели, а порядок — был! Понял? Не то что сейчас… Не страна — призрак…
— Понял… Что ж тут не понять… А вообще… «Призрачно все в этом мире бушующем…»
Глава 29
»…Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…» Магнитофон в комнате ненавязчиво мурлыкает эту мелодию, а я — я балдею. Зажмурившись, я погрузился под воду. И у меня вдруг появилось чувство, будто я родился здесь… Вернее… Да. В море. Или — все люди когда-то жили в море и умели жить под водой и дышать там…
— Э-эй, ты не утонул?
— Не-а…
Понятия не имею, что со мной происходит… Я не помню ни хрена ни о себе, ни о своей жизни, и вдруг все это меня абсолютно перестало волновать… Почему?
Из-за русоволосой девчонки, которой почему-то хуже, чем мне?.. Нет, не так…
Просто… Просто мне с ней лучше, чем без нее.
Когда я вышел в гостиную, девчонка стояла спиной ко мне. Совершенно нагая — только высокие белые сапожки и светлая лента в волосах. Она обернулась, и я увидел, что девушка еще и абсолютно пьяна… Или пьяны были только ее глаза?..
Уверенно и грациозно она двигалась в такт музыке, чуть раскачиваясь, словно деревце под порывами ветра… Потом подошла вплотную, приблизила губы к моим:
— Ты не считаешь меня?.. Я прикрыл ее рот ладонью:
— Нет…
— …Только не говори, пожалуйста, слов… Никаких слов… Молчи…
Слова… Они только могут все испортить… Потому что… Потому что я не знаю, какое твое слово отзовется болью в моем прошлом — ведь это ушедшее мы носим с собою всегда… И за словом мгновенно побежит другое, третье, четвертое… И ты будешь не ты, а кто-то, кого уже нет давно рядом, да и не было никогда… Был другой, которого я принимала за того, пока… И это не важно… Не важно все…
Ничего не говори… Молчи… Только слушай музыку и смотри… Музыка… Она тоже способна быть словом, она тоже будит ушедшее или несбывшееся — еще более дорогое… А я, я хочу иметь настоящее, хочу иметь на совести что-то… Нет, не то, за что стыдно или больно будет потом, этого не нужно… Хочу, чтобы просто было красиво… Красота — это ведь только миг, а мы не умеем беречь даже его…