Банкир, стр. 36
— Не бриллиант. Рубин. Настоящий природный рубин; как в старой Руси называли — яхонт цвета голубиной крови! И я тебе скажу, мил человек, крупные рубины встречаются в природе значительно реже аналогичных по величине алмазов.
— Неужели? — улыбнулся Сергей. Старик иронии не заметил.
— Да! У нас все красные камни именуются рубинами — и благородные шпинели, на Руси их лапами называли, и гранаты, и турмалины… Натуральный ювелирный рубин крайне редок! Скажем, под известными ювелирам названиями — «рубин капский», «цейлонский», «колорадский», «аризонский» — скрываются сравнительно менее редкие и дорогие камни: гранат, топаз, шпинель, флюорит, турмалин…
— Иван Михеич, убедили. Только… Мне что от этого, жить легче станет? Или — память вернется?
— Возможно. Ведь натуральный природный рубин, густокрасный, с легким пурпурным оттенком — это чистая энергия Солнца во Льве! Он придает его обладателю силу льва, бесстрашие орла и мудрость змеи! Именно этот самоцвет умножает разум, честь и благородство, способствует чарам любви и страсти; у древних он считался камнем оживляющим, изгоняющим тоску, возвращающим утраченные силы; он врачует сердце и мозг, пробуждает память… «Рубин ведет к победе, к великим подвигам мира и к самоотверженной, героической любви» — вот каков был девиз этого камня в средневековье… Но злых он делает беспощадно жестокими, превращает владельца в полное исчадие ада, в коварного демона зла!
Такой человек губит все вокруг и в конце концов самого себя! Рубин — камень власти, и носить его может только тот, кто этого достоин!
Лицо старика раскраснелось, щеки порозовели, глаза заблестели азартом…
Он остановился, когда бросил взгляд на озадаченное лицо своего гостя:
— Ты что, мил человек, сомневаешься?
— Только в том, что не сплю! Камневедение вы тоже изучали за «колючим забором»?
— А что тут особенного? Тогда лагерь был, как это сказать, не вполне «зоной» в современном понимании этого слова… Это был способ организации труда индивидов — по всей стране, с разной степенью свободы. Одним большим забором была государственная граница СССР, которую к тому же охраняли, и то только с одной стороны! А внутри — много заборов поменьше… И за ними собирались, нужно сказать, не последние люди! Пусть — не по своей воле, но не последние!
— И что — там камни «точали»?
— Четыре года на соседних нарах со мною провел профессор Мариенгоф: посадили его в сороковом, как немецкого шпиона — он с одиннадцатого по тринадцатый годы позволил себе поучиться в Берлине, Лондоне и Амстердаме… Не поглядев на имя с отчеством — Лазарь Иосифович… Потом он плавно превратился в шпиона английского, потом, не выходя из Краслага, стал «безродным космополитом»; в пятьдесят четвертом «безродного космополита» сняли, а вот с «аглицким шпионом» — дело застопорилось: в Лондоне-то бывал! Но и все это вкупе не помешало ему в пятьдесят шестом, после освобождения, стать ведущим экспертом по камням в одном из уральских «почтовых ящиков», и выписывал он из хранилищ Ленинки с доставкой любые манускрипты, а из-под «железного занавеса» всю периодику, посвященную камням… Я освободился годом позже и четыре года провел у него под началом «на практике»…
— Как ювелир?
— Как собеседник. Некоторым людям, чтобы четко понять собственные мысли, необходимо высказывать их вслух, причем в дружественной беседе…
— Иван Михеич, хорошо, я понял, что мой камень, вернее, если сказать осторожнее, камень, оказавшийся у меня на пальце, — редкий экземпляр…
— Не редкий, Сережа, а крайне, исключительно редкий! Почти вся мировая добыча первоклассных рубинов осуществляется в знаменитых копях Бирмы; в Таиланде, Шри-Ланке, Индии, Пакистане, Австралии, Мадагаскаре, Бразилии, Камбодже — есть небольшие месторождения этого самоцвета; имеются они и на нашем Урале. Твой камень, Сережа, массой в семь карат, родом из таиландских рубинов, обработан одним из наших, отечественных мастеров школы Лу-жинского; на парижском аукционе он бы стоил баснословные деньги…
— Иван Михеич, вас заинтересовал камень, и вы решили меня «законспирировать» и «залегендировать»?..
— Сережа… Меня заинтересовал человек, на пальце которого свободно разместилось состояние, по самым скромным меркам, в четверть миллиона долларов!
— Сколько?!
— Двести пятьдесят — триста тысяч. Естественно, аукционная цена может быть намного больше…
— Но мы не в Париже…
— Вот именно. Сумма сама по себе достаточная, чтобы в наше безбожное время не только разыскивать человека, но порубать его на части…
— Может быть, спрячете этот раритет? От греха?..
— Нет уж, мил человек, носи. Любой местный, да и неместный тоже, примет камень за дешевую синтетическую имитацию. Да и мода теперь такая… Думаю, понять «на взгляд» его истинную ценность во всей-то стране способны человек десять, не больше, и ручаюсь, на тысячу морских миль вокруг здесь таких уникумов нет.
— Кроме вас…
— Кроме меня.
— Но если искали камень…
— Искали человека.
— А вы не боитесь…
— Что ты меня топориком, как Раскольников — старушку? Я, Сережа, большую часть жизни провел в местах, называемых в народе «не столь отдаленными»… Или — в близких к ним. И поверь уж старику на слово, в людях разбираюсь куда лучше, чем в камнях.
Михеич вздохнул, ловко свернул самокрутку себе, Сергею, прикурил от спички…
— Может, с годами, а может, и по жизни, стал я немного мистик. И одно скажу: такие вот камни ни с того ни с сего к человеку не прибиваются, как и он к ним…
— Может, и так, — пожал плечами Сергей.
— И еще одно… У тебя на теле были следы уколов… В руку, выше локтя, и в вену. Если бы ты был наркоман, вены не были бы столь эластичны; к тому же уколы в вену оставили глубокие багровые «трассы», то есть были сделаны совсем незадолго до того, как тебя выволокли из моря…
— Иван Михеевич… Вы полагаете…
— Вот именно. Полагаю. Кто-то хотел узнать, соколик, чем нашпигована твоя умная голова… А вот узнал или нет…
— Я уже не спрашиваю, откуда вы знаете про «сыворотку правды»…
— Нет, — усмехнулся старик. — В нашенское время не правда была нужна, а оговор. А этого куда проще добиться зуботычинами, чем наркотиком. А так — газеты я почитываю, журналы. Самое что ни на есть стариковское занятие… — Михеич кивнул на аккуратно сложенные кипы:
— Почитай, может, память и высветлится…
Старик пыхнул самокруткой, лицо его окуталось облаком плотного синего дыма и оттого стало похоже на извлеченный из запасников музея старинный портрет неведомого мастера.
— Вспоминай, кто ты, откуда… И что свершить должен людям… — Глаза старика смотрели куда-то внутрь себя или назад, в дальнее прошлое, туда, где остались те, кого он любил когда-то… — Вот только… — тихо произнес он.
— Да?
— Память не возвращает прошлое. И может отнять будущее. Старик окутался облаком густого, плотного дыма:
— А все же — вспоминай. С Богом. Кто не помнит прошлого, обречен повторять его вновь и вновь.
Глава 16
…Низкорослые кони неслись наметом, сшибая желтые солнышки одуванчиков.
Повозки, телеги с пленницами и с добычей — все это осталось где-то сзади…
Впереди шла Орда — тьмы всадников, разделенные на десятки и сотни, скованные жестокой дисциплиной, жаждущие крови, золота, власти… Они текли по равнине — грязные, грозные, раскосые… В желтых тигриных глазах Предводителя таилась спокойная ярость зверя, пришедшего в этот мир отнимать, покорять, властвовать… Он знал: Орда существует и будет существовать, пока не прекратит свой кровавый путь, пока воины будут знать, что не достигли предела жестокости, славы и власти, предела этого мира; пока он, Предводитель, будет видеть в их глазах отблеск того губительного, яростного огня, который пылает в нем… И только он знает, что предела мира, славы и власти — нет, а потому Орда будет нестись по вечной земле вечно, день за днем, год за годом, столетие за столетием, и мир будет принадлежать ей, он будет корчиться у ее ног в бесконечной кровавой агонии, год за годом, век за веком… Всегда.