У дьявола в плену, стр. 30

Глава 14

Он направился к потайной лестнице. И не обернулся, чтобы посмотреть, идет ли Давина за ним, а она была слишком любопытна, чтобы упустить такую возможность.

Поднявшись наверх, он прошел в большую комнату в конце коридора. Когда-то кабинет его отца занимал лишь небольшой угол третьего этажа, но Маршалл значительно его расширил. Во-первых, для того, чтобы разместить здесь наиболее ценные экспонаты из отцовской коллекции, а во-вторых, для собственного удобства.

Он придержал дверь, когда она входила, а потом стал наблюдать затем, с каким удивлением она начала рассматривать сокровища, собранные здесь его отцом. Комната вызывала у него те же самые чувства, если он не приходил сюда всего несколько дней. Вдоль одной стены были расположены большие застекленные витрины со всевозможными украшениями – ожерельями и браслетами. Была даже золотая тиара. Противоположную стену занимала полка, отведенная только для погребальных сосудов. Когда Давина дотронулась до одного из них, граф счел своим долгом предупредить ее:

– В этих сосудах в древние времена помещались внутренние органы тех, кого мумифицировали.

Она отдернула руку, но не ужаснулась.

– Это канопы?

Он кивнул.

– Давина, вы знаете о Египте гораздо больше многих.

– Моего отца тоже интересовал Египет. И многие другие страны. Он был географ.

– Я однажды с ним встречался.

– Вы мне об этом не говорили. И мой отец ни разу не упоминал вашего имени. Я бы запомнила.

– Это было очень давно. Я только что вернулся из Египта, куда ездил навестить отца. Наши отцы, насколько мне известно, несколько лет переписывались.

– Этого я тоже не знала. Впрочем, мой отец вел обширную переписку. Когда он умер, у нас с тетей не хватило духу уничтожить его письма. Мы просто сложили их в чемоданы. Их нам потребовалось двенадцать.

Она оглядела комнату.

– А какое ваше самое драгоценное сокровище?

Ему не пришлось выбирать. Он открыл нижний ящик письменного стола и достал небольшой кувшин, завернутый в марлю. Он был выполнен из бирюзового стекла, со стилизованным носиком и изящно изогнутой ручкой, и расписан иероглифами, повествующими о «рождении доброго бога Менхеперре». Рисунок на этом сосуде для хранения священных масел, используемых при погребении, был таким четким, будто его выполнили не три тысячи лет назад, а сегодня.

Когда Маршалл разворачивал кувшин, Давина стояла рядом, и по выражению ее лица он понял, что она так же поражена увиденным, как и он в тот день, когда нашел его среди сокровищ коллекции отца.

– Это был самый замечательный день в моей жизни, – признался он. – Я держал в руках такой древний, такой хрупкий сосуд, который пережил тысячелетия.

Он бережно завернул кувшин и положил его обратно в ящик стола.

Она села у стола.

– Расскажите мне о своей первой поездке в Египет, – попросила она.

– Я всего-то и был там один раз. Мои первые впечатления были довольно путаными. Я тогда еще нигде не бывал, ни в одной стране, поэтому поездка в Египет ошеломила меня.

– Почему вы туда поехали?

– Думаю, моя мать решила, что будет хорошо, если мы с отцом какое-то время проведем вдвоем и ближе узнаем друг друга. Почти все мое детство он провел в Египте, а домой приезжал раз или два в году.

Давина подперла голову рукой и внимательно на него посмотрела.

– Как выяснилось, она рассудила правильно, – продолжал Маршалл. – До этого времени я недолюбливал отца. А в Египте понял, что совсем его не знаю. Он был для меня, в сущности, незнакомцем.

– Вам не нравилось, что он так долго отсутствует?

Маршалл улыбнулся:

– Самым большим открытием моей поездки в Египет было то, что я понял: все то время, когда его не было дома, я был на него зол. – Он рассеянно потер пальцами поверхность письменного стола. – А после этой поездки всякий раз, когда я думал о нем, я точно знал, чем он занят. И хотя я время от времени по нему скучал, я его понимал.

– Он переживал смерть вашей матери?

По его глазам она поняла, что он удивлен ее вопросом.

– Думаю, что переживал. А почему вы спрашиваете? Вспоминаете своих родителей? Но все люди разные, Давина.

– Я знаю. Простите, что задала этот вопрос. Мне было любопытно.

Наступило молчание.

– Он после этого вернулся в Египет?

– Нет. Он умер меньше чем через месяц после нее. – Маршалл положил ладонь на ее руку. – Почему вы вдруг стали такой печальной? Это произошло очень давно, Давина.

– А что вы делали во время своей поездки в Египет? – Она решила переменить тему.

– Я просеивал песок. Я перерыл лопатой тысячи ярдов песка. Спустя несколько недель мне было разрешено посетить некоторые из его раскопок. Я даже отчищал кое-какие сосуды. Это были бесконечные дни утомительного труда и короткие мгновения восторга.

Она молчала, ожидая, когда он продолжит.

– Мой отец был учеником известного египтолога Бельцони, – сказал он, словно ждал, что ей знакомо это имя, но она смотрела на него с недоумением. – Бельцони руководил раскопками с 1815 года по 1819-й. Ему принадлежит открытие одной из Великих пирамид в Гизе, и он был первым, кто вошел в гробницу фараона Сети Первого.

Он протянул руку и достал с книжной полки большой том.

– В этой книге много иллюстраций, если вам действительно интересно.

– Я не понимаю ни вас, ни вашего отца, – сказала она, осторожно переворачивая страницы и рассматривая цветные иллюстрации. – Как это возможно – покинуть такую страну, как Шотландия, и найти новый дом в чужой стране?

– Это было сделано не для того, чтобы обрести новую родину. Шотландец никогда не будет принадлежать никакой другой стране, даже если он и поменяет место жительства. Шотландия у нас в крови, и мы нигде не будем чувствовать себя дома.

Она не смотрела на него.

– Что же вы искали, если говорите, что ваша родина только Шотландия?

– Я был слишком молод и, откровенно говоря, не задавался этим вопросом. А что касается моего отца, я думаю, что он был очарован Египтом.

Он встал и, подойдя к окну, стал смотреть на Иглу Эйдана.

– Однажды на рассвете я взобрался на скалы и наблюдая, как восходящее солнце окрашивает пески в желтые и оранжевые тона. Я помню, что был ошеломлен красотой Египта, тем, какая это древняя и загадочная страна.

Он обернулся и взглянул на нее.

– Возможно, именно это чувствовал мой отец каждый день. Когда закончился сезон, я вернулся в Шотландию с пониманием того, что двигало отцом.

– А Египет? Его вы полюбили?

– Я ни минуты не жалел о том, что приехал. Несмотря на копание в грязи и скуку. Так же, как мой отец, я обнаружил в себе тягу к прошлому, необходимость изучать его и делать открытия. Можно сказать, что Египет послужил толчком, пробудившим мой интерес к другим странам.

– А раскопки?

– Я узнал, что раскопки – это частично наука, а частично воображение. Вы находите саркофаг фараона и воображаете себе царицу, их детей, их жизнь во дворце, который, кстати, тоже только что обнаружен. Или вы представляете себе строителей гробниц – где и как они жили? Были ли они женаты или холостяки, были ли у них жены или возлюбленные, дети? Или, например, выдержите в руках черепок глиняного горшка и думаете: кто пользовался им последним? Он разлетелся на куски под давлением земли, или кто-то вышвырнул его в порыве ярости? Или его растоптало какое-то животное? А может, он треснул от огня, когда в нем готовили еду?

– Между тем вы все же стали экспертом по Востоку, а не по Египту.

Он улыбнулся:

– Нет, не экспертом. Меня интересовала культура, а у моего дяди были там деловые интересы.

– Но вы приобрели репутацию знатока Востока, иначе вас не посылали бы с дипломатическими поручениями.

– Возможно, интерес к дипломатии был результатом той поездки в Египет. Мы с отцом были, в сущности, чужими, и мне надо было найти способ общаться с ним. Но это происходило скорее от отчаяния, чем от пристрастия к делам дипломатии.