Особая реальность, стр. 25

Я был в растерянности. Вроде бы я одолел зверя, сообразив, что он — страшная картинка. Мою уверенность подкрепляли слова дона Хуана о том, что я знаю больше, чем мне кажется. Итак, страж побежден, путь свободен. Но я не знал, что делать дальше; дон Хуан об этом ничего не говорил. Я попробовал обернуться и глянуть назад, но не смог пошевелиться. Зато прекрасно видел пространство перед собой — бледно-желтый горизонт, подернутый дымкой. Все было залито желтым, словно я оказался на какой-то равнине среди сернистых испарений.

Вдруг из-за горизонта вновь появился страж, описал большой круг и стал приближаться. Широко распахнув пасть, он, как бык, бросился на меня и ударил крыльями мне по глазам. Я закричал от боли и — взлетел. Я как бы выбросил себя вверх — и полетел прочь от стража, от желтой равнины — в другой мир, мир людей. Очнувшись, увидел, что стою посреди комнаты.

19 января 1969 года

— Кажется, я победил стража, — сказал я дону Хуану.

— Ошибаешься, — ответил он.

Со вчерашнего дня он не проронил ни слова, но меня это не беспокоило. Я пребывал в какой-то полудреме, и мне вновь показалось, что, если всмотреться в окружающий мир внимательнее, я смогу «видеть». Ничего нового я не увидел, но молчание придало сил.

Дон Хуан попросил последовательно описать вчерашние события. Почему-то больше всего его интересовала раскраска стража.

— Тебе повезло, что эти цвета оказались у стража на спине, — промолвил он. — Окажись они спереди или; еще хуже, на голове, ты бы погиб. Ни в коем случае не пытайся больше видеть стража. С твоим характером ту равнину не пересечь, хотя мне казалось, что ты на это способен. Давай забудем об этом. Есть и другие пути.

Но в его голосе я уловил горечь.

— А что случится, если я снова попытаюсь увидеть стража?

— Он унесет тебя. Схватит в пасть, унесет на ту равнину и оставит там навсегда. Страж понял, что у тебя не тот характер, и предупредил об этом.

— Почему ты так думаешь?

Дон Хуан посмотрел на меня долгим взглядом.

— Твои вопросы всегда застают меня врасплох, — сказал он с улыбкой. — Согласись, ты спросил не подумав.

Я стал уверять, что его слова озадачили меня. Откуда стражу известен мой характер? Дон Хуан сверкнул глазами:

— Разве ты не раскрыл себя стражу?

В его тоне было столько комической серьезности, что мы оба рассмеялись. Немного спустя дон Хуан сказал, что стражу, хранителю того мира, известно много тайн и он может посвятить в них брухо.

— После чего брухо способен видеть, — сказал он. — Но раз это не для тебя, какой смысл об этом говорить?

— А что, курение — единственный способ увидеть стража? — спросил я.

— Нет, можно обойтись без него, и многие обходятся. Я предпочитаю дымок — он и действует сильно, и не так опасен. Можно увидеть стража без дымка, но тогда меньше шансов вовремя убраться с его дороги. Что, например, случилось с тобой? Страж предупредил тебя, повернувшись спиной и показав враждебные тебе цвета. Потом исчез, а когда вернулся и увидел, что ты еще там, напал. Хорошо, что ты был к этому готов и прыгнул. Это дымок тебя защитил. Окажись ты в том мире без защиты дымка, ты бы не высвободился из хватки стража.

— Почему?

— Потому что ты бы двигался слишком медленно. Чтобы выжить в том мире, нужно быть быстрым как молния. Зря я оставил тебя одного. Мне хотелось, чтобы ты перестал болтать. У тебя язык без костей, и ты говоришь даже вопреки собственному желанию. Будь я рядом, я бы хорошенько встряхнул тебя. Но ты и сам прыгнул, а это еще лучше. И все же зря рисковать не стоит; стража так просто не одурачишь!

Три месяца дон Хуан избегал разговоров о страже. За это время я приезжал четырежды; всякий раз он нагружал меня какими-нибудь поручениями, а когда я выполнял их, попросту отсылал домой. Наконец, в четвертый раз, 24 апреля, когда мы пообедали и сидели возле очага, я решил поговорить начистоту. Сказал, что не понимаю, почему он так себя ведет. Я готов учиться, а он не желает меня видеть. Неужто я зря насиловал себя, преодолевая свое отвращение к галлюциногенным грибам? Он ведь сам говорил, что времени терять нельзя.

Дон Хуан терпеливо выслушал мои жалобы.

— Ты еще слаб, — объяснил он. — Торопишься, когда надо ждать, и медлишь, когда следует торопиться. И слишком много думаешь. Сейчас тебе кажется, что зря теряешь время, а ведь недавно ты вообще хотел бросить курить. Ты живешь шалтай-болтай и не настолько крепок, чтобы встречаться с дымком. Я за тебя отвечаю — и не хочу, чтобы ты сгинул, как последний идиот, так ничего и не поняв.

Его слова смутили меня.

— Что же делать, если у меня нет терпения?

— Живи. Живи как воин! Воин полностью отвечает за свои действия, даже за самые пустяковые. А ты живешь только умом. Поэтому и перед стражем спасовал.

— То есть как — спасовал?

— А вот так. Тебе бы только о чем-нибудь поразмыслить. Стал размышлять о страже — и не смог его одолеть. Запомни самое главное — ты должен жить как воин.

Мне хотелось сказать что-нибудь в оправдание, но дон Хуан жестом остановил меня.

— У тебя есть все, что нужно, — продолжал он. — Тебе дано больше, чем Нестору и Паблито, ученикам Хенаро. Однако они видят, а ты нет. И куда больше, чем Элихио, но и он, похоже, увидит раньше тебя. Меня это поражает. Даже Хенаро не может этого понять. Ты послушно выполняешь все, что я велю. Все, что мой благодетель дал мне на первой ступени, я передал тебе. Закон незыблем: ступени перепрыгивать нельзя. Ты делаешь все, что нужно, — и не видишь. Но тем, кто видит, вроде Хенаро, — кажется, что ты видишь. И я на этом попался. Тебя постоянно заносит в сторону, и ты ведешь себя как последний дурак.

От этих слов мне стало больно, я едва не заплакал. Почему-то заговорил о своем детстве, и меня захлестнула волна жалости к самому себе. Дон Хуан бросил на меня беглый взгляд и отвел глаза в сторону. Взгляд был настолько цепким, что показалось, будто кто-то осторожно сжал меня, словно букашку, двумя пальцами. Все мое тело зачесалось, живот обдало жаром, и я заметил, что уже не говорю, а что-то бессвязно лепечу. Я замолчал.

— Возможно, все дело в твоей клятве, — после долгого молчания произнес дон Хуан.

— Не понимаю тебя.

— В клятве, которую ты дал очень давно.

— В какой клятве?

— Ты сам о ней расскажешь. Помнишь ее?

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— Однажды ты дал себе важную клятву. Кажется, это она мешает тебе видеть.

— О чем ты, дон Хуан?

— О твоей клятве. Ты должен ее вспомнить.

— Может, ты сам расскажешь, раз ты все знаешь?

— Нет. Это бесполезно.

Я спросил, не имеет ли он в виду мое решение бросить ученичество.

— Нет, — ответил он. — Я говорю о том, что случилось очень давно.

Я засмеялся, так как был уверен, что дон Хуан меня разыгрывает. Про мою несуществующую клятву он знает не больше меня. Он импровизирует, говорит наугад, и я решил ему подыграть.

— Так кому я дал клятву? Дедушке?

— Нет! — возразил он. — Не дедушке и не бабушке.

Его шутливый тон рассмешил меня еще больше. Старик готовит ловушку, подумал я. Посмотрим, что будет дальше. Я стал перечислять разных людей, кому я мог в свое время в чем-нибудь поклясться. Дон Хуан отклонил всех по очереди, а потом перевел разговор на мое детство.

— Почему твое детство было несчастливым? — спросил он очень серьезно.

— Оно не было несчастливым, — ответил я. — Разве что немного трудным.

— Каждый так думает, — сказал дон Хуан. — В детстве я был очень несчастен и всего боялся. У ребенка-индейца тяжелое детство. Но память о детстве больше меня не тревожит. Оно было тяжелым — и все. О трудностях жизни я перестал думать еще раньше, чем научился видеть.

— Я тоже не думаю о детстве, — заявил я.

— Почему же ты так загрустил? И едва не заплакал?