Имя ветра, стр. 14

Хронист ошеломленно записал согласные, называя их. Через минуту Квоут взял перо и стал писать сам, попросив потерявшего дар речи Хрониста поправить, если он ошибется.

Хронист смотрел и слушал, как Квоут исписывает лист. От начала до конца весь процесс занял около пятнадцати минут. Квоут не сделал ни одной ошибки.

— Чрезвычайно эффективная система, — одобрил Квоут. — Очень логичная. Ты сам ее разработал?

Хронист долго молчал, глядя на ряды значков на листе. Наконец, не отвечая Квоуту, он спросил:

— Вы действительно выучили темью за один день?

Квоут чуть улыбнулся:

— Это старая история. Я почти уж и забыл. На самом деле это заняло полтора дня. Полтора дня без сна. А почему ты спрашиваешь?

— Я слышал об этом в Университете. И никогда не верил. — Хронист посмотрел на страницу, исписанную его шифром — но аккуратным почерком Квоута. — Всю?

— Ну конечно же нет, — раздраженно отмахнулся Квоут. — Только часть. Довольно большую часть, если быть точным, но я не верю, что можно узнать все о чем бы то ни было — особенно о языке.

Он потер руки:

— Ну, ты готов?

Хронист потряс головой, пытаясь прийти в себя от изумления, положил перед собой новый лист бумаги и кивнул.

Квоут поднял руку, чтобы Хронист не записывал, и заговорил:

— Я никогда не рассказывал эту историю раньше и сомневаюсь, что расскажу еще хоть раз. — Он наклонился вперед в своем кресле. — Прежде чем мы начнем, ты должен запомнить, что я из эдема руэ. Мы рассказывали истории еще до того, как сгорела Калуптена. Раньше, чем появились книги. Раньше, чем появилась музыка. Когда зажегся первый огонь, мы, руэ, сидели вкруг него, сочиняя в мерцающем свете легенды.

Квоут кивнул писцу:

— Я знаю твою репутацию великого собирателя историй и описателя событий. — Взгляд Квоута сделался жестким, словно кремень, и острым, как осколок стекла. — При всем том не считай возможным изменить хотя бы слово в моем рассказе. Если тебе покажется, что я запутался или отклонился от темы, вспомни, что истинные истории редко избирают самый прямой путь.

Хронист мрачно кивнул, пытаясь вообразить разум, расколовший его шифр за какие-то четверть часа, — ум, который смог за день выучить чужой язык.

Квоут мягко улыбнулся и оглядел комнату, словно запечатлевая ее в памяти. Хронист обмакнул перо в чернила, и Квоут, опустив взгляд на свои сложенные руки, умолк на три долгих вдоха.

Наконец он заговорил.

— В каком-то смысле все началось, когда я услышал, как она поет. Как ее голос сплетается и соединяется с моим. Ее голос был отражением ее души: дикий и неистовый, как пламя, острый, будто битое стекло, свежий и чистый, словно клевер. — Квоут покачал головой. — Нет. Все началось в Университете. Я пришел учиться магии — той магии, о которой толкуют в сказках и легендах. Как у Таборлина Великого. Я хотел знать имя ветра. Я жаждал огня и молнии. Я желал получить ответы на десять тысяч вопросов и доступ в их архивы. Но то, что я нашел в Университете, разительно отличалось от легенд, и я был сильно разочарован. Но я думаю, что истинное начало кроется в том, что привело меня в Университет. Внезапные огни в сумерках. Человек с глазами как лед на дне колодца. Запах крови и паленого волоса. Чандрианы. — Он кивнул сам себе: — Да, полагаю, именно там все и начинается. Это во многом история о чандрианах.

Квоут потряс головой, словно избавляясь от какой-то мрачной мысли.

— Но, пожалуй, стоит углубиться в прошлое еще дальше. Если должно получиться что-то вроде книги моих деяний, я могу потратить на это время — пусть выйдет не слишком лестно, зато правдиво.

Но что бы сказал мне отец, если бы услышал, как я рассказываю свою историю? «Начни с начала» — вот что. Итак, раз уж у нас будет рассказ, пусть он строится по всем правилам.

Квоут выпрямился в своем кресле.

— В начале, насколько я знаю, мир был вызван из безымянной пустоты Алефом, который дал всему сущему имена. Впрочем, по другой версии, все вещи уже обладали именами, а он их только узнал.

Хронист чуть усмехнулся, не поднимая глаз от работы и не переставая писать.

Квоут и сам улыбнулся:

— Я вижу, ты смеешься. Очень хорошо, для простоты будем считать, что я — центр вселенной, и таким образом пропустим бесчисленное множество скучных историй: возвышения и падения империй, саги о героических деяниях, баллады о трагической любви… Лучше поспешим к единственной по-настоящему важной истории. — Его улыбка стала еще шире. — Моей.

Мое имя Квоут: К-в-о-у-т — с маленьким придыханием в конце. Имена имеют большое значение, потому что много говорят о нас. У меня было больше имен, чем вправе иметь человек.

Адем называют меня Маэдре, что, в зависимости от произношения, означает «Пламя», «Гром» или «Сломанное Дерево».

Почему «Пламя» — ясно всякому, кто меня видел. У меня рыжие волосы, ярко-рыжие. Если бы я родился на пару веков раньше, меня бы наверняка сожгли как демона. Я стригу их коротко, но это не помогает: они топорщатся сами по себе, и кажется, словно я горю.

«Гром» я отношу на счет моего сильного баритона и приличной сценической подготовки в раннем возрасте.

«Сломанному Дереву» я никогда не придавал особого значения. Хотя сейчас, оглядываясь назад, думаю, что его можно считать в какой-то мере пророческим.

Мой первый наставник называл меня э'лир, потому что я был умен и знал это. Моя первая любовница звала меня Дулатор, потому что ей нравилось, как звучит это слово. Меня также называли Теникар, Легкая Рука и Шестиструнник. Меня именовали Квоутом Бескровным, Квоутом Неведомым и Квоутом Убийцей Короля. Я заслужил все эти имена. Купил их и заплатил за покупку.

Но рос я просто Квоутом. Отец однажды сказал мне, что это значит «знать».

Конечно, меня называли еще многими словами. Среди них много непристойных, но незаслуженных очень мало.

Я похищал принцесс у королей, спящих под землей. Я сжег дотла городок Требон. Я провел ночь с Фелуриан и ушел, сохранив жизнь и здравый рассудок. Меня исключили из Университета в таком возрасте, в каком большинство людей еще не успевают туда поступить. Я ходил при лунном свете по тропам, о которых другие не осмеливаются говорить даже ясным днем. Я говорил с богами, любил женщин и писал песни, заставлявшие рыдать менестрелей.

Возможно, вы слышали обо мне.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВОРЫ, ЕРЕТИКИ И ШЛЮХИ

Если эта история должна быть чем-то вроде книги моих деяний, нужно начать с начала — с того, кто я на самом деле такой. Для этого следует вспомнить, что, прежде чем стать кем-либо еще, я был одним из эдема руэ.

Вопреки всеобщему заблуждению, не все странствующие актеры относятся к руэ. Моя труппа не была жалкой кучкой фигляров, показывающих за пенни трюки на перекрестках или поющих за ужин. Мы были придворными актерами, людьми лорда Грейфеллоу. Во многих городках наш приезд становился большим событием, чем праздник Середины Зимы и Солинадские игрища, вместе взятые. В нашей труппе было не меньше восьми фургонов, а артистов больше двух десятков: актеры и акробаты, музыканты и фокусники, жонглеры и шуты — вся моя семья.

Вряд ли вы когда-нибудь видели лучшего актера и музыканта, чем мой отец. А моя мать обладала удивительным даром слова. Оба они были красивы: темноволосые и смешливые — и руэ до мозга костей. Этим уже все сказано.

Пожалуй, только стоит добавить, что моя мать была благородной дамой — до того, как стала бродячей артисткой. По ее рассказам, мой отец сманил ее из «убогого, тоскливого ада» дивной музыкой и еще более дивными речами. Могу только предполагать, что она имела в виду Три Перекрестка: когда я был совсем мал, мы ездили туда навестить родственников. Один раз.

Мои родители не были по-настоящему женаты — я имею в виду, они не позаботились узаконить свои отношения в какой-либо церкви. Меня этот факт совершенно не смущает. Они считали себя женатыми и не видели особого смысла объявлять об этом какому-либо правительству или богу. Я уважаю это. По правде говоря, они выглядели куда более преданными и любящими супругами, чем многие официально женатые пары, которые мне встречались с тех пор.