Атлантида, стр. 32

– Что я могу сказать? – снова вздохнул Перлмуттер. – Я всего лишь жалкий дилетант, помешанный на морской истории. Да и не по возрасту мне строчить статейки и трактаты и с пеной у рта доказывать профессионалам, что они ни хрена не смыслят в своем деле. Опять же, – добавил он уныло, – я и сам, честно говоря, слабовато разбираюсь во всех их склоках по поводу противоречивых теорий.

– Тогда пообещай мне пошарить в своей библиотеке на предмет любого упоминания о находках подземных помещений с нерасшифрованными настенными надписями в тех точках, которые четыре тысячи лет назад считались медвежьими углами.

– Сделаю, что смогу.

– Спасибо, старина! О большем просить не смею.

Старого друга семьи, который качал его в детстве на коленях и рассказывал захватывающие истории о пиратах и прочих морских приключениях, Питт знал как облупленного и ничуть не удивился, когда тот насторожился, услышав его последнюю реплику.

– Дирк, дружочек, а не нашлось ли, случайно, в этой камере или пещере чего-то такого, о чем ты мне забыл сообщить? – елейно-вкрадчивым тоном поинтересовался Перлмуттер.

– Да так, один предмет не совсем обычный, – как бы нехотя ответил Питт.

– И ты посмел от меня это скрыть, негодяй! – ударил ему в ухо разгневанный бас. – Какой? Говори сейчас же, не то трубку брошу!

Питт довольно ухмыльнулся и преувеличенно обиженным голосом произнес:

– Ну чего раскричался? Всего лишь человеческий череп в натуральную величину, вырезанный из цельного куска черного обсидиана.

Перлмуттер несколько секунд переваривал информацию, потом осторожно спросил:

– А известно ли тебе, что он означает?

– Увы, ничего путного в голову не приходит, – признался Питт. – Могу только сказать, что без современного оборудования и лазерного инструмента вырезавшие и отполировавшие череп до зеркального блеска древние могли создать его лишь в течение нескольких поколений.

– Ты совершенно прав. Обсидиан очень хрупок – ведь это вулканическое стекло, образующееся при быстром охлаждении жидкой лавы. Много тысяч лет человек делал из осколков ножи и наконечники для стрел и копий, но изготовить из обсидиана такой предмет, как человеческий череп, не разбив и не повредив заготовку на протяжении столетий, – самый настоящий подвиг!

– Жаль, что ты его не видишь, Джулиан.

– А мне и не нужно. Я прекрасно представляю, как он выглядит.

Питт почуял подвох. Перлмуттер славился тем, что любил поиграть с потенциальной жертвой, как кошка с мышью, прежде чем морально добить ее своим интеллектуальным превосходством. Но выбора у Питта не было: в конце концов, он по собственной воле угодил в западню.

– Такую красоту надо видеть собственными глазами.

– Знаешь, я ведь тоже забыл тебе кое-что сообщить, мой мальчик, – невинным голосом проворковал в трубку Перлмуттер. – Видишь ли, мне известно, где находится второй такой череп.

11

«Сессна» коснулась колесами восточной полосы аэродрома базы ВВС Эндрюс и покатилась к ангарам, которые авиаторы сдавали в аренду различным правительственным ведомствам. Здания, занимаемые НУМА, располагались в северо-восточной части базы. Самолет уже поджидал микроавтобус с двумя охранниками, которым предстояло отвезти Джиордино домой, в Александрию, штат Виргиния, а Пэт – в безопасное место, где ее ждала дочь. Питт бережно вынес из самолета деревянный ящик с обсидиановым черепом и поставил на землю, но садиться в машину почему-то не спешил.

– Вы разве не с нами? – удивилась Пэт.

– Нет, за мной кое-кто должен заехать. Пэт бросила на него пронизывающий взгляд:

– Подружка? Он рассмеялся:

– А если я скажу, что мой крестный, вы мне поверите?

– Вряд ли, – саркастически усмехнулась Пэт. – Когда я вас снова увижу?

Он поцеловал ее в лоб:

– Раньше, чем вы думаете.

Питт захлопнул дверцу и проводил взглядом микроавтобус, резво рванувший в направлении главных ворот базы. Потом сел на землю, привалился спиной к колесу шасси и постарался расслабиться. Оба пилота уже куда-то испарились, и он остался один. Весна в Вашингтоне радовала жителей столицы сухой, ясной и не по сезону теплой погодой. Ждать Питту пришлось не больше десяти минут: мягко прошуршали по бетону покрышки, и у трапа остановился вместительный лимузин, элегантно сочетающий в своей окраске два цвета – зеленый и серебристый.

«Роллс-ройс» модели «Серебряный рассвет» – одна из самых дорогих и комфортабельных машин за всю историю автомобилестроения. В 1955 году фирмой по производству кузовов «Хупер и компания» на стандартное шасси был установлен кузов ручной работы, радующий глаз истинного ценителя своими плавными классическими обводами от радиатора до заднего бампера. Шестицилиндровый двигатель объемом двести шестьдесят три кубических дюйма разгонял машину до скорости восемьдесят семь миль в час. При этом сторонний наблюдатель не слышал ни единого звука, кроме шороха шин по асфальту.

Хьюго Малхоленд, бессменный персональный водитель Джулиана Перлмуттера, степенно вышел из машины и протянул руку.

– Рад снова видеть вас, мистер Питт, – буркнул он без всякого намека на сердечность.

Питт улыбнулся в ответ и пожал руку шофера, ничуть не обидевшись на холодный прием. Хьюго он знал уже больше двадцати лет. Тот не только выполнял водительские обязанности, но служил Перлмуттеру еще и секретарем, помощником, охранником и нянькой в одном лице. Будучи в душе человеком мягким и добросердечным, он обладал ценной особенностью, прославившей в свое время великого Бастера Китона: абсолютно непроницаемой физиономией, на которой крайне редко отражались какие-либо эмоции. Забрав у Питта саквояж, шофер положил его в багажник и шагнул назад, предоставляя пассажиру возможность самому установить получше деревянный ящик. Затем захлопнул крышку, открыл заднюю дверцу и отступил в сторону.

Питт пригнул голову и с трудом втиснулся на заднее сиденье, более чем на две трети оккупированное мощным телом Перлмуттера.

– Джулиан, ты выглядишь как огурчик!

– Скорее уж как бочка с огурцами. – Перлмуттер ухватил Питта за уши, притянул к себе и смачно расцеловал в обе щеки. Из-под куцей детской панамки у него на голове выбивался жиденький венчик седых волос. На кирпичного цвета лице выделялись ясные небесно-голубые глаза и нос картошкой. – Сколько же мы с тобой не виделись? Пожалуй, с тех самых пор, как та симпатичная китаянка из Службы натурализации и иммиграции угощала нас обедом у тебя в ангаре.

– Примерно год прошел. Ее зовут Джулия Мэри Ли.

– А что с ней сталось?

– Я слышал, она получила назначение в Гонконг.

– Они у тебя никогда надолго не задерживаются?

– Увы, я не из тех парней, которых девушки ведут домой знакомиться с мамой после первого же свидания.

– Чушь! Счастлива будет та девица, которой удастся тебя захомутать. Если, конечно, перестанешь мотаться по свету, – добавил Перлмуттер после некоторого размышления.

– Пахнет снедью, или у меня галлюцинации? – сменил тему Питт.

– Ты когда ел последний раз? – подозрительно покосился на него Джулиан.

– Кофе вместо завтрака и какая-то безалкогольная бурда вместо ланча – вот и вся моя еда.

Перлмуттер укоризненно покачал головой, поднял с пола корзину для пикников и водрузил на свои мощные колени. Потом вынул из-за спинки переднего сиденья пару расписанных под орех подносов.

– Я тут припас кое-что перекусить в дорогу. До Фредериксберга путь не близкий.

– Мы едем туда? – осведомился Питт, у которого при виде набитой деликатесами корзинки сразу потекли слюнки.

Перлмуттер кивнул и достал бутылку «Вдовы Клико» – «Понсарден-брют» с желтой этикеткой.

– Годится?

– Мое любимое! – с чувством воскликнул Питт.

За воротами базы Малхоленд свернул налево и выехал на Окружное шоссе, тянущееся вдоль берега Потомака. Добравшись до Спрингфилда, он повернул на юг. Перлмуттер тем временем сноровисто сервировал подносы серебром и фарфором, затем начал выкладывать на блюда и тарелки разнообразные закуски: блинчики с грибной и мясной начинкой, жаренные в сухарях устрицы, паштеты, сыры, а на десерт – груши, сваренные в красном вине.