Сказки для Саши, стр. 21
ПРО ВЫПЬ
Наверно, Саша, ты не знаешь, что такое, вернее, кто такое – «выпь».
Не знаешь?.. Тогда я тебе скажу.
Это такая большая птица из семейства «цапли». Она этак пронзительно кричит, может даже испугать своим криком.
Поэтому выпь надо знать и не пугаться…
Но я вот узнал одну Выпь, которая о себе возомнила, что она – важная птица.
– Я, – говорит, – VIP, а вы все для меня мелкие сошки.
Никто, если честно, не мог сразу понять, о чём она толкует. Она объяснила:
– Вы все отстали. Не знаете элементарных вещей. VIP – это такая персона, которая не чета вам всем. Которая требует к себе особого уважения и преклонения. И вот отныне я для вас не просто какая-то несчастная «выпь», а VIP, то есть не такая, как все, понятно?
Ей отвечают:
– А чем ты, дура, от нас отличаешься-то?..
Вроде такая же пернатая как и мы!..
– Кто это там чирикает? – спросила Выпь и сверкнула грозным орлиным взором. – Сейчас каа-ак клюну, сразу поймёте, кто я, а кто вы!..
Все замолчали, потому что не хотелось никому с этой глупой Выпью драться – можно было порушить гнездо, где сидели маленькие цаплёнки, про которых можно было сказать, что они ещё цыплёнки. Вообще для цапель гнездо – это дом, то есть самое дорогое на свете.
Но наша Выпь так не думала. Она действительно стала жить совсем другой жизнью – не так, как все.
Во-первых, она почти совсем перестала летать. Её возили по небу на спецмашинах какие-то спецдрозды. На голове у Выпи при этом крутилась сине-красная мигалка, от которой шарахались в сторону даже облака и тучи.
Кормили эту Выпь в спецбуфетах специально откормленными червяками. В театре для Выпи сделали специальную ложу и специальный репертуар, состоящий из народных птичьих танцев и песен самых знаменитых канареек.
Дрозды сопровождали её везде и всюду.
На одном приёме, где канарейка спела какую-то свою оперную арию, Выпь поморщилась и спросила: – Вы слыхали, как поют дрозды?..
– Нет.
Дрозды спели, и все вокруг зааплодировали им, как будто они пели вживую. А это была соловьиная фонограмма.
А ещё Выпь любила «выпендриваться».
– Мне всё можно, – говорила она. – Особенно всё, что запрещено.
У неё был пропуск, на котором была написано одно, самое непостижимое, самое странное на свете слово – «ВЕЗДЕ». Что оно означает, никто в мире не мог понять. Ведь «везде» означает весь мир, всю Вселенную, весь космос, а, как и зачем быть «везде» – это же вопрос жизни и смерти, но наша Выпь об этом не задумывалась, эта ерунда её не интересовала.
Ей хотелось всего и сразу, но чего «всего» она не знала, а «сразу» понимала только как «сейчас».
Недавно она купила себе кусок неба на Рублёвке. Это такое шоссе, которое когда-то было уложено рублями вместо асфальта, но в настоящее время все эти рубли переведены в доллары.
Выпь устроила праздник на этом небе № 7. Здесь её гостями были Павлин, Индюк с Индюшкой, два Сокола, четырнадцать Куропаток, сто пятьдесят Уток и вместе с ними парочка залётных Попугаев. Хорошая компанейка. Хорошо потусовались. И всё было бы так же хорошо, если бы…
Если бы в ту же ночь, когда гости разлетелись, сюда не пожаловали чёрные вороны. Целой стаей.
Выпь попыталась было сопротивляться.
– Как вы смеете?.. я же VIP! – кричала Выпь.
Вороны усмехнулись:
– Ты обыкновенная цапля. Лучше помолчи! – и надели на неё наручники. Окольцевали, другим словом.
– За что? – закричала Выпь не своим голосом. Но её уже посадили в «воронок».
– Больно ты вознеслась. Нынче твой полёт кончился.
На том и кончилась и моя сказка.
Но мой намёк, Саша, надеюсь, ты поняла. Не будь VIPом, а будь самим собой. Даже если ты выпь из семейства цапли.
ПРО ДВУХ МУХ
Жили-были две мухи… Одна муха регулярно летала в самолёте рейсом Москва – Нью-Йорк, а другая…
Первая муха была глубоко несчастна. Она не выносила замкнутого пространства, при взлёте и посадке она глохла, а запах вкусной еды, разносимой стюардессами, ей порядком надоел. Ведь пища всегда была одна и та же, а муха жаждала разнообразия. В полёте ведь всё время хочется есть. Поэтому она постоянно голодала.
К тому же ей совершенно некуда было себя деть.
– Снега-а! – думала она, глядя на бескрайние белые просторы в окнах-иллюминаторах и от скуки мёрзла.
Ползать по холодному стеклу было невыносимо тяжело, полёты туда и обратно просто сводили с ума. Туда-сюда. Москва – Нью-Йорк. Сюда-туда. Нью-Йорк – Москва…
Все попытки выскочить из самолёта на стоянке ни к чему не приводили, – пассажиры отмахивались от неё, гоняя по душному воздуху, и спешили по проходам с такой радостью по поводу своего приземления, что наша муха просто боялась сунуться в открытое пространство – ведь только что, когда самолётные колёса коснулись земли, все дружно зааплодировали, – и муха еле спаслась, её едва не прихлопнули.
Бывало, её тянуло к туалетам, но призывные ароматы исчезали при приближении – это жутко синяя вода чмокала хлюпающим и отталкивающим звуком. Муха шарахалась от хлорки, как от чумы.
Она всегда очень нервничала в Нью-Йоркском аэропорту – здесь самолёт серьёзно прибирали, мыли, и надо было переждать где-нибудь под сиденьем – не дай Бог тебя увидят, тогда точно несдобровать.
Хотя в Москве тоже было несладко – чуть засидишься на каком-нибудь чемодане, сразу получишь другим чемоданом по башке. Эти рабочие в аэропорту кидали груз с такой богатырской силой, что ой-ёй-ёй! – тут не зевай, прибьют за милую душу.
Правда, ещё она любила покататься на тележке с напитками, дурея от их пахучих капель во время езды по узкому проходу. Высший класс – пробежать по кромке рюмки и усесться на какой-нибудь распаренной от духоты, потной шее пассажира. Пощекотав её слегка, можно было рвануть к табло «застегните привязные ремни» и погреться на нём, но только чуть-чуть, недолго, поскольку накал возрастал, и появлялась опасность нечаянного самосожжения.
А однажды наша муха залетела в кабину пилотов, и здесь её ждали новые опасности – по неосторожности она села на волосатую руку лётчика и двинулась в дебри волос на его грудь. Мгновение – и она лишилась бы жизни!.. Потому что лётчик свободной рукой ка-ак трахнет себя по груди, муха еле ноги унесла.
В кабине было уютно, прохладно, а в салоне из маленьких щёлок били ураганные струи искусственного ветра (фу, до чего противно!), и всё же ей захотелось обратно в салон, подальше от угроз со стороны лётного состава. Не тут-то было!
Дверь в салон оказалась наглухо закрыта!
Полетав под потолком, она спустилась, обессиленная, на ручку штурвала, (и, будучи тёмно-серого цвета, оказалась незамеченной.) Похоже не заметили! Во всяком случае, на неё никто не обращал внимания.
Она застыла здесь, вцепившись лапками в ребристую поверхность резины, и вдруг почувствовала какое-то незнакомое доселе притяжение своего тела к штурвалу.
Она будто срослась с ним, прилипла к нему, страх куда-то пропал, и сделалось приятно, впервые в жизни, так приятно сделалось, что она даже улыбнулась про себя, Оказывается, мухи тоже умеют улыбаться, когда чувствуют что-то новое.
Короче, ей, мухе, показалось, что она ведёт самолёт! Да что там показалось! Всё происходило наяву, но как во сне.
Штурвал качнулся чуть влево, и муха качнулась вместе с ним.
Через пару минут штурвал накренился в правую сторону, и муха всем своим существом ощутила это качание.
О-о-ох! как здорово, и совсем не страшно.
Позади неё сидел пилот, который будто дремал в своём кресле. Нет, не дремал. Он просто не двигался и смотрел на свои дурацкие приборы, светящиеся в темноте.
А муха тем временем рулила самолётом!.. Этой гигантской многотонной махиной, которая распласталась своими крыльями на огромной вышине!..