Пирожок с человечиной, стр. 27

– Ничего, добежал вовремя, – сказал Костиков. – А подозрения, что ворует, я выяснил, на нее раньше были. Да как-то отбояривалась. Артистка. Потом вдруг притихла.

– Какое притихла! – воскликнула вдруг Ушинская. – Работала у меня нянечкой – воровала в раздевалке детские деньги. Я смолчала, чтобы не отпугнуть родителей. Выгнала ее потихоньку. Взяла вместо нее старушку. Моет плохо, но не крадет. А эта пристроилась в автобусе. Ловко. Никто ничего не видел. А может, тоже боялись.

– Вот именно, – сказала наконец Кисюк. – Боялись, а видели. Поехали в автобусе на оптовку, заметили, что Поволяйка воровка. Таечка сказала ей. А та ей: «Выдь к чердаку». Таечка пошла. Пришла с автобуса усталая, выпила рюмочку и пошла. Зачем пошла? Говорила я ей – не шустри. А Таечка: «Рая, она денег даст». А я: «Не ходи». А она пошла.

– И молчали! – строго сказал Костиков.

– Все молчали.

– Кто – все?

– Думаете, одна я знала? Мать Ваняева знала. Боялась за детей. У нее еще трое. Эти грозили.

– Да ведь мы б их взяли!

– Вы их брали. А их – как тараканов.

– Умные все, – вздохнул Дядьков.

– Именно умные, – опять вступил Костя. – А ребята глупые. Дети своих родителей. Решили, что всех

умней. Думали заработать дуриком на шантаже. Я подозревал соседей, потому что все жертвы перли к нам на площадку. Думал – идут на этаж, а они – на чердак. Разумеется. Жалкую Поволяйку не боялись. Только что не топтали ногами.

– Топтали, – сказал Егор.

– Что ж, правильно, создала себе имидж. Разыграла драку. Устроила комедию с зубами.

– Зубы ей действительно выбили, – сказала Ушинская. – Давно. Старшие ребятки, за то же воровство. Но я тогда просила их помалкивать. Ребяточки хорошие, не сказали. И она тогда присмирела, потом зубы, смотрю, вставила. Так и забылось. Эх…

Она вытерла глаза и высморкалась.

– И никому бы в голову не пришло, – продолжал Костя, – выяснить, чем там она занята. Они давно обжили чердак. Я заметил, когда вошел, что труба течет, а в банке под ней – на донышке. Не додумал, что следили за течью и банку меняли. И в голову не пришло глянуть, что за хозяйство у них под грязными газетами. Помнится, я заглядывал на балконы. А она в это время на чердаке устроила мясобойню. А вынести ношу ей нетрудно. Шляется она всюду с бутылочной сумкой. На нее уже и смотрят – не видят. И действительно, ловко устроила. Инсценировала расчлененку. Тем и пустила по ложному следу. Останки есть, а туловищ нет. Что же с ними стало? Зачем понадобились? У людей, разумеется, разыгралось воображение. Кто винил одних докторов, кто других. А трупы Поволяева просто уничтожила.

– Как уничтожила? – спросил кто-то.

– Нагрела на плиточке. Там у нее хозяйство. Электроплитка, ведро, вода, ну… и, главное, сода.

– Каустическая сода, – как-то заученно вставил Костиков. – Знаем. Есть любители. Делают. Нагреют труп в соде с водой – и привет.

– Я понял задним числом, – сказал Костя. – А сперва только восхищался, как чисто у нас вымыт содой коридор. Аж добела.

Кто-то сказал «фу», кто-то плюнул.

– Нет уж, гучше пусть ггязно, – сказала Мира. – Сами убегем.

– Мы-то уберем! – задребезжала Бобкова. – А га-дину-то кто уберет? У нее хахаль Стервятов.

– Во-первых, Стервятова уже убрали, – сказал Костя. – Во-вторых, какая она любовница! На Берсеневке тоже ломала комедию. Расфуфыренных красоток не подозревают. Посплетничают, что спит с кем-то – и успокаиваются, А за шик уважают. Кого чем удивишь. Наоборот, чем фантастичней, тем убедительней.

– Совсем потеряла стыд, – сказала Раиса Васильевна. – Одни деньги.

– Ничего святого, – согласилась Ушинская.

– Не человек, – страдальчески сказала Нинка.

– Не женщина, – уточнил Блевицкий.

– Пярожок, в задшщу, с чяловечиной – определила Матрена Степановна.

– Дгянь, – закончила Мира Львовна. Перевели дух.

– Но неужели в автобусе наворуешь миллионы? – мечтательно спросил Аркаша.

– В митинском – запросто, – сказал Костя. – В наших «трех семерках» все Митино плюс кто на кладбище.

– Но между прочим, – сказал вдруг Жиринский, – не пойман – не вор. Шапочка, курточка! Говорить говорят, а где свидетели?

– Есть, – живо отозвался Костиков. – Вчера тетка пришла с заявлением. Бабаева фамилия. С Дубравной. Мы ей показали фотографии. Опознала Поволяеву и Касаткина.

– Тетку помню. Но я не крал, – сказал Костя. Все вздохнули без улыбки.

– Мерзкий народ пошел, – заявила Бобкова.

– Это верно, – подтвердил Беленький.

– Не ваше дело, – оборвала Бобкова. – Народ хороший. И вы, Касаткины, хороши. Воду переводите.

Кран, действительно, всё капал, но от капанья было уютно. Катя поставила чайник, разложила на столе пасхальную еду. Праздновать сели сдержанно. Но, казалось, все же открылась незримая фортка. Катя хмурилась от счастья, что спасли ее недовоспитанного скороспелого братика. Костиков был доволен, что делом меньше. Толстый за чаем налег на гигантский харчихин кулич. А Дядьков радовался, что люди у него на участке, в общем, приличные и поговорить с ними можно. Жулье, конечно. Но примеру Поволяевой никто не последует.

Вечером пришел Чикин чинить кран. В блокноте у него Касаткины были записаны на 11 апреля.

– Спасибо, – сказал Костя. – Еще б и свет не гас – совсем красота!

– Да ну, – махнул рукой Чемодан, – прут по привычке. Совки чертовы.

Касаткины расплатились молча. Дали много. Все-таки, спаситель.

35

ПЛАКАТЬ ИЛИ СМЕЯТЬСЯ

Чердак заперли и, по новым законам, пообещали отдать в полную собственность жильцам верхнего этажа.

Костя с Катей жили в Митино по-прежнему. Они хотели было уехать, но хозяйка просила остаться и снизила цену вдвое. Может, потому что квартиры подешевели, а может, по личным мотивам.

Но были новости. Главный прокурор Стервятов сел. Шеф МВД Смирняшин стал премьер-министром. При этом, как всегда, обновилось всюду. Костю позвали в эмвэдэвский центр по связям с общественностью и на должность замглавреда в журнале «Готовим вместе». Полковник Колокольников сказал: «Шеф на место Смирняшина, я на место шефа, а ты – на мое. Потом Смирняшин в президенты, ну и так далее». Ресторан «Патэ&Шапо» преподнес Касаткину гостевую карточку на 20%-ю скидку. Карточку Костя принял. Об остальном раздумывал.

Слава Костиков оказался приятным парнем. Беседуя за пивом, позвал Касаткина открыть на пару сыскное агентство. «Опять искать руки-ноги?» – спросил Костя. «Не шути, Константиныч», – был ответ.

Но Костя все еще любил свой «Ресторанный рейтинг». Всегда находил, о чем писать, особенно, когда был голодный.

Он так и не решил, где жить лучше и где, точно, свежий дух, а где мертвечина. На Берсеневке – кремлевские фантомасы, в Митино – пирожки с человечиной.

Катя, как и Костя, раздумывала, чем заняться. На учительницу она была непохожа. В школе казалась временной. Может, потому опять пошла к Ушинской. Дети после урока обступали ее на всю перемену.

В общем, жили обыкновенно. Впечатление было, что проглотили ужасную историю, не поморщились. Кисюк Раиса Васильевна, Егор, Струков как-то даже заматерели в своей неизменности. Струков утюжил брюки, Егор стоял с «Дуэлью» и «Лимонкой» у «Библио-Глобуса», а Раиса Васильевна отводила душу в очереди у молочной цистерны и выгадывала, покупая то тут, то там.

Чемодану дали год условно. Каким-то образом суд учел, что, спасибо ворованному кабелю, Касаткина изуверы не сварили в ведре. Народ от Чикина не отвернулся. К тому же сантехнической работы было невпро­ворот.

Разумеется, все это было правильно, но у некоторых жизнь все-таки изменилась к лучшему.

Во-первых, Мира, Ушинская и Митя Плещеев неожиданно пошли в гору. Мира с мая заведовала больницей и получила от известного всей стране миллионера-почечника деньги на строительство больничного комплекса, включая ЛЭК. К Ушинской просилось все Митино, часть Южного Тушина и Покровского-Стрешнева. Нашлись чудаки-родители с Сухаревки. Народный почет держал Ольгу на ногах. Беленький и китайцы остались. Беленький разминал стариков и детей, а китайцы готовили в настоящем китайском воке школьные завтраки из риса с трепангами. Струков с Хаббардом переехали. Но место в кабинетике заняли курсы «Английский на CD». Плещеев, пройдя курс у нарколога ЦМРИА, как говорят, соскочил с иглы. Он сел в Олегов киоск и неожиданно прижился. Медлительный и кроткий, Митя стал идеальным киоскером. Его так полюбили, что пропускали автобус, покупая у него пепси и цветные резиночки для волос.