Суеверие, стр. 58

— Как она выглядела? Он не сказал?

— Только, что она приблизительно твоего возраста, и у нее темные волосы. Элизабет еще дрожит от страха, но завтра она тебе позвонит. Боб хотел лишь предупредить нас на случай, если эта женщина появится здесь. Странная какая-то баба — может, она шизофреничка или еще что похуже.

— Бр-рр! — Джоанна непроизвольно вздрогнула. — Довольно жутко.

Ральф ласково убрал прядь волос, упавшую ей на лоб:

— Не волнуйся. Полицейские, кажется, считают, что она не представляет угрозы. Они говорят, что для этого синдрома есть какой-то специальный термин — когда у человека возникает навязчивая идея, будто он кто-то другой. Возможно, ты училась с ней вместе в школе или колледже. Я слышал о таких случаях.

— Все равно, мне это не нравится.

Он обнял ее и прижал к себе:

— Не тревожься, с тобой ничего не случится. Я обещаю.

Глава 54

Она села в метро на Центральном Вокзале и вышла на шестьдесят восьмой улице. Минутой позже она была на улице, по которой они с Сэмом проходили за день до этого. Дом, который они осматривали, тогда был пуст и необитаем. Сегодня ею окна ярко светились, и на темно-зеленой двери тускло поблескивали медные цифры — 139.

С нехорошим предчувствием, граничащим с ужасом, она подошла к двери и позвонила. Щелкнул замок, и дверь открылась. Увидев девушку, Казабон ничем не показал, что узнал ее.

— Ральф? — неуверенно выговорила она его имя, и голос застрял у нее в горле.

Во взгляде Казабона что-то мелькнуло. Не узнавание, но хотя бы какое-то понимание.

— Вы меня знаете? — спросил он.

— Да. А разве вы не знаете меня?

Он слегка покачал головой, потом спохватился:

— Да, мне кажется, я знаю, кто вы.

Должно быть, на ее лице отразилось облегчение — это было заметно по его глазам. В его взгляде возникла симпатия и доброта, от которой за это короткое время она уже успела отвыкнуть.

— Вы действительно меня знаете?

Мольба в ее голосе тронула его. Трудно было поверить, что это несчастное встревоженное создание может представлять для кого-то угрозу.

— Мне кажется, вам лучше войти, — сказал он.

Когда она ступила в освещенную прихожую, он увидел, что ее волосы мокрые от дождя. Щека ее была поцарапана, одежда — мятая и заляпанная, а туфли покрыты засохшей грязью.

Пока Казабон закрывал дверь, она огляделась, потом вновь повернулась к нему, и слова так и посыпались из нее:

— Больше никто не знает, кто я. Только вы. Но сегодня утром я так испугалась вас, что убежала. Я пошла к дому моих родителей, но они заперли дверь, они не узнали меня... А потом я слышала, как полицейский говорил, будто фамилия их дочери — Казабон, Джоанна Казабон...

— Проходите, сюда...

Он взял ее за руку и бережно провел в гостиную, где два часа назад они сидели с Сэмом.

— Садитесь. Не бойтесь и не о чем не тревожьтесь. Я постараюсь вам помочь.

— Вы знаете, что происходит? Вы понимаете?

— Думаю, да.

Внезапно она заволновалась:

— Мне нужно поговорить с одним человеком. Его зовут Сэм Таун. Я должна найти Сэма, надо ему позвонить...

— Сэм Таун был здесь недавно.

Казалось, это ее одновременно удивило и успокоило.

— Он был здесь?

— Два часа назад. Он искал вас.

— Надо ему немедленно позвонить... Прошу вас, мне нужно его увидеть... Сэм знает, что делать... Он должен прийти...

— Да, конечно, сейчас я ему позвоню.

В это время послышался голос его жены:

— Ральф?.. — она спускалась по лестнице.

Женщина тут же встрепенулась:

— Кто это? — резко спросила она, словно голос, который она услышала, принадлежал кому-то, кто вторгся сюда без разрешения, чье присутствие было для нее оскорбительно и представляло угрозу.

Казабон не ответил на ее вопрос. Он только сказал:

— Подождите здесь.

— Но я хочу увидеть ее...

— Увидите. Только пока спокойно посидите какое-то время.

Она покорно присела на краешек дивана, на котором два часа назад сидел Сэм. Ральф вышел из комнаты, и в дверях поглядел через плечо; она сидела, вся напряженная и готовая встать и последовать за ним по первому слову.

— Одну секунду, — сказал он. — Я сейчас же вернусь.

Он закрыл за собой дверь и поспешил к лестнице, чтобы перехватить Джоанну. Они едва не столкнулись на первой ступеньке.

— Я слышала звонок, — сказала Джоанна. — Кто это был?

— Это она, — сказал Казабон шепотом. — Женщина, которая была у твоих родителей.

— Где она?

— В гостиной.

Джоанна хотела пройти, но Ральф ее не пустил.

— Нет — я думаю, тебе не стоит этого делать.

— Но я должна увидеть ее. Я хочу выяснить, кто она такая.

— Любимая, позволь мне во всем разобраться.

— Быть может, я ее знаю. Ты сам говорил, что мы могли вместе учиться в школе...

— Она очень встревожена, и, мне кажется, не надо доводить дело до крайности.

— То, что она мной прикидывается, это уже крайность. Я хочу увидеть ее.

Он не стал больше спорить и, пропустив Джоанну, пошел за ней в гостиную. Она открыла дверь и замерла на пороге.

Ральф тоже остановился. Комната была пуста.

Джоанна повернулась к нему:

— Кажется, ее здесь уже нет.

Казабон с изумлением огляделся.

— Она была тут, на диване.

— Ну, а теперь, наверное, она ушла.

Ральф быстро осмотрел все углы, где можно спрятаться.

— Она не могла уйти, — сказал он. — Мы услышали бы, как хлопнула дверь.

— Только если бы он сама этого захотела.

— Ради Бога, — сказал Казабон. — Это просто смешно. Кто же она?

Было почти три часа утра, когда Сэм наконец закрыл книгу Джоанны и положил ее на стол. Какое-то время он не двигался. Потом провел ладонями по лицу, пригладил волосы и встал налить себе большую порцию виски.

Как она и сказала, это была невероятная история — и в целом и в частностях. Все, что они придумали об Адаме, теперь стало историческими фактами, подлинность которых подтверждалась целым рядом источников. Даже портреты Адама, написанные художниками того времени имели явное сходство с человеком, которого нарисовала Дрю Херст в начале эксперимента.

Но эта версия Адама весьма расходилась с тем человеком, которого они собирались создать. Этот Адам предал доверие своего покровителя, Лафайета, потом — собственной жены, и впоследствии предавал почти всех, с кем его сводила судьба. В Париже, перед самой революцией, он якшался с ворами, со шлюхами и негодяями всех мастей. Когда великодушный Лафайет, уже отчаявшись, спросил, почему он так ужасно себя ведет, Адам нагло ответил: «Joie de vivre!» Эта фраза служила ему универсальным и единственным объяснением любого своего поступка.

Граф Калиостро стал его сообщником, и вместе они сговорились обманом вытянуть у легковерного кардинала Роана алмазное ожерелье. Когда Калиостро был брошен в тюрьму за участие в этом, он промолчал о том, что Адам тоже замешан, потому что у Виатта еще сохранились связи в суде, которыми он был обязан своей несчастной, но очень влиятельной супруге. Для Калиостро в этом была единственная надежда на спасение.

Молчание Калиостро было вознаграждено; Адам действительно добился его освобождения, но в качестве платы потребовал у того магический талисман, который на протяжении всей жизни графа оберегал своего хозяина от врагов. Он защитил тебя в последний раз, сказал Адам своему сообщнику, когда граф отдал ему талисман в обмен на жизнь и свободу, перед тем как отправиться в изгнание.

Талисман был изображен на одной из иллюстраций. Узор на нем был Сэму знаком. Этот узор он видел сначала смутно на восковом отпечатке, оставленном на полу в комнате Адама в тот ужасный вечер, а потом — позже и более ясно — в книге, которую Джоанне дал Барри Херст.

Согласно легенде, Адам хранил талисман при себе всю жизнь, и его даже похоронили с ним. Другое, с чем он тоже никогда не расставался, было его странное пристрастие к французскому выражению joie de vivre, для которого не существует эквивалента в английском; оно было выбито на его надгробии и в качестве девиза включено в герб Виатта — тщеславие он приобрел в Англии, в придачу ко второй богатой и знатной жене.