Суеверие, стр. 15

— Да, мистер Кросс, она как-то упомянула об этом.

Элизабет уткнулась в тарелку, поскольку Боб собирался рассказать историю, которую она слышал, уже сотню раз. Ей почему-то всегда было стыдно когда в ее присутствии кто-то начинал рассказывать о своих встречах с НЛО, привидениями или другими необъяснимыми явлениями. Такие люди казались ей какими-то особенными — если не вообще ненормальными.

— Я вел свой Ф-14 над Атлантикой на высоте около двадцати тысяч футов. Поднялся над облаками и тут увидел эту штуку. Она была примерно в трех милях к востоку, просто висела в воздухе. Сплошной серебристый диск, ни иллюминаторов, ни огней, насколько я мог разглядеть. Вполне материальная тарелка. Я связываюсь с авианосцем, а диспетчер мне говорит, что на радарах ничего нет. Я развернул «Фантом» в ее сторону, но как только приблизился к ней, она исчезла. Не набрала скорость, как нормальный летательный аппарат, а прямо с места рванула и через секунду сгинула, будто ее и не было. Но мне до конца жизни не забыть, что я тогда увидел.

Они еще немного поговорили об этом, пока Сэм, заметив, что мать Джоанны чувствует себя неуютно, ловко не сменил тему.

Чуть позже Элизабет, извинившись, направилась в дамскую комнату. Джоанна пошла за ней. Она смотрела, как мать поправляет макияж, и ее движения показались ей несколько нервными, словно она хотела о чем-то поговорить, но не знала, как начать разговор.

— Ну как ты, мама? — осторожно спросила Джоанна.

— Да все в порядке. А почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, что ты сегодня какая-то молчаливая, — Элизабет ничего не ответила, и Джоанна продолжала: — Тебя все еще мучает тот сон?

— Сон? Ах, этот... Нет, с тех пор он мне больше не снился.

— Это хорошо, — Джоанна поправила волосы перед зеркалом. — Меня совсем не привлекает перспектива всю ночь стучать в закрытую дверь.

Элизабет закрыла пудреницу и достала из сумочки помаду.

— Если ты ждешь, что я выскажу свое мнение о Сэме, — сказала она, — то, на мой взгляд, он очень милый.

— Что ты, я думаю совсем не о нем, — беззаботно прощебетала Джоанна. Потом добавила: — Но?..

— Я не сказала «но», — Джоанна подождала, пока мать закончит подкрашивать губы. — Но раз уж ты первая начала, скажу, что его профессия кажется мне несколько странной.

— Он психолог. Что же тут странного?

— Не притворяйся, будто не понимаешь, что я имею в виду. Психолог — это врач. А он занимается совсем другим.

— Психолог — это не обязательно врач. Это человек, который изучает особенности человеческой психики.

— Вот именно — человеческой.

— Мама, я не заметила в нем никаких странностей. Наоборот, он один из самых трезво мыслящих и умных людей, которых я знаю.

— Наверняка так оно и есть. Просто меня очень тревожит то, чем ты сейчас занимаешься.

— Чем я занимаюсь?

— Чудишь. Лучше бы ты писала путевые заметки, как раньше. Или об экологии.

— Я — журналистка, — возразила Джоанна. — Я выполняю задание своего редактора.

— И все же, если ты перестанешь копаться в сверхъестественных явлениях, мне будет спокойнее. У меня до сих пор мороз по коже, стоит мне вспомнить о тех ужасных людях из Храма-как-уж-он-там-называется. С ними лучше не связываться.

— Мой долг был разоблачить этих мошенников.

— А какая разница между их мошенничеством и тем, чем занимается твой Сэм?

— Никакого сравнения. Он проводит научные исследования.

— В таком случае, я, наверное, заблуждаюсь, и не стоит говорить больше об этом...

Элизабет в последний раз взглянула на свое отражение и направилась к двери. Джоанна догнала ее в коридоре и сердито сказала:

— Мама, знаешь, какая твоя самая дурацкая привычка?

Элизабет изобразила на лице полнейшую невинность:

— Какая?

— Ты прекрасно знаешь, что я не выношу, когда ты бросаешь что-то провокационное и уходишь прежде, чем тебе успевают ответить.

Они остановились на лестнице. Элизабет повернулась к дочери:

— Вроде бы я ничего провокационного не говорила.

Джоанна почувствовала, что у нее начинают подрагивать губы, и заметила, что мать это веселит. Губы у Джоанны подрагивали всегда, когда она чувствовала, что наговорила лишнего или проболталась о каком-то секрете, но готова была скорее умереть, чем признать это.

— Я только хотела сказать, — примирительно проговорила Элизабет, — что у него необычная работа, и если он занимается ею, то, по всей вероятности, он тоже человек необычный. Но это не значит, что мне он не понравился. А теперь пойдем, потому что он, наверное, уже ломает голову, почему мы о нем говорим так долго.

Они поднялись по лестнице и, пройдя через зал, вернулись к своему столику. Джоанне отчего-то было не по себе. Что-то в словах, сказанных матерью, и даже скорее в том, что скрывалось за ними, вызвало в памяти Джоанны искаженное от ненависти лицо Элли Рэй.

Впрочем, это чувство быстро прошло. Остаток вечера они проговорили о спектаклях и концертах нового сезона.

И все же, когда они прощались, Джоанна опять почувствовала, что мать за нее тревожится. Это ее и рассердило и обеспокоило. Она знала, что чутье редко подводит Элизабет, и привыкла на него полагаться — как потом оказывалось, не зря. Но сейчас ситуация совсем другая, сказала она себе. Мама просто ошибается, и ничего больше.

Джоанна взяла Сэма под руку и вновь подумала, как приятно, когда он рядом. Сэм легонько поцеловал ее в губы, и они пошли по Манхэттену под сверкающими зимними звездами.

Глава 13

Первое собрание группы состоялось во вторник вечером, в семь часов. Оно проходило в комнате на цокольном этаже, прямо под кабинетом Сэма. До сего момента здесь размещался склад, где хранился всякий хлам, который давно пора было выбросить. Под потолком имелись два маленьких окошка, но они были забраны решетками и почти не пропускали света. Поэтому даже в самый солнечный день здесь приходилось зажигать лампы, и холодный свет с больничной резкостью отражался от белых свежеокрашенных стен.

В центре комнаты стоял квадратный стол, и вокруг него — восемь стульев с прямыми спинками. У стены размещался старый кожаный диван, к которому был придвинут карточный столик с запасом одноразовых стаканчиков и кофеваркой. Рядом стоял холодильник. По углам на штативах были укреплены видеокамеры, а с потолка свисали микрофоны.

Справа от Джоанны сидела немолодая пара — Дрю и Барри Херсты. Барри был плотный мужчина с короткими темными волосами. Он принадлежал к тому типу людей, которые даже в разгар зимы носят гавайскую рубашку с расстегнутым воротом. Джоанна уже знала, что он водопроводчик, в своем деле преуспел, и у него тридцать человек в подчинении. Его жена была тоненькой и даже казалась хрупкой, но было видно, что человек она весьма решительный и волевой.

Рядом с Дрю сидела Мэгги Мак-Брайд, женщина лет шестидесяти, которая неизменно говорила мягким, по-матерински участливым тоном. Голос ее хранил едва заметные следы шотландского происхождения.

За Мэгги сидел мужчина лет пятидесяти, напоминающий австрийца. На нем был дорогой деловой костюм хорошего покроя. Мужчина отрекомендовался Уордом Райли. По замыслу Сэма, все участники за время сеансов, которые будут проходить два раза в неделю, должны познакомиться поближе, но пока о Райли Джоанна знала только, что он был адвокатом, потом стал банкиром и, заработав уйму денег, десять лет назад удалился от дел. Сэм говорил ей, что этот человек соткан из забавных противоречий: преуспевающего бизнесмена тянуло к восточному мистицизму, закоренелый холостяк, отличающийся замкнутостью, он учредил стипендию молодым художникам и музыкантам, которых никогда не видел, да притом еще спонсировал поэтический журнал и порой жертвовал крупные суммы на исследования, проводимые Сэмом Тауном.

Кроме этих людей в состав группы входили Сэм, Пит и Джоанна. Сэм выполнял роль председателя и прилагал все усилия, чтобы каждый чувствовал себя уютно и раскрепощенно.