Клинки чужого мира, стр. 33
Генрих встряхнул старичка:
- Плюнькис! Очнись! Ты не можешь вот так вот взять и умереть. Ты ведь так храбро сражался. Мьедвитнир!
- Здесь магия бессильна, - вздохнул колдун гномов за спиной мальчика.
Вокруг Генриха и Плюнькиса начали собираться древнерожденные.
- Кто умер? А? Кто умер? - проталкиваясь сквозь толпу, тонким голоском спрашивал Фунькис. - Да расскажите же наконец, что случилось!
Малыш протиснулся к Генриху, заглянул через его плечо:
- Дедушка! А я думал, куда это ты запропал? Чего же ты разлегся, вставай.
- Он тебя не слышит, малыш, - сочувственно сказал кто-то. - Он умер.
- Как умер? Погоди, погоди, ты про кого такое говоришь?
- Плюнькис умер. Умер, как воин. От ран в бою.
Фунькис несколько мгновений растерянно переводил взгляд то на гнома, то на тело Плюнькиса, потом растерянно улыбнулся:
- Ты ведь шутишь? Врешь, чтоб меня позлить? У, подлый гном. Я тебе сейчас покажу…
Но древнерожденные молчали, и от гнетущей тишины маленький глюм вздрогнул, сжался, точно от удара, испуганно зыркнул по сторонам, а потом с криком: «Дедушка! Дедушка!» - бросился к старику, повалился на него и крепко обнял.
Генрих поднялся, едва сдерживая слезы. Ему нестерпимо хотелось побыть одному. Древнерожденные расступились перед ним, а когда он прошел, сомкнули молчаливые ряды вокруг мертвого глюма и рыдающего Фунькиса.
- Что это на тебе лица нет? - спросил Олаф.
- Плюнькис умер, - вздохнул Генрих.
- Кто?
- Один из древнерожденных. Старик-глюм. Он жил в моем доме, где-то в подвале, и мы иногда встречались на улице и в подъезде… Мы не были друзьями… Но теперь, когда его не стало, мне кажется, что я лишился близкого человека.
Олаф промолчал, не зная, что ответить.
- Я никогда не задумывался о смерти, - продолжил Генрих, глядя в темноту. - А сейчас я вдруг так отчетливо понял, что никогда больше не встречу этого маленького робкого старичка. Понимаешь? Никогда! - Генрих сел на землю, обхватил колени руками. - А ведь раньше я не обращал на него особого внимания - живет себе такой Плюнькис, ну и живет. Пусть себе. Мало ли кого встретишь в Регенсдорфе! Подумаешь - перебросились парочкой слов, что с того? Но сегодня я вдруг понял, как страшна смерть. Я не о себе, Олаф, ты не подумай…
- Я понимаю, о чем ты, - кивнул Олаф Кауфман.
- Надеюсь, что понимаешь. Меня моя смерть пугает меньше всего; куда страшнее потерять того, кто близок и дорог, того, кого ты знаешь. Боже мой, я ведь никогда больше не увижу доброго старика Плюнькиса! Как это страшно… Я помню, как он горько рыдал, когда древнерожденные собирались уходить из Регенсдорфа. Возле него лежала небольшая котомочка с цветными заплатками и еще почерневшая от ко поти кастрюлька. Это были все его нехитрые пожитки… Он не был богат и, в сущности, Большой Мид-гард был для него чужим миром, а все же потерять его было для глюма самым страшным.
- Но он так и не сбежал? -спросил Олаф.
- Нет, не сбежал. Он остался, чтоб умереть сейчас, - вздохнул Генрих. - Кто ж знал, что у него слабое сердце… Ах, лучше бы он тогда ушел…
Олаф покачал головой:
- А вот сейчас ты сказал ерунду, Генрих. Старик знал, что может умереть. И пошел он на это сознательно. Ни ты, ни я, никто не имеет права осуждать выбор тех, кто избрал дорогу доблести, пусть и ведущую к смерти… Мне жаль старика, хотя я и не знал его но в то же время я рад, что он оказался таким мужественным человеком, вернее, глюмом.
- Сам-то он себя таким не считал, - Генрих вздохнул.
- Это неважно. Помнишь, кто-то сказал, что солдатами не рождаются, солдатами умирают. Вот и Плюнькис так: он не родился героем, зато умер, как настоящий герой. И я уверен, что умер он счастливым.
- Да, он улыбался, - кивнул Генрих. - И все же мне хочется плакать…
- Ну так поплачь, кто мешает? - Олаф пожал плечами. - Мужчина иногда должен выплакаться, я это знаю по себе. В этом нет ничего зазорного. Дело лишь в том, почему мужчине хочется плакать. Если от страданий или страха, так это уже не мужчина, а самая настоящая тряпка, раб. Совсем другое дело, если слезы наворачиваются из-за потери друга, отца или матери, от бессилия кому-то помочь - это нормально, без этого иногда нельзя. Мы ведь люди, не роботы.
- И вот что странно… - Генрих невесело улыбнулся. - Я больше не злюсь ни на Клауса Вайсберга, ни на Хильдебранта. Пусть они и предали меня, а я все же не хочу, чтобы они навсегда исчезли из моей жизни.
- Вот этого я понять не могу. Враг есть враг, но спорить не будем - пусть каждый останется при своем, - Олаф поднялся на ноги. - Пойду-ка, огляжу могилу, из которой выбирались карлики. А ты пока разбирайся со своими мыслями и чувствами.
Олаф заковылял в темноту. Глядя ему в спину, Генрих подумал, что этот высокий, совсем непохожий на восьмиклассника парень с загадочной судьбой оказался замечательным человеком, настоящим другом. Еще несколько дней назад Генрих побаивался его, а теперь»готов был доверить ему собственную жизнь.
Глава XXIX КОРОЛЕВСКИЙ ПАЛАЧ
Кто- то несмело тронул Генриха за плечо. Генрих поднял глаза -рядом стоял Ильвис.
- Завтра мы будем хоронить Плюнькиса, - хмуро сказал гном. - Это будут необычные похороны. Мы решили похоронить старика как воина, как героя. Ведь он стал первым из древнерожденных Большого Мидгарда, кто после нескольких сотен лет спокойной жизни погиб в сражении. По крайней мере, мы думаем, что он - первый. Ведь о тех, кого пленили скрэбы, нам ничего не известно.
- Да, плита, к сожалению, задвинулась. Я даже не представляю, как еще можно проникнуть в Малый Мидгард, чтоб помочь беднягам.
- Видимо, такова воля богов, - Ильвис развел руками. - Без их участия ничего не происходит… Даже смерть… - Гном немного помолчал, потом сказал: - Мы с Плюнькисом старые друзья. Любили, знаете ли, посидеть в скверике, болтая о всякой всячине… Он был очень добрый старик… Многие посмеивались над его трусоватостью, но я знал, что у него храброе серд це. Он не раз вспоминал о старых добрых временах, о героях и подвигах, и его мечтой было - сразиться с каким-нибудь чудовищем, погибнуть в бою. Ему не хотелось умирать от старости, не совершив ничего достойного…
- Его мечта исполнилась, - сказал Генрих. - Он умер, защищая Регенсдорф и всех нас: людей и древнерожденных…
- Да, конечно, вы правы, господин Генрих… Он „не был воином, но то, что он решил присоединиться к защитникам, уже одно это делает ему честь. Ведь ему было двести пятнадцать лет! И он был самым старым древнерожденным Регенсдорсра. Даже я младше его лет на семьдесят, - заметил Ильвис. Он посмотрел в глаза Генриху.
- Он вас очень уважал, господин Генрих, - сказал гном. - И поэтому… поэтому я хочу спросить вас: нет ли у вас желания проводить его в последний путь?
- Разумеется, я хочу проститься с Плюнькисом, - сказал Генрих. - Я думал сам попросить вас об этом, но вы опередили меня. Плюнькис был замечательным глюмом.
- Похороны состоятся в Священной Роще, - сказал гном. - Когда умирает кто-нибудь из наших, мы всегда хороним его в священной земле. Обычно происходит традиционный, сокращенный обряд, но для старика мы решили сделать исключение. Мы похороним его по древнему обряду, как гнома, хотя он и не гном…
- Тогда нужен кто-то, кто проведет меня и Ола-фа, - заметил Генрих. - Мы дороги не знаем.
- Да, само собой, вас предупредят, когда и где встретиться с проводником. Знаете, никто из людей никогда не присутствовал на похоронах древнерожденных. Но для вас мы хотим сделать исключение. Для Плюнькиса будет большая честь, если сам господин Герой зажжет погребальный костер. А теперь прощайте, господин Генрих, мне пора заняться приготовлениями, ведь я - глава старейшин, на мне все держится.
Гном ушел. Генрих поднялся, побрел к Олафу, изучавшему плиту Врат. Возле Олафа кружил в воздухе призрак барона Крауса.