Главная тайна Библии, стр. 24

2. Мнение первое: эволюционный оптимизм

Рискуя упростить вопрос, мы можем условно выделить два различных подхода к будущему мира. Оба подхода иногда путают с христианской надеждой, и действительно, они кое–что позаимствовали у христианства. Но оба в равной степени далеки от той картины, которую разворачивает перед нами Новый Завет или даже, в виде отдельных озарений, Ветхий Завет. Ответ христиан не представляет собой точку между этими двумя полярными позициями, но сочетает в себе их сильные места и устраняет недостатки обоих.

Первая позиция — миф о прогрессе. Многие люди, особенно политики или комментаторы в светских СМИ, все еще держатся за этот миф, опираются на него и призывают других также в него верить. И в самом деле (да простит меня читатель за маленькое отступление), смерть серьезного политического дискурса во многом объясняется тем, что политики все еще пытаются зажечь энтузиазм масс с помощью своих версий этого мифа — бедняги, они просто не знают ничего другого, — тогда как большинство людей уже потеряли в него веру. Они подобны людям в лодке, которые пытаются грести к берегу, в то время как сильный отлив все дальше и дальше уносит их в море. Эти люди не понимают, что с ними происходит, и не видят, что их усилия тщетны, а потому призывают людей в других лодках следовать за ними, обещая им, что земля близко. Именно поэтому мы можем наблюдать такую картину: политики предлагают нам проекты, представляющие по своей природе откровенный модернизм и веру в прогресс («голосуй за нас, и дела пойдут намного лучше!»), а одновременно используют откровенно постмодернистские техники надувательства. Когда подлинная надежда отсутствует, ничего, кроме чувств и переживаний, не остается. Внушение не работает, потому что мы никогда не станем в него верить. Похоже, мы скорее нуждаемся просто в развлечении — и его нам дают. Как сказал недавно один журналист, политики хотят, чтобы к ним относились как к рок–звездам, в то время как наши рок–звезды претендуют на роль политиков. Если мы разберемся в этом хаосе, — а христианская надежда, противостоящая расхожим представлениям современности, способна выполнить такую задачу, — мы получим, среди многого другого, новый подлинный политический дискурс, который, знает Бог, нам так сильно нужен.

Но вернемся к нашей главной теме. Миф о прогрессе глубоко укоренен в современной западной культуре, и некоторые из этих корней прямо связаны с христианством. [96] Мысль, что проект человечества — и даже проект вселенной — способен расти и развиваться так, что жизнь человека станет значительно лучше, а общество будет приближаться к идеальной утопии, восходит к Ренессансу, а XVIII век, эпоха Просвещения, придал этой мысли великую силу. В Европе такая вера достигла расцвета в XIX веке, когда сочетание экономических и научных достижений, с одной стороны, с ростом демократических свобод и распространением образования — с другой, породило сильное ощущение того, что история с огромной скоростью движется к желанной цели. Казалось, вот–вот наступит эпоха всеобщего процветания и человечество навсегда освободится от войн. Из просвещенных Европы и США благоденствие распространится на другие страны и завоюет весь мир. Конечно, не все мыслители сто лет тому назад думали подобным образом, но многие, включая таких гигантов, как Гегель, с энтузиазмом воспринимали прогресс. Именно там иные наши политики до сих пор находят источник своего вдохновения.

На самом деле, мечта об Утопии представляет собой пародию на христианство. Царство Божье и царство мира сего перемешались и породили представление об истории, двигающейся к своей цели, которую можно осуществить изнутри, а не получить как дар свыше. Человечество может стать совершенным, и оно уже неуклонно движется к этой цели. Мир принадлежит нам, мы должны его исследовать и эксплуатировать для своего удовольствия. Нам не стоит полагаться только на Божью благодать, мы становимся совершеннее с помощью образования и каждодневного труда. Вместо творения и нового творения у нас есть наука и техника, которые позволят превратить сырой материал этого мира в Утопию. Подобно Прометею, который бросил вызов богам и попытался управлять миром по–своему, либеральный модернизм культивировал мысль, что мы можем сделать из нашего мира то, что пожелаем, если приложим достаточно усилий и будем способствовать движению человечества к славному будущему.

В этой краткой зарисовке я хочу упомянуть Чарльза Дарвина, чей образ до сих пор стоит за несколькими самыми разными дискуссиями, ведущимися в современном мире. Представления о его роли заметно изменились: люди все больше понимают, что сам Дарвин был скорее не великим мыслителем, который на пустом месте открыл нечто совершенно новое, но продуктом своей эпохи — быть может, одним из самых ярких проявлений оптимизма либеральных модернистов. Иными словами, он сам был порождением эволюции западного мышления, что глубоко символично. Его идеи принимали с энтузиазмом, их стремились прилагать к самым разным сферам — не только в узкой сфере биологии, к которой они относятся, но и на таких площадках, как общество, политика, — и это прекрасно отражает дух того времени. Весь мир движется вперед и ввысь, и это присуще самой природе вещей, а потому такое движение невозможно остановить, и нас ждет великое будущее, которое наступит очень скоро. Люди в целом уже верили в эволюцию — в форме прогресса, это была крайне удобная философия для тех, кто хотел бы оправдать свою масштабную экспансию — промышленную или имперскую. Дарвин дал этой идее научное обоснование, которым моментально воспользовались заинтересованные люди, так что полвека спустя его теорией оправдывали все что угодно: от евгеники до войны. Примерно то же самое можно сказать, разумеется mutatis mutandis, и о Карле Марксе. [97]

Многие христианские мыслители также приняли участие в этом «прогрессивном» направлении мысли, которое набирало силу. Многие с энтузиазмом использовали идеи Дарвина, чтобы решить (например) некоторые проблемы, которые возникали при чтении Ветхого Завета. Другие проповедовали социальный дарвинизм, который указывал миру его путь, так что кое–кто даже радовался войне, которая позволяет испытать, какие люди лучше всего адаптируются, а потому достойны выживания. Многие христиане с радостью приняли так называемое социальное Евангелие, пытаясь внедрить в общество обетования Нового Завета. Это породило огромное количество добрых начинаний, хотя через сто лет мы можем видеть, что это не было полноценным ответом на все проблемы.

Но самое известное развитие мифа о прогрессе в христианской версии дал Пьер Тейяр де Шарден — иезуит, родившийся во Франции в 1881 году, выдающийся специалист по происхождению человека и пламенный мистик. Он верил в то, что присутствие Бога можно открыть в любом явлении естественного мира, что живой мир раскрывается перед нами как всеобъемлющая «вселенская христоцентрическая и Божественная среда», несмотря на всю суматоху и страдания мира, что мир «одушевлен Богом и тянется к Нему». Он полагал, что в эволюции на каждом ее этапе участвует Божественный дух, так что «эволюция вселенной и человечества продвигается ко все более полному раскрытию Духа, достигая своей кульминации во Христе–Омеге». [98] Вся история движется к точке Омега, к явлению Христа, она приближается к завершению и конечной цели, когда все творение обретет в нем свою полноту. Самая известная книга Тейяра де Шардена «Феномен человека», написанная перед Второй мировой войноы, но опубликованная лишь после его смерти в 1955 году, стала бестселлером и оказала влияние на целое поколение людей, желавших соединить христианское благочестие с научным мышлением. Недавно один автор, исполненный энтузиазма, написал, что «его мощное утверждение Воплощения и видение вселенского космического Христа в контексте эволюции» может сегодня «утвердить суть христианской веры в наш век науки». [99] Возможно, идеи Тейяра де Шардена стоят за популярной молитвой, где говорится: «Все вернется к совершенству через того, от кого все получило начало». [100]