Веснушки — от хорошего настроения, стр. 18
На заводе мальчишек встречают как желанных гостей, без лишних разговоров выдают тридцать больших плиток жмыха. По цвету они похожи на шоколадины, а по вкусу — на пережаренные подсолнечные семечки. Плитки такие твёрдые, что Стасик, куснув, чуть зуба не лишился.
— А жмыходробилка у вас есть? — спрашивает кладовщица. — Можем подарить. У нас в избытке.
— Не надо, — отвечает Стасик. — Дядя Митя изобрёл дробилку. С зубчатым барабаном! Он жмыхом Сильву кормит.
— Сильву? — изумляется кладовщица. — Девочкам жмых нельзя.
— Какая же Сильва девочка? — смеётся Стасик. — Она — лошадь.
— Тогда другое дело, — говорит кладовщица и, провожая ребят за ворота, суёт Стасику в заплечный рюкзак ещё три плитки жмыха. — От меня лично. Для Сильвы!
Стасик ещё в интернате условился с Колькой Мерлиным, что они, как только выполнят задание, сразу же возвратятся на мост и затем одной колонной отправятся по шоссе в интернат. Но «лизунцов» на мосту нет. Должно быть, дела задержали.
— Будем ждать, — принимает решение Стасик и, обращаясь к Борьке Титову, громко произносит: — Разжечь костёр!
— Шашлык жарить? — недоуменно спрашивает Борька. — Из макухи шашлыка не сделаешь. А баранины нет.
— А спички-то хотя бы есть?
— Как же повару без них! Всегда при себе.
— Вот и разводи костёр. Не для шашлыка, а чтобы нам не замёрзнуть.
Борька бежит к амбару, извлекает из-под сугроба хворост, доски, палки — всё, что может гореть. Костёр чадит, не разгорается. Мальчишки, присев на корточки, долго раздувают огонь. И вот наконец костёр вспыхивает ярким пламенем.
Греясь у костра, мальчишки беспрестанно поглядывают в сторону Студёных Ключей: не идут ли «лизунцы». Час ждут, два… А их нет и нет. И лишь на третьем часу ожидания на дороге появляется Колька со своим отрядом. Плетутся понурив головы, чуть живые…
— Облизнулись, видно, наши «лизунцы», — определяет Стасик. — У Стёпки Батова и снега-то зимой не допросишься…
Рюкзак Кольки Мерлина и на самом деле оказался пуст.
— Ну и жмот же этот Стёпка! — ругается Колька. — К нему по-человечески, а он: «Мы ваших кроликов обеспечивать лизунцами не обязаны. Вам отдадим, а наши кролики чего сосать будут? Сосульки из-под крыши?» Так и не дал. Завуч, чтобы мы не очень огорчались, нас в столовой киселём угостил. Такая вкуснятина! Вишнёвый…
— Выходит, за семь вёрст киселя хлебать ехали, — невесело ухмыляется Стасик и грозно тычет лыжной палкой в сторону Студёных Ключей. — Ну, Стёпка, погоди. Ты у нас ещё попляшешь!
Глава IV
«Позвольте мне вас щёлкнуть…»
Стасику и Кольке Мерлину поручено написать в газету о лыжном походе «макух» и «лизунцов».
Стасик, положив тетрадь на тумбочку, пишет авторучкой, которую вчера ему вручил как высшую награду директор Владимир Семёнович. Авторучка и действительно «ночная» — с маленькой лампочкой возле стержневого кончика. Чуть повернёшь влево белый колпачок — вспыхнет огонёк. Можно в тёмной комнате на бумаге писать — всё видно. Стасик ночью уже попробовал. И друзьям дал пописать. Хотя авторучка и слишком громоздкая, держать её неудобно, пишет она вполне нормально и, главное, светит не хуже карманного фонарика.
Колька, придвинув стул к подоконнику, склонился над тетрадным листком. Изредка он, не без тайной зависти, поглядывает на Стасину авторучку. Ничего не скажешь — заслужил! Жмыха в интернат привёз больше, чем даже директор просил. А вот они, «лизунцы», остались без лизунцов. Хорошо ещё, дядя Митя, съездив в Студёные Ключи, выпросил в колхозе несколько белых булыжников соли. Это и есть те самые лизунцы, которые необходимы кроликам и Сильве. Дядя Митя вот раздобыл, а он, Колька, не смог, как ни старался. О чём писать в газету? О том, как они на лыжах опередили отряд соперников? Но ведь этого мало. Надо было ещё и главное своё дело сделать — лизунцы привезти.
Колька мусолит кончик карандаша и напряжённо морщит лоб. Карандаш химический, и язык от него становится фиолетовым. Но Колька, конечно, не замечает этого. Он мучительно подбирает самые верные слова, чтобы описать всё так, как было на самом деле. Колькин рапорт о походе умещается на двух страничках. Зато Стасик за это же время исписывает всю тетрадь, от корки до корки. Ему есть о чём писать. Не то что Кольке…
Свои сочинения они показывают пионервожатой. Любовь Павловна сначала читает Стасину тетрадку, потом Колькино сочинение. Вид у Кольки смущённый. Он не поднимает глаз, пока вожатая пробегает взглядом по его записям на листочке. И неожиданно слышит одобрительный голос:
— Ты, Коля, хорошо написал. Кратко и точно. Без бахвальства. Чего, к сожалению, про Стасика не скажешь…
Колька поднимает голову и видит перед собой пристыжённого Стасика и Любовь Павловну. Как и всегда в минуты волнения, она то и дело отбрасывает со лба непослушную светлую прядь, говорит торопливо и сбивчиво, обращаясь на этот раз к одному Стасику:
— Не так, не так надо… Опять за своё… Словно ты один на свете, и больше никого… Что ни предложение, то: «Я приказал. Я повёл вперёд. Без меня они бы не достигли». Не спорю, ты многое сделал. Может быть, даже и больше, чем остальные, но нельзя же самого себя так выпячивать… Пусть другие заметят, одобрят, оценят… Победил-то ведь не только ты. Весь отряд! К тому же в лыжном соревновании «лизунцы» вас опередили. Не знаю, стоит ли такое в газету… Вроде ничего неверного и нет. Ты так действовал и так говорил. А если разобраться по существу… Нет, в газету, пожалуй, нельзя…
Стасик стоит перед вожатой мрачнее тучи, виновато переваливается с ноги на ногу.
— Дайте. Перепишу. Будет как у Кольки. — Он забирает тетрадку и бежит к себе в комнату.
Через час у него готово новое сочинение. Стасик несёт его вожатой в пионерскую комнату. Оно ещё меньше, чем у Кольки, уместилось на одной страничке тетрадного листа.
В пионерской комнате вожатой нет. Зато ребят полным-полно. Участники вчерашнего похода, перебивая друг друга, галдят, спорят, размахивают руками. Стасика они сначала не замечают. Ему, конечно, приятно, что и о нём говорят и даже кто-то хвалит его. Почему бы и не послушать? Это же не он сам о себе, а другие о нём.
Стасик свёртывает листок вчетверо, суёт в карман и делает шаг вперёд. И тут видит в углу комнаты, в мальчишечьей толчее, незнакомого молодого человека в тёмных очках и полушубке.
В комнате жарко. Полушубок распахнут. Мог бы и совсем снять. А то вон взопрел как — пот градом со лба. Очкастый суетлив, разговорчив. То к одному обращается, то к другому. Его знакомят со Стасиком.
— Стасик Комов? — переспрашивает тот. — Я тебя с самого утра ищу. Скажи-ка мне, мой бледнолицый друг…
У Стасика нет охоты разговаривать с незнакомцем, и он насмешливо перебивает его:
— Какой же я бледнолицый, если нос в веснушках?
— Веснушки лицу не помеха, — не смолкает очкастый. — Хочу побеседовать с тобой, мой бледнолицый друг. Как себя чувствуешь после похода? О чём думал, когда вёл ребят в поход?
— О кроликах думал. О ком же ещё?
— Можно думать и шире. О чувстве долга и обо всём человечестве, например, — подсказывает очкастый. — А гимнастикой по утрам занимаешься? Возникали ли драки во время игр?
Стасик чистосердечно, как в поликлинике, отвечает на его вопросы о здоровье и самочувствии.
Когда Колька Мерлин, появившись неизвестно откуда, кивает на незнакомца и спрашивает, кто он такой, Стасик отвечает, что доктор, наверное. И Колька недолго думая показывает доктору язык, полагая, что ему это интересно.
Но тот отворачивается от Колькиного языка и по-прежнему нацеливает свои очки на Стасика.
— Вчера ваш отряд отлично проявил себя. Кому из своих товарищей ты, как командир, готов отдать пальму первенства?
— Какую такую пальму? — прикидывается непонимающим Стасик. — Никаких пальм у нас в интернате не растёт…
— Да я и не о пальме вовсе! — сверкает очками незнакомец. — Это же образно так говорится — «отдать пальму первенства». Ну хорошо, спрошу проще: кого ты считаешь главным виновником победы?