Если б заговорил сфинкс..., стр. 19

— Твое желание воплотить свой образ в скульптуре размером с гору преисполнило мое сердце радостью... Я уже готовлюсь, — Хену с откровенной грустью произносил последние слова, — я понимаю, что доходы мои должны сократиться, ибо новые жрецы Шесеп-анха — только служители бога, а не сами боги...

— О благородный Хену, — завопили усладители. — Бескорыстие твое достойно наивысшей похвалы!..

Но тут Хену зло посмотрел в сторону Псару, и усладители мгновенно «перестроились на ходу».

— Не только похвалы, Хену, а награды, — причитывали теперь усладители. — Пусть наградой тебе будет полное сохранение доходов!

Хену взглядом дал понять Псару, что усердие его людей вновь приобрело нужное направление и будет оценено по заслугам, а сам обратился к царю:

— Мне отрадно, что честные, беспристрастные люди окружают тебя, Хем-ек! Конечно, если бы можно было внять их советам... Но я не вижу такой возможности...

— О Хену, — дружно оттеснил грубый голос жреца нежный хор усладителей, — что бы делали все, если бы в Кемте была лишь одна твоя голова?

Это была правда, Хефрэ рассмеялся и хлопнул в ладоши. На ноги мгновенно вскочил царский писец Ченти со свитком в руках. Хену побледнел: что еще он придумал там? Какие козни? Отчего так смешно царю? Тревога сжала его сердце, но дальнейшее поразило своей неожиданностью и сделало этот день одним из самых памятных в жизни...

— Я приказал назвать мою скульптуру, — членораздельно заговорил царь, — Та-Мери.

Хену растерянно заморгал и уставился на владыку Обеих Земель.

— О Хем-ек, — подхватили усладители, — это прекраснейшая мысль: назвать изваяние «Земля возлюбленная»!

— Не будет храмов, жрецов, богослужения при этой скульптуре, — объяснил Хефрэ.

Наступило молчание. Тугодум Хену лихорадочно пытался осмыслить слова царя. Наконец улыбка озарила его напряженное лицо, но немного спустя как бы растаяла.

— А... а если... царь потом передумает?

И тут произошло то, чего еще не знал Кемт. Позднее, при других фараонах, на протяжении многих веков такое произойдет не раз, станет привычным, но тогда это было новшеством. Это — означает охранительную грамоту, предоставляющую определенные и гарантированные льготы, в данном случае — жрецам храма Птаха* [2].

— Читай, — коротко распорядился Хефрэ, и писец Ченти звонко и выразительно, чеканя каждое слово, исполнил веление царя:

— «Хор, любимый Обеими Землями, великий сын Рэ, царь и государь приказывает своему везиру, начальнику всех работ страны, начальникам областей, заведующему обеими житницами, всем остальным начальникам — отныне освободить жрецов храма бога Птаха от исполнения воинской и трудовой повинности навеки. Мое величество приказывает навсегда оставить за ними приписанные земли, не взимать с них налогов, не ущемлять благоденствия жрецов...»

— О, счастливец Хену, счастливые жрецы бога Птаха, — грянули усладители. — Словно в девичьих косах переплелись доброта и мудрость Хем-ефа, да будет он жив, цел, здоров!

— Теперь ты понял, Хену? — спросил царь.

— Благодарю тебя, благой бог, — вновь распластался на земле Хену. — Да будешь ты всегда жив, цел, здоров!

— Ступай, — махнул рукой Хефрэ.

Писец бросил вниз свиток царской грамоты, Хену на лету подхватил его и, пятясь задом, полз, пока не скрылся из виду.

— Позволь сказать, Хем-ек, — смиренно, но вместе с тем взволнованно обратился к царю из-за левого его плеча казначей государства Сехемкарэ.

— Говори.

— Твой указ о милостях жрецам — дорогой указ!

— Дальше...

— Не ослабит ли он твою казну, Хем-ек?

— А ты для чего? — усмехнулся Хефрэ. — Заготовь еще указ о повышении налогов с роме!..

— О всесильный, всемудрый владыка Обеих Земель, — радостно воскликнул Псару, обладатель самых чутких ушей при дворе. — Защитник своих вельмож, укротитель недовольных, заботливый отец Кемта... Подданные твои должны знать свое место, должны иметь цель, чтобы трудиться. Введите следующего, жаждущего неисчислимых царских милостей...

Перед фараоном предстала жена осужденного мастера Сепа, полная и добродушная Исет. Если в первом случае усладители не сразу разобрались в обстановке, то сейчас они действовали в редком согласии, что говорило о расходах, понесенных просительницей.

— Хороший день, удачливый день сегодня, — восторженно заголосили усладители. — Нашего царя беспокоят достойные люди...

— Говори.

— Благой бог, молю тебя: прикажи вернуть мужа моего, Сепа, из каменоломен Юга в места ближе к Белым Стенам, — плача, заломила руки Исет. — У него плохое здоровье, а здесь я смогу поддерживать его, пока милость твоя вновь не вернется к нему...

— Хорошее время выбрала ты, Исет, — поддержали усладители, — удачное время. Хем-еф полон доброты! Именно сегодня...

Хефрэ размышлял недолго. Кивнул в знак согласия, он приказал везиру Иунмину отдать нужное распоряжение и приготовился выслушать следующего. У него и в самом деле сегодня было благодушное настроение.

6

Жизнь мальчика должна быть далека от радостей и горестей мужчины. Даже сам Рэ молод утром, зрел днем и стареет лишь к ночи. И никогда не будет наоборот, ибо такова воля богов.

Но в земной жизни роме бывает иначе, Взять хотя бы Джаи. До сих пор он был лишен общества своих сверстников. Не знает мальчишеских игр. Только в двенадцать лет обрел первого друга, да и то взрослого — точильщика инструментов Сенмута, которого недавно вельможа Хеси отослал домой, в Абу.

И снова — одиночество...

Самое сильное, неуемное в характере Джаи — любознательность. Его черную фигурку можно было увидеть на улицах города, в пустыне, в праздничной толпе и в кварталах Города мертвых.

Он все хотел видеть. Услышать. Однажды он сделал важное открытие... Потом поделился им с другом Сенмутом. Тот приласкал тогда Джаи, но строго-настрого наказал забыть об этом навсегда. А молчать Джаи умел.

Сам-то он не видел особой нужды молчать в данном случае, но ослушаться не посмел.

Сенмут!

Воспоминания об этом человеке стали отрадой для мальчика.

Случайная встреча с Туанес и Каром оказалась вторым значительным событием в его маленькой жизни. Гигант-фокусник сперва внушил ему мистический страх, но потом страх сменился любопытством — желанием познакомиться с ним ближе.

А дружба с Туанес возникла у них сразу. Он сам находил ее, вырастая как из-под земли, гулял с ней, носил ее вещи, собирал для нее цветы. Когда же мальчик познакомился с Мериптахом и проникся к нему доверием, его обожание Туанес стало еще более откровенным, а лучшие часы его жизни теперь проходили рядом с ней.

Так юный Джаи стал другом дома знаменитого скульптора Та-Мери, о котором уже заговорил Кемт...

...Строительство Та-Мери в разгаре. Пять тысяч рабочих, едва забрезжит рассвет, взбирались на скалу, как мухи, и начинали ее обтачивать. Вернее, на самой скале работала лишь половина. Остальные пристраивали лапы будущего льва и выносили щебень.

Девять «командных пунктов» соорудил для себя Мериптах — девять точек, с которых он попеременно наблюдал за ходом работ. В каждой из них находилась глиняная модель Та-Мери, изображавшая скульптуру под своим углом зрения, характерным именно для данной точки.

И в каждом пункте сидел опытный скульптор, имевший возле себя курьеров для связи с теми рабочими, кто трудился в районе его наблюдения. Таким образом, множество глаз стали как бы продолжением самого Мериптаха и одновременно обозревали Та-Мери практически со всех сторон.

День, когда Мериптах разрешил мальчику сопровождать его, носить за ним чертежи и измерительную палку, запомнился Джаи необычным происшествием.

Вдоволь набегавшись, мальчик зашел в прохладный грот в груди каменного льва, выпил кувшин кислого молока и, присев на песок, прислонился к камню.

Шорох слева заставил его повернуть голову: у входа стоял здоровенный мурлыкающий кот с поднятым хвостом и умильным заискивающим взглядом.