Приключения 1985, стр. 64
Ругая себя последними словами, я набрал номер Бюро судмедэкспертизы и вызвал на допрос Кобульяна.
Это был полный крепкий мужчина с близко посаженными глазами и мясистым носом. Лицо его постоянно имело недовольное выражение неудивительно при такой профессии. Сейчас его недовольству была еще одна причина.
— Не понимаю, что за моду взяли следователи — по каждому делу допрашивать! — брюзжал он. — Вам разве что-то непонятно в акте? Или есть какие-то сомнения? Нет, надо перестраховаться и еще допросить Кобульяна! Ну что я скажу нового, кроме того, что написал в заключении? Скажите, что?
Он обличающе наставил на меня указательный палец.
— Может, что-нибудь и скажете, Гаригин Ованесович. Сами понимаете, читать бумагу — одно, а разговаривать с живым человеком — совсем другое, миролюбиво произнес я. Характер у Кобульяна тяжелый, и излишне раздражать его не следовало. Впрочем, предугадать заранее, что может вызвать его раздражение, было невозможно.
— С живым человеком! — передразнил он меня. — Если бы мы требовали для работы живых людей, то как бы вы расследовали убийства?
Это был уже черный юмор.
— Распишитесь, что будете говорить правду, — холодно сказал я, переходя на официальный тон. — И расскажите о результатах исследования.
Кобульян тяжело вздохнул и, смирившись, начал рассказывать. Он почти слово в слово повторил все то, что написал в акте, и замолчал, ожидая вопросов.
— Скажите, вы ни на что не обратили внимания? Может, какая-то мелкая деталь, которой обычно не придают значения?
— Не было никаких деталей! — отрезал Кобульян. — То, что убийца здоровенный лоб, вы и так знаете, преступление раскрыто, и он арестован.
— Подождите, подождите, Гаригин Ованесович, что значит «здоровенный лоб»?
— То и значит, что удар чудовищной силы, клинок прошел через грудную кость. Средний мужчина так не ударит…
— А женщина? — У меня даже дыхание перехватило: вот оно!
— Что «женщина»? — хмуро переспросил Кобульян.
— Женщина может так ударить?
— А у вас что, подозревается женщина? — оживился он.
Я промолчал.
— Определять, кто нанес удар, не в компетенции эксперта, это задача следствия, — нравоучительно произнес Кобульян. — Но могу высказать свое неофициальное мнение: за двадцать лет работы я повидал всякого, но чтобы женщина могла так сильно ударить — сомневаюсь.
Эксперт понял, что вызван не зря, и настроение у него заметно улучшилось.
— И еще одно, — Кобульян взял со стола линейку и зажал ее в кулаке. Обычно нож держат от себя, в сторону большого пальца, или к себе — в сторону мизинца. Соответственно, раневой канал идет снизу вверх, — он взмахнул линейкой, — или сверху вниз, — он опять показал. — А в данном случае клинок вошел под прямым углом! Если потерпевший лежал, то это объяснимо, а иначе так сильно не ударить!
Кобульян замолчал, выжидающе глядя на меня.
— Нет, по показаниям обвиняемой он стоял… — Уточнение оказалось настолько неожиданным, что я несколько растерялся. — Как же это могло произойти!
— Чего не знаю, того не знаю, — развел руками эксперт. — Что мог сказал, а разобраться во всех тонкостях — ваша задача.
Когда Кобульян ушел, я внимательно перечитал его показания. Это уже кое-что. Если раньше мои сомнения в выдвинутой Вершиковой версии убийства были чисто интуитивными, то теперь они обретали фундамент. Протокол допроса эксперта являлся первым камнем, теперь надо собирать остальные.
Я достал план расследования. Только где они, остальные? Все намеченные мероприятия выполнены, на первый взгляд искать больше нечего и негде… Но я знал, что существует еще один путь — проникновение внутрь событий, во внутренний мир участвовавших в них людей, в хитросплетения их чувств, помыслов, в лабиринт межличностных взаимоотношений, где можно отыскать скрытые мотивы тех или иных действий, их цели…
Одним словом, путь в души участников этого дела.
ПУТЬ В ПОТЕМКАХ. ВЕРШИКОВА
Она уже не плакала. Бледная, с отеками под глазами, с сухим опустошенным взглядом, равнодушная ко всему окружающему. Модное нарядное платье измято, волосы растрепаны.
— Закурить не найдется? — Голос хриплый, чужой.
Я полез в портфель. Тусклый свет слабой лампочки рассеивался в крохотном, без окон, кабинете. Стол прибит к полу, стул и табурет по обе стороны от него тоже прихвачены металлическими уголками. Под высоким потолком лениво вращались лопасти вентилятора, натужно гудел мотор в черном отверстии вытяжной системы. Они включались автоматически, одновременно с электрическим освещением.
Не помогало. Воздух оставался душным, накрепко пропитанным до кислоты застарелым запахом дыма тысяч папирос и сигарет. Их курили взвинченные, издерганные оперативники и усталые следователи, угощали людей, сидящих напротив, — без этого устоявшегося ритуала не обходится почти ни один допрос. Глубоко затягивались подозреваемые, облегчившие душу признанием, нервно глотали дым те, кто был «в отрицаловке». Хотя это и шаблонно, но маленький, начиненный табаком бумажный цилиндрик очень часто оказывал растормаживающее действие и способствовал установлению взаимопонимания.
Я не курил, но всегда носил для подследственных дешевые крепкие папиросы.
— Сколько мне дадут?
Обычно это спрашивают на первом же допросе. И отвечать приходится каждый раз одно и то же.
— Не знаю. Суд решит.
— Суд, суд! Вы же заодно все! Как следователь напишет, так суд и заштампует!
— Это вас соседки по камере научили?
— А хотя бы! Не все же такие дуры, как я!
— Ну-ну… Только не советую у них учиться. Такая «наука» обычно боком выходит!
— А что же вы мне посоветуете? — Вершикова заметно успокоилась и подобралась. — Рассказывать чистую правду? Ладно, расскажу!
Она с силой выпустила тонкую струйку дыма.
— Полез он ко мне! Хватать за разные места начал, платье срывал… Я от него побежала, глядь — на стене кортик висит… Схватила, выставила не подходи! А он налетел с разбегу…
Такое объяснение ставило все на свои места. Но… Во-первых, оно запоздало на два дня. В деле появились показания Кобульяна, и то, что раньше не вызывало бы никаких сомнений, теперь воспринималось несколько в другом свете. А во-вторых, мне не понравилось, как Вершикова говорила: слишком расчетливо. Не понравилась резкая смена занимаемой позиции и настроения. И самое главное — не понравилось, что названный ею мотив, такой удобный, обтекаемый и подходящий к ситуации, Золотов уже пытался исподволь подсунуть следствию…
— Почему же вы сразу об этом не рассказали?
— Не знаю, — глядя в сторону, ответила она. — Да и какая разница когда?
— Действительно никакой. Вы в любой момент можете изменять показания и даже не несете ответственности за лжесвидетельство. Знаете почему?
Вершикова слушала внимательно.
— Потому что ложь — одна из форм защиты. А закон предоставляет подозреваемому право защищаться любыми способами.
— И зачем вы мне это сообщаете?
— Но лучше все-таки говорить правду, — я пропустил ее реплику мимо ушей. — Это не нравоучения, не назидания и не моралистика. Все подследственные сами приходят к такому выводу рано или поздно. Лучше раньше.
— Сейчас я рассказала все как было!
Я молча смотрел на нее, и она не отводила взгляда, в котором отчетливо читался вызов.
— Ну, хорошо. Тогда объясните, пожалуйста, как вам удалось нанести такой удар? — Я положил на стол протокол допроса судмедэксперта.
Читала Вершикова долго, и на лице ее отражалась растерянность.
— Ну, что скажете?
— Не знаю, не помню… Налетел с разбегу… А как все получилось, не могу сказать…
— Придется проверять! Что такое следственный эксперимент, знаете?
— Проверяйте, — упавшим голосом сказала она.
Вершиковой было двадцать два года. Уроженка сельской местности, после окончания школы приехала в областной центр с мечтой поступить в училище искусств. Попытка окончилась неудачей, но домой она не вернулась — сняла угол на окраине и устроилась в парикмахерскую кассиром. Пять лет спустя в ней уже нельзя было узнать прежнюю скромную деревенскую девочку.