Приключения 1985, стр. 39
Выпили дружно, с усердием.
В уголке большой парадной «залы» девушка в строгом темном костюме и расшитой шелком блузке записывала «высказывания» Волошина, который время от времени поглядывал на нее с явной теплотой.
— Кто такая? — спросил у Бращака сосед.
— Пан Волошин новой стенографисткой обзавелся, — ухмыльнулся многозначительно Бращак.
— Еще одной? А София куда подевалась?
— Любит наш Августин… свежих людей. Докладывал мне Будяк, что София, красавица наша, отправилась в батюшкин приход попрощаться, ждет ее дальняя дорога… — Бращак заговорил совсем тихо.
— Не может того быть! — удивился сосед.
— Еще как может. Эта бывшая учительница давно уже служит двум господам. Причем неизвестно еще, какому старательнее.
— Волошину про то известно?
— Не сомневаюсь — знает. Но так нашему дорогому Августину удобнее. — Бращак рассмеялся,
— Панове! — истово обратился ко всем Августин Волошин. — Собирайте, накапливайте силы, гуртуйте вокруг себя всех, кто ненавидит большевизм, кому дороги наша вера и идея! Мы должны с оружием в руках встретить заветный светлый час. А он грядет!
— Светлый час… — прокомментировал Бращак. — Власть он хочет урвать, вот чего он хочет, какие сны видит!
Гости поднялись из-за стола, разбились на чинные группки. Дельцы потели в своих суконных костюмах-тройках «под Европу», сверкали драгоценности на крестах у священников. В передней комнате дремали мордатые хлопцы — волошинская охрана.
Волошин расспрашивал Бращака:
— В последнее время мне все чаще говорят о каком-то «товарище Олексе». Кто такой, узнавали?
Бращак почтительно доложил:
— Олекса — сын лесоруба из Ясиней. Отец умер, старший брат коммунист, в комсомол вступил в двадцать четвертом году, через год — в партию, участвовал в коммунистических демонстрациях, агитировал среди рабочих и лесорубов.
— Из убежденных, — неопределенно протянул Волошин.
— Говорят, из самых идейных, — подтвердил Бращак. — Из края исчезал на три года, — продолжал он. — В полицейском досье…
— Кто его смотрел?
— Будяк… Так вот там эти три года никак не обозначены. А мы установили, что он через Германию и Польшу нелегально уезжал в Советский Союз, учился в Харькове. Возвратился в край тоже по чужим документам.
— Высокого полета птица, — протянул Волошин.
— Полет тот можно и оборвать… — сказал многозначительно Бращак.
— Все можно, — согласился Волошин.
Бращак ехидно спросил:
— А ваша любимица хоть попрощалась с вами?
— Кто? — сделал вид, что не понял, Волошин.
— София, — с удовольствием объяснил Бращак. — Укатила на днях в Берлин. Точно знаю это.
— Пусть посмотрит Европу, — уклончиво прокомментировал Волошин.
«Трудящиеся должны бороться против всякого национализма. Буржуазному национализму следует противопоставить интернациональное, революционное единство»
Начальник полиции докладывал губернатору края:
— Получено сообщение, что к нам направляются известный коммунистический публицист Юлиус Фучик и группа коммунистов из Чехии и Словакии,
— Зачем они жалуют? — удивился губернатор. Он внешне скучающе слушал полицейского.
— Цель поездки — знакомство с положением в Закарпатье.
— Можно представить, что напишет в своей коммунистической газете Фучик! — Губернатор уже не скрывал раздражения.
— Статьи его нам славу не умножат, — подтвердил начальник полиции. — Какие будут распоряжения?
— Ума не приложу, — с досадой ответил губернатор. — С одной стороны — едут открыто, с другой — явно антиправительственная акция.
— А может, турнуть их отсюда, чтоб и следов не осталось? — решительно предложил полицейский.
Губернатор отрицательно покачал головой:
— Скандал разразится колоссальный. Запросы, интерпелляция в парламенте… Нет, что-то другое надо придумывать…
…Олекса, Мирослава, Сирена, несколько активистов крайкома встречали на вокзале Фучика и делегатов от рабочих.
— Смотри, Олекса, — тронула за плечо Олексу Сирена. Впрочем, он и сам уже обратил внимание на то, что перрон вокзала заполнялся суетливыми людьми, одетыми разномастно, но в одном стиле — под «простых» украинцев. Кое-где мелькнули желто-голубые флажки с трезубцем. Было немало и крепко выпивших. Среди толпы сновали Будяк и несколько его подручных.
Олекса посмотрел на часы, подозвал Мирославу.
— Мирослава, времени нет, но вдруг… Быстро пошли хлопцев на заводы, пусть поднимают рабочих.
— Не успеем, — отчаянно сказала Мирослава, — а эти вас затопчут. Напоили, подкупили всю городскую шваль…
Поезд из Праги шел точно по расписанию. В одном из вагонов у окон стояли, смотрели на плавно проплывавшие горы Юлиус Фучик и его товарищи.
— Люблю Карпаты, — сказал один из рабочих. — При взгляде на них начинаешь понимать, что такое вечность.
— Нет в этих горах тишины, — ответил Фучик. — В Закарпатье ежемесячно участвуют в рабочих демонстрациях по пятьдесят-шестьдесят тысяч человек… После тяжелейшего неурожая здесь нищета достигла предела. Безработица, болезни… Добавьте к этому политику насильственной колонизации и вы поймете, сколько отчаяния и гнева накопилось в Карпатах.
А там, куда они ехали с миссией солидарности, им готовили недобрую встречу. Повинуясь команде Будяка и его подручных, сброд на перроне кое-как выравнивал ряды. Полицейские покидали станцию. Они ухмылялись.
— Всыпьте красным, хлопцы, — бросали на ходу, — чтоб и носа к нам впредь не совали…
Мирослава уже на бегу торопливо сказала Олексе:
— Я к безработным… Они поймут…
Девушка вскочила в пролетку на привокзальной площади, крикнула извозчику:
— Быстрее к бирже!
— Не поеду, — хмуро сказал пожилой гуцул, — убьют вот те… — указал он на вьющуюся на перроне толпу.
— Поедешь, коханый, — зло ответила Мирослава. — Вот деньги, здесь хватит…
— Не-е, — замотал головой извозчик.
Мирослава в другой руке уже держала пистолет.
— Выбирай…
— Вьо-о! — взмахнул батожком извозчик.
— И быстро чтобы!
Пролетка понеслась по узкой улице.
На бирже труда сидели, стояли, перебрасывались фразами сотни безработных. Хмурые, изможденные, они знали, что работы нет и скоро не будет, и пришли сюда скорее по привычке, чем в надежде на счастливый случай.
Пролетка с Мирославой влетела во двор биржи.
— Товарищи!.. — выкрикнула Мирослава. Она стояла в пролетке, на виду у всех. Безработные вяло подошли.
— Товарищи! К нам едут рабочие Чехии и Словакии, чтобы посмотреть, как мы бедствуем, и поддержать наши требования…
— …Жаль, — сказал Олекса своим товарищам, — что поезда из Праги ходят точно по расписанию. Не успеет Мирослава.
Один из коммунистов, в форменной куртке и фуражке железнодорожника, начал пробиваться сквозь толпу к зданию вокзала. Он вошел в комнату дежурного:
— Видишь? — указал в окно на снующих по перрону полупьяных людей.
— Никогда такого не было, — срывающимся голосом сказал дежурный по станции.
— Задержи пражский… Дай красный по линии…
— Не имею такого права! — побледнел дежурный. — С работы погонят, если не посадят, а у меня пятеро на шее, пять ртов голодных…
— Давай красный… От имени крайкома партии прошу… Кровь ведь здесь прольется! Весь сброд сюда сползся… И все жандармское воронье слетелось!
Дежурный, отчаянно махнув рукой, включил красный на семафорах.
А в кабинете начальника станции, где расположились полицейские чины, Бращак и его подручные, уже предвкушали скорую расправу с делегацией пражан. Полицейский полковник сказал одобрительно Бращаку:
— Неплохо поработал… Сколько людей вывел?
— Сотни две, не меньше.
— Да наших с сотню наберется… Сила! Где Будяк? — спросил громко, чуть ли не с воодушевлением.
— Здесь я! — откликнулся Будяк.
— Готова депутация?
— Так точно!
— Значит, подходите к вагону с этими пражскими коммунистами и говорите: так, мол, и так, не желаем мы, народ, видеть вас, чешских колонизаторов, на своей земле. Убирайтесь! Во избежание несчастных случаев из вагона выходить не советуем. Ясно?